Он вспомнил пароль «Мистер Чуз», и дверь открылась. Толстая молчаливая дама в кимоно гранатового цвета пошла впереди него по очень узкому коридору, стены которого были увешаны старыми фотографиями, изображавшими старинную императорскую семью, ее многочисленных сановников и нескольких евнухов, серьезных и застывших. Войдя в некое подобие круглого тамбура с нишами, внутри которых свечи рассеивали слабый свет, толстая дама отошла в сторону, и Еугенио один прошел за ширму из тяжелой ткани.

Зал, в котором он очутился, был не тот, где он встретил Виолетту три дня назад, однако очень похожий. Такие же толстые ковры, свечи, правда, источающие другой аромат, скорее всего горького миндаля, хотя и здесь, пусть не явно, чувствовался запах затхлости. Стулья и кресла, три софы и три стола, на которых тоже стояли разнообразные предметы, украшенные резьбой или покрытые лаком, загромождали зал, отчего он казался меньше. По периметру комнаты располагались шесть почти одинаковых альковов, в каждом из которых было по две потайные двери, украшенные, как и в предыдущей комнате, свирепыми драконами. Вокруг царили тишина и полумрак. Еугенио сел в широкое кресло возле столика с витыми ножками и стал рассматривать мебель, затененные уголки, драпировку на стенах и шторы. Он говорил себе, что какая-то вещь подает ему знак, но не знал какая. На столе перед ним стояла маленькая приоткрытая шкатулка из слоновой кости. Как и в прошлый раз, в ней находилась свернутая бумажка, на которой Еугенио прочел по-английски: Тун Куо-цзы спросил у Чжуана-цзы[18]: «Где находится Тао?» — «Нет такого места, где бы его не было». — «Укажите мне одно из них». — «В этом муравейнике». — «А ниже?» — «В этом клочке травы». — «А еще ниже?» — «В этом куске кирпича». — «И еще ниже?» — «В этом соре». Тун Куо-цзы тогда замолчал. И Чжуан-цзы сказал ему: «Ваши вопросы не касаются главного».

Еугенио положил бумажку назад в шкатулку. Он задержал взгляд на темных и тихих альковах, расположенных в форме шестиконечной звезды, и ему показалось, что он понял. Тогда он встал. То, что ускользнуло от него в первый раз, теперь показалось ему очевидным и невольно заставило усмехнуться: он находился в самом центре лабиринта, откуда выходили эти коридоры, один из которых, возможно, выведет его наружу, к свету. Частое употребление метафор, что, казалось, особенно нравилось китайцам, заставило задуматься его о том положении, в котором он очутился. Еугенио вспомнил предыдущие дни и сказал себе, что за неделю прошел несколько коридоров в большом лабиринте Пекина: свернул с дороги, повернул назад, снова свернул с дороги в надежде попасть в центральную комнату. После многих сомнений он наконец до нее добрался, но потом возвратился в указанное место и вот теперь снова находится в лабиринте, в комнате, откуда лучами расходятся несколько коридоров. «Структура, которая повторяется бесконечно независимо от масштаба», — сказал он в самолете Чжану неделю назад. Теперь эта аналогия показалась ему довольно забавной.

Он направился к одному из трех столов, на столешнице которого заметил, почти не удивившись и даже в душе ожидая этого, маленький лабиринт, вырезанный из дерева. Он взял его и повертел в руках. Это могло быть, к примеру, местом казни для насекомых. Он вспомнил, что где-то читал об этом. Кажется, в середину сажали саранчу с листом салата, а паука — в один из входов в лабиринт и смотрели, что будет дальше. Саранча занималась исключительно салатом, тогда как паук быстро мчался по закоулкам лабиринта. Рано или поздно охотник настигал свою жертву и набрасывался на нее. Именно перед тем, как попасть в центр лабиринта, Тесей застиг Минотавра спящим, подумал Еугенио. И вот я здесь. Остается узнать, Тесей я или кто-то другой.

Мягкий шум шагов, шорох отодвигаемой шторы и легчайшее колебание пламени свечей подали ему знак, что кто-то вошел в комнату.

— А я вас знаю, — сказал Еугенио. — Я где-то вас уже видел.

