— Месье Шуази мне много говорил о вас, — продолжил он, наконец-то усевшись. — Кажется, вы писатель.

Он говорил очень быстро и кивал головой в конце каждой фразы. Эта деталь несколько раздражала Еугенио — впрочем, когда он просыпался, то всегда был не в настроении.

— Вовсе нет, — возразил он. — Я журналист, и только. Месье Шуази меня слишком переоценивает.

— Понимаю, понимаю, — произнес Чжоу Енлинь, еще больше кивая головой. — Нужно зарабатывать себе на жизнь. Что касается меня, то я всего лишь преподаю историю европейской живописи в университете. Я долго жил во Франции и хорошо знаю месье Шуази. Это честный человек. Он попросил меня вам помочь, если это будет в моих силах. Я в вашем распоряжении.

— Вы знаете заведение на Ванфуцзин, 92?

Еугенио понял, что вопрос оказался достаточно неожиданным. Они еще даже не обменялись общепринятыми любезностями, а Шуази-Легран несколько раз повторял, что китайцы придают огромное значение условностям.

— О, простите, — пробормотал он с улыбкой. — Я только что проснулся.

Но собеседник смотрел на него с подозрением, и Еугенио еще больше смутился. Наконец господин Чжоу коротко усмехнулся.

— Очень хороший адрес, — сказал он. — Если желаете, я могу отвести вас туда сегодня вечером.

И повторил:

— Сегодня вечером.

Затем оба замолчали, созерцая поверхность озера и легкое колыхание волн. Господин Чжоу явно не собирался вести разговор. Он отдавал инициативу Еугенио, понемногу приходившему в себя.

— Ладно, — решительно произнес Еугенио, поудобнее устраиваясь на стуле: — Вот что я разузнал: Анн-Лор де Шуази-Легран посещала курсы китайского языка и каллиграфии в институте, как и многие другие иностранцы.

Чжоу Енлинь внимательно слушал, одобрительно кивая головой.

— Она встречалась с молодыми людьми, которых полиция считала смутьянами, потому что они организовывали рок-концерты. Может быть, настоящей целью этих мероприятий была политика, я не знаю. У Анн-Лор был друг, итальянец по имени Пьетро Савелли. Он вернулся на родину. Анн-Лор уехала из Пекина, вероятно, в Сиань. Это всё, что мне удалось узнать. Были ли у них неприятности и поэтому они уехали, осталась ли Анн-Лор в Сиане, возвратилась ли во Францию, не предупредив отца? А может, она снова в Пекине, но в таком случае где? Никто ничего не знает. Завтра я еду в Сиань. Вот и всё…

Чжоу Енлинь глубоко вздохнул. Наступила довольно долгая пауза.

— Лично я не слишком люблю рок-н-ролл, — наконец произнес он с огорченным видом. — Мне кажется, что он ведет к потере самого себя. Для меня музыка — это, скорее, дорога к внутренней победе. Незаметный и крайне интимный процесс.

Внезапно он заговорил намного медленнее.

— Но я могу понять, почему молодежь любит рок-н-ролл. Наверное, у нее есть потребность забыться.

Он ненадолго замолчал, погрузившись в свои мысли.

— Возьмите, к примеру, молодых дагунов, — продолжил он.

— Простите?

— Дагуны. Это молодые люди, которые уезжают из деревни, чтобы найти работу в городе — обычно на стройках или прислугой, если речь идет о девушках. К несчастью, чаще всего они становятся безработными, особенно после последнего кризиса. Они живут в нищенских условиях на окраине города, обычно занимая пустующие грязные дома. А иногда бывшие склады, где, кстати, тоже проводятся концерты, о которых вы говорите. Все это очень печально.

— Вы, кажется, знаете это не понаслышке, — заметил Еугенио.

— Мой сын состоял в одной из таких групп, — быстро ответил Чжоу Енлинь. — Он хорошо знал Анн-Лор и ее друга, а также многих молодых дагунов, которым помогал прятаться от полиции. Он провел три месяца в тюрьме. Сейчас он больше этим не занимается.

Чжоу Енлинь сопровождал каждую фразу движением головы, а на последней сделал жест рукой, словно говоря, что с этим уже покончено.

— Да, все это неприятно, — вздохнул Еугенио, рассматривая носки своих ботинок.

Снова наступила долгая тишина. Позади них иногда останавливались влюбленные парочки, любовались озером и шли дальше.

— Но почему дагуны прячутся от полиции? — снова заговорил Еугенио.

— Здесь к ним относятся так же, как у вас к бомжам, — ответил Чжоу. — Их помещают в тюремные камеры, а потом высылают назад в деревню. Мой сын объяснил бы вам это лучше меня, но сегодня вечером он занят, а завтра вы уезжаете в Сиань.

