За винным погребом находилась резная каменная лестница, вытесанная из цельного гранита. Ее ступени были стерты ногами многих поколений. Симон поднялся наверх: ему не терпелось побыстрее глотнуть свежего воздуха. Открыв дверь, он оказался на половине прислуги, в задних комнатах просторного дома графа. Уже наступило утро. Тонкие нити солнечного света проникали сквозь хрусталь окон и падали на пол, выложенный красной плиткой. Симон услышал, как в кухне стучат кастрюли: рабы начали готовить завтрак. Он подошел к окну и выглянул наружу. Дворец графа стоял на возвышении, и перед Симоном лежали холмистые виноградники, уходившие на запад, и сверкающий океан вдали. Он вдохнул сладкий воздух и закрыл глаза. Перед ним все еще стояло лицо мертвого трийца, но сильнее всего была усталость. Мучительно хотелось заснуть — или хотя бы снять сапоги и дать отдых стертым до волдырей ногам, но он — о знал, что его ждет господин. От этой мысли Симон содрогнулся. Он говорил с графом совсем недолго, когда приехал накануне поздно вечером, а потом сразу же пошел с Савросом в темницу.

Бьяджио был прав относительно дотошности Помрачающего Рассудок.

— Боже! — прошептал Симон, не открывая глаз.

Он все еще ощущал запах крови. Эрис тоже его почувствует. С его губ сорвался тихий стон. Она будет о нем беспокоиться. Но ей придется подождать — еще совсем немного.

Мимо прошла судомойка. Симон поймал ее за руку, и она подскочила от неожиданности.

— Где граф? — спросил он.

— Господин? — пролепетала девочка. У нее в руках была корзинка с яйцами, которую она чуть не уронила. — Кажется, он в купальне, сэр.

Он отпустил ее, виновато улыбнувшись. Только сейчас ему пришло в голову, как он должен выглядеть в одежде, забрызганной кровью. Эти слуги графа все еще не привыкли к своим гостям из Черного города, и хотя Симон в течение нескольких лет довольно подолгу останавливался во дворце, к нему все еще относились как к чужому.

Он прошел через дворец и вышел на крытую аллею, вымощенную красным кирпичом и обрамленную цветами и великолепными статуями. Его окружили острые ароматы сада. Он смущенно поправил мятую одежду. Бьяджио ненавидит неопрятность. И в этой части дворца даже рабы были одеты лучше, чем Симон. Это было восточное крыло, обитель самого графа, куда допускались очень немногие. Симон сомневался в том, чтобы туда хоть раз приглашали Савроса или кого-то из лордов Нара. И, подходя к белому зданию — каменной и золотой мечте зодчего, — Симон невольно замедлил шаги, стараясь ступать как можно тише. В саду Бьяджио подавать голос разрешалось только птицам. Усердные садовники уже начали утреннюю работу: они обрезали гигантские кусты роз, выдергивали сорняки. Вслед Симону издевательски свистнул дрозд, свивший себе гнездо в ветвях персикового дерева. Симон бросил на птицу возмущенный взгляд, мечтая о подходящем камне, чтобы запустить в нее.

Дорожка привела его к бронзовой арке, увенчанной колючими плетями вьющейся розы. Вход охранял огромный евнух с алебардой. При виде Симона охранник шагнул в сторону, и Симон прошел через арку в узкий внутренний двор. Обойдя его, он направился в купальню. Через несколько секунд он уже видел кедровую дверь, которая вела в парную. Ее крошечное окошко запотело. Из высокой трубы в утренний воздух вырывался влажный дым. На деревянном колышке висел один халат.

«Хорошо, — подумал Симон, подходя ближе. — Он один».

Он тихо постучал. Дерево под пальцами оказалось теплым. После недолгого молчания из парной раздался зевающий голос его господина.

— Входи, — приказал Бьяджио.

Симон приоткрыл дверь. Ему в лицо ударила струя пара. Кого-то другого его температура могла бы удивить, но Симон знал привычки своего господина и был готов к ожогу. Он моргал, привыкая к ароматному пару, вглядываясь в глубину парной. Там было темно: единственный свет исходил от углей, нагревавших камни. В углу сидел граф Ренато Бьяджио, разнежившийся, словно кот. Он был совершенно голым, если не считать небольшого полотенца, обвязанного вокруг бедер. Его золотистая кожа блестела от пота, длинные влажные волосы цвета янтаря падали на плечи. Невероятно яркие глаза открылись при звуке шагов Симона, а на прекрасном лице заиграла приветливая улыбка.

— Привет, мой друг, — проговорил Бьяджио.

Его голос был странным, нечеловеческим, он пел, словно дорогой музыкальный инструмент. Симон услышал его на фоне шипенья пара: гипнотическую мелодию, зовущую его приблизиться. Даже по прошествии стольких лет этот голос порой заставлял его трепетать.

— Доброе утро, господин, — отозвался Симон. — Я вам не помешал?

— Ты никогда мне не мешаешь, Симон, — сказал Бьяджио. — Входи. Дай на тебя посмотреть.

— Извините, господин, я в жутком виде. Я вернусь, когда оденусь, как подобает для встречи с вами. Казалось, это привело Бьяджио в восторг.

— Дай мне на тебя посмотреть, — снова повторил он. — Открой дверь.

Симон неохотно открыл дверь и вошел в нагретую парную. Его сразу же окружили клубы пара. Яркие глаза лл Бьяджио широко раскрылись.

— В самом деле! Я вижу, что ты слишком близко подходил к Помрачающему Рассудок. Ты ужасно выглядишь, Симон.

— Простите меня, господин. Я спешил сообщить вам новости. Я скоро вернусь.

Он повернулся, чтобы