— Возможно, — ответил парень с улыбкой, не обращая внимания на дым, пропитавший комнату.

Он сел напротив Еугенио и протянул ему руку.

— Вспомнил, — Еугенио тоже протянул ему руку, — это было вчера вечером в баре отеля. Вы сидели за столом один. Вы — Пьетро Савелли, не так ли?

— Да, так, — произнес Савелли. — Добрый вечер.

— Добрый вечер, — машинально ответил Еугенио.

Оба молчали. Облокотившись на стол с безделушками, Савелли крутил в пальцах лабиринт, вырезанный из дерева. Он был очень высоким, и казалось, что ему тесно в маленьком кресле. Он без конца двигал длинными ногами, которые напомнили Еугенио две антенны, наделенные собственной жизнью. Казалось, Савелли ищет подходящие слова.

— Хорошая ловушка? — неожиданно спросил Савелли с легким, едва различимым итальянским акцентом.

— Да. Для саранчи? — наугад спросил Еугенио.

— Скорее, для лягушек. Или для майских жуков.

Заметив, что Еугенио воспринял это без восторга, он продолжил:

— Знаете, это не более жестоко, чем коррида. Здесь у жертвы тоже есть шанс. Если паук засомневается, какую дорожку выбрать, чтобы настичь саранчу, партия прерывается. Но, как и в корридах, речь идет о случае, который вмешивается, скажем… довольно редко. Это, конечно же, эвфемизм.

— Я не очень люблю корриду, — заявил Еугенио. — Не знаю, нахожу ли я это занятие слишком снобистским или слишком вульгарным. Но вы, наверное, хотите рассказать мне об Анн-Лор?

Пьетро Савелли вынул из кармана пачку коротких сигарет, таких же, как у Джеймса Стюарта, предложил одну Еугенио, и они оба закурили. Он небрежно бросил спичку в вазу, украшенную голубым и сиреневым витым орнаментом. Его ноги продолжали нервно двигаться.

— Скажите мне лишь одно: могу я встретиться с Анн-Лор, чтобы наконец сообщить о ней отцу? — продолжил Еугенио.

Савелли несколько секунд смотрел на него, хмуря брови. Казалось, он пытается что-то быстро обдумать.

— Анн-Лор мертва, — спокойно произнес он, выпуская дым от сигареты.

Еугенио вытаращил глаза и замер, совершенно ошеломленный. Конечно, эту возможность нельзя было исключать, день-два назад он даже к ней приготовился, но, несмотря на все, новость его неприятно поразила. Он глубоко вздохнул и обвел взглядом вазы, мебель, потайные двери, лицо Савелли — довольно красивое и очень мужественное. Затем спросил, сам удивляясь глупости своего вопроса:

— Как это, мертва?

Савелли скрестил, потом развел ноги, выпустил облако дыма и наклонился к Еугенио.

— Господин Чжоу Енлинь говорит, что вы хороший человек, — низким голосом произнес он. — А я доверяю господину Чжоу Енлиню.

Он снова затянулся сигаретой.

— Поэтому я с вами откровенен, — продолжил он. — Анн-Лор мертва для своего отца.

Он сделал ударение на трех последних словах. Несколько секунд он продолжал сидеть наклонившись к Еугенио, пристально глядя ему в глаза, затем снова поудобнее устроился в кресле. Правой ногой он ударял о ножку стола. Еугенио быстро спросил себя, что это означало: она действительно мертва или она мертва только для отца. Все зависело от крошечной паузы между словами, а Еугенио не был уверен, на каком слове было поставлено ударение: «мертва» или «отец». Не успел он попросить Савелли кое-что уточнить, как тот продолжил:

— Лучше сказать ему, что она мертва, — во всяком случае, так она предпочитает. Она больше не хочет слышать о своей прошлой жизни. Вот и всё.

Еугенио беспомощно и разочарованно поморщился.

— И что я теперь должен делать? — спросил он почти шепотом.

— Поймите, она любит эту страну. Ей нравится ее теперешняя жизнь. Она желает все начать сначала.

— Это меня, конечно, не касается, — заметил Еугенио, — но ради этого не нужно объявлять о своей смерти.

— Это ее желание, — возразил Савелли. — Она больше не хочет иметь дел со своим отцом.