— Я возвращусь послезавтра во второй половине дня.

— Не знаю, сможет ли он послезавтра, — сказал Чжоу, вставая и широко улыбаясь. — А теперь извините, но я должен уйти. Вы знаете Ли По?

Еугенио удивленно взглянул на него. Он не ожидал, что Чжоу уйдет так быстро.

— Только по имени. Кажется, это поэт… Я не очень силен в китайской литературе, — добавил он извиняясь.

— Да, поэт, — подтвердил Чжоу Енлинь. — Один из самых известных в Китае. Он умер, как говорят, в один из вечеров, когда был особенно пьян, пытаясь поймать отражение луны в Желтой реке. Это, конечно, легенда. Но я считаю, что это довольно сильная метафора. Неуловима на расстоянии вытянутой руки…

Он не закончил фразу, и она повисла в воздухе. Пройдя немного вперед, он что-то вспомнил и возвратился с улыбкой.

— Я буду ждать вас у отеля в двадцать один час, — слегка наклоняясь, произнес он. — Затем отведу на Ванфуцзин, 92. Конечно, если вы не передумали.

— Не сомневайтесь: я проверил все авиакомпании, имена всех французов, покинувших Китай больше года назад, — сказал Еугенио Шуази-Легран, шумно затягиваясь сигарилло. — Моей дочери среди них не было. Она еще в Китае, говорю я вам.

— В таком случае положение, возможно, более серьезно, — заметил Еугенио. — Вы не думаете, что следовало бы предупредить посольство?

— Не горячитесь, — ответил Шуази-Легран, — мы обсудим это позже. Съездите сначала в Сиань, мадемуазель И Пинь наверняка расскажет вам что-нибудь полезное.

— Если она что-то знает о вашей дочери, — спросил Еугенио, — почему не сообщит об этом прямо вам?

— Потому что нужно опасаться почты. Это касается всех стран и особенно Китая. То же самое относится к факсу и телефону. Нет ничего лучше прямого контакта, поверьте мне, вы уже в этом убедились на примере с господином Ли.

— А, и именно поэтому мы говорим по телефону, упоминая господина Ли и господина Чжоу, — насмешливо произнес Еугенио.

— Послушайте, старина, отель принадлежит американо-французскому концерну, в котором я — один из главных акционеров и поэтому могу поручиться, что ни один пират не подключен к телефонной линии, и вас это не должно волновать, — заявил Шуази-Легран решительным тоном. — Так что занимайтесь исключительно моей дочерью и статьями. Те, что вы прислали, оказались не слишком удачными, где это вы их списали?

— Ничего я не списывал, кроме того, вы прекрасно помните, что я не обещал вам большой литературы, — сухо возразил Еугенио. — Следующие статьи о Летнем дворце, «Храме Неба», Конфуции и прочем я отправлю вам факсом завтра утром.

— Ладно, история и культура это прекрасно, но напишите также о людях, цветах, запахах, которыми пахнет Китай сегодня, об общественных туалетах, в конце концов. Вы знаете, как пахнут общественные туалеты? Так вот, расскажите мне о них, старина.

Наступило молчание, потом Шуази-Легран недоверчиво спросил:

— Беатрис Алигьери, вы говорите? Это не шутка?

— Не будьте таким подозрительным, — ответил Еугенио. — Никто не несет ответственности за свое имя.

— Ладно, я вам доверяю. Вы, конечно, не ходили на Ванфуцзин, 92?

— А что, я должен туда сходить?

— Может быть, не знаю. До завтра. И не забудьте: Конфуций и общественные туалеты.

Еугенио повесил трубку и посмотрел на свой будильник в форме сердечка. Двадцать часов тридцать минут, у него оставалось полчаса, чтобы написать Марианне. Статья подождет. Он начал сочинять длинное письмо, сразу на чистовую, где рассказал вначале о своей скуке, которая, если исходить из теории господина Чжана, начала понемногу исчезать, поскольку он наконец ощутил что-то вроде предчувствия, увидев вещий сон: Ли По и луну в озере, но разве вещие сны учитываются? Он также рассказал о плакучей иве и металлическом стуле, мраморной лодке, рыжей девице с необычным именем, безработных молодых людях, о беспорядке, тревоге, рок-н-ролле и караоке. Потом пообещал прислать письмо из Сианя и открытку с изображением терракотовой армии, предупредив, что это не будет чем-то особенным, поскольку открытки в этой стране сомнительного качества. Он сильно-сильно целовал ее, всю, всю, всю.