Она не договорила, и Эйле так и не узнала замысла Граги. Может, та действительно хотела помочь ей, а может, это был всего лишь мимолетный порыв… Железная дверь распахнулась, и в комнату вбежали люди. Они схватили Грагу.
— Ты за это дорого заплатишь! — рявкнул один из них, — Грязная упырица! Испортила нам выродка и сорвала эксперимент!
А другой человек, низенький и щуплый, пробормотал:
— Мы сами виноваты. Нужно чаще менять этих Граг. Она слишком долго общалась с выродком. В ее мозг проникли элементы чужого мышления.
А потом они стали убивать Грагу на глазах у Эйле. В Гугане убивают не так, как в Мару. Людоедам такое и не снилось. Это продолжалось два дня; ей ни на миг не дали передышки. Об Эйле забыли. Наверное, она могла убежать. Ей было нетрудно выйти за дверь незамеченной. Но что делать дальше? Куда она пойдет, одна в неведомом мире? Эйле и не помышляла о бегстве. Она сидела, словно оцепенев, не в силах вымолвить слова, даже заплакать. Ее мир, ее жизнь — исчезли.
Грага молчала. Но на второй день Эйле услышала ее голос у себя в голове. Грага говорила с ней, не раскрывая рта:
— Эйле, девочка, теперь ты видишь: мир гадок и грязен. Я тебе не врала. И все же я постараюсь спасти тебя… Ты меня слышишь, а больше никто. Тебе дана сила, а ты даже не знаешь о ней… Сделай вот что. Войди в одного из этих людей. Вложи в его разум желание: увести тебя из Уркиса на юг, за Стену, в дикие земли; увести тебя туда и умереть. Вложи это желание в его мозг. Ты должна справиться. Окажешься за Стеной, ступай к своему Старику. Он тебя ждет. Не бойся, о нем никто не знает, кроме меня. У меня хватило ума не говорить им. Прощай. Убей меня, если можешь. Эйле кивнула ей, показав, что услышала. И больше не двигалась. Она не знала, как выполнить просьбу Граги. Время шло, а она все так же неподвижно сидела на своей лежанке. Она уже не смотрела на казнь: ее глаза были открыты, но ничего не видели. Потом случилось невозможное. Эйле вдруг поднялась над полом и увидела внизу свое тело. Вместо боли и страха появились легкость и ощущение свободы. Даже горе как будто притупилось. Мир стал прозрачен. Эйле почувствовала себя всемогущей. Грага больше не будет страдать! Она выбрала одного из убийц — его называли Шуллой. Он был похож на сытого кабана. Не раздумывая, Эйле ринулась вниз, сквозь кожу и череп, в темную глубину. Словами не скажешь, на что это было похоже. Глубокая пещера? Нет, не то. Как описать тяжелый град мыслей, скрежет чисел и слов под давящими сводами слепой и злобной веры? Мертвые, смрадные останки чувств? Огромные зияющие пустоты, в которых все, что там было когда-то, безжалостно выжжено? Далеко, в недоступной бездне, скрывалось нечто ужасное, злое и бесконечно, безумно чуждое всему, что живет; чуждое даже этому сожженному храму, его обиталищу, им же обращенному в пепел. Туда Эйле не посмела даже заглядывать, но в одном из пустынных залов она оставила часть себя, своего желания, своей воли… дворец из песка… Начертала знаки на стенах; они сверкнули, вспыхнули на миг и погасли, вошли в пустоту, растворились и остались в ней. Потом все исчезло… И вот Эйле снова сидит на лежанке, ее тело по-прежнему недвижимо.
Что это было — сон, бред? Эйле не знала.
После случилось вот что. Шулла ошибся, не рассчитал свою силу. Всего одно неверное движение — и Грага умерла.
— Будь прокляты мои руки! — вскричал он. — Улле дал мне слишком много силы и слишком мало ума!
Остальные убийцы смотрели на него с ненавистью. Но никто не посмел ничего сказать, потому что Шулла был старшим над ними. Они ушли и заперли дверь. Эйле осталась одна.
О ней вспомнили через несколько дней. Вместо Граги стал приходить юноша. Эйле не знала его имени. Он приносил пищу и сразу удалялся, ни разу не заговорив с ней. Вскоре этого юношу сменил другой, того — третий. За стенами клетки что-то происходило, что-то быстро менялось. Эйле не знала, что именно, и не хотела знать. Ей было все равно. Она так и не пришла в себя и ни о чем не думала, как будто ее вовсе не было. Однажды ночью в комнату вошел Шулла. Он связал Эйле руки и ноги, заткнул рот и выволок из клетки. Так Эйле попала в большой мир. Когда-то она мечтала об этом, а теперь даже не хотела открывать глаз. Ей было безразлично, что она увидит. Ее волокли по земле, бросали, передавали из рук в руки. Потом поднимали куда-то, она качалась на веревках. Было холодно. Тогда она не знала, что это называется «холодно»: просто какое-то новое ощущение. Наконец ее привязали к чему-то мягкому и живому. Только тогда она открыла глаза. Небо уже посерело, начинался день. Эйле изумилась размерам неба и огромному пространству вокруг. Она увидела стену с квадратной дырочкой наверху… и узнала свое окошко. Ее охватил ужас. Жутко было видеть свой дом, свой мир снаружи. Ей показалось, что она сходит с ума. Она снова зажмурилась. Вдруг то, на чем она лежала, закачалось. Эйле долго боролась со страхом и наконец решилась на мгновение приоткрыть глаза.
Она лежала на спине огромного зверя. Это был мамонт, но тогда она еще не знала, кто это. Ей нравилось лежать на этой необъятной, раскачивающейся мохнатой спине; она чувствовала, что зверь чист, на нем нет метки. Ведь он не человек, и Улле над ним не властен. Мамонт, как и она сама, был в рабстве у злых людей, но только телом, а дух его остался свободен.
Перед ней в удобных креслах ехали двое: Шулла и Офнир, его слуга. Эйле услышала их разговор.
— Скоро я буду править всей этой грязной страной, — сказал Шулла; его голос был надменен и полон презрения. — Я заслужил это, Офнир, мудростью и долготерпением.
— Как же ты достигнешь власти, о господин?
— Это совсем просто. — Шулла захохотал. — Только сначала сделаем вот что. — Он повернулся и ударил Эйле по голове. Наверное, хотел оглушить ее. Однако Эйле по-прежнему все слышала. — Мы долго копались в мозгах у выродков, Офнир. Ты знаешь. Этой девкой занималась Грага пятьдесят шесть. Она кое-чего добилась. И хотела скрыть. Подлая тварь, она думала, что от меня может что-то укрыться. Ха! У меня глаза и уши по всему Уркису! Я знал каждый шаг Граги и каждое ее слово, не говоря уже о показаниях приборов. Оказалось, у выродков есть свойство, неизвестное им самим. От этого свойства один шаг до великого оружия, против которого не устоит никто. Когда я это понял, Грага была устранена. Она свое дело сделала, выкачала из девки почти все, что можно… Остальное за мной. Я убрал всех, кто знал хоть что-то об этой работе. И все равно опасался, что тайна уплывет из моих рук. Тогда я решил действовать наверняка.
— Поистине, нет человека мудрее тебя, о Шулла! — дрожащим голосом пробормотал Офнир.
— Почему ты не спросишь, куда мы едем и куда везем этих выродков, Эйле и Бату? Можешь не спрашивать, я и так скажу. Мы направляемся к Южной стене. В городе Кату меня будут ждать тысяча верных людей и все необходимое для завершения работ. Через десять дней оружие, дающее власть над миром, будет в моих руках. Я смогу вкладывать свои желания в голову каждому. Наши вшивые правители, Сурт и его прихвостни, эти черви с гнилыми мозгами, не успеют опомниться, как станут моими рабами. Самое забавное, Офнир, что они сами решительно ничего не заметят. Будут уверены, что по-прежнему делают что хотят. Тупые скоты! — Шулла вновь захохотал, а потом сказал: — Что-то ты дрожишь, Офнир тринадцать. Уж не захворал ли ты?
— О господин, зачем ты открыл мне тайну великого оружия?
— Ты и без того слишком много знал. — В голосе Шуллы звучала насмешка. — Очень уж ты любопытен.
Тогда Офнир — он сидел впереди — выхватил нож и перерезал себе горло. Шулла одной рукой сбросил труп на землю. Под ногами мамонта захрустели кости.
Они ехали дней пять или шесть. В отряде Шуллы было тридцать воинов. Боевые мамонты в железных налобниках, с бивнями, окованными сталью, бежали вдоль берега великой реки Хейд; бежали по болотам, пустынному криволесью, по голым равнинам, где рос только серый мягкий мох и кое-где торчали одинокие скалы. Людей они не встречали. Эйле знала из разговоров, что отряд сторонится торной дороги из Уркиса в Кату и избегает населенных мест. Все подчинялись Шулле, никто ни о чем не спрашивал. Двигались больше по ночам. Однажды на рассвете на холме на другой стороне Хейда показалась крепость. Отряд миновал мост, ворота распахнулись, и они въехали в город Кату. Там было много домов, одинаковых, серых и низких. Эйле и Бату бросили в темный подвал. Руки и ноги им не развязали. Раз в день им приносили пищу, вынимали кляпы, позволяли подползти к мискам и поесть, потом снова затыкали рты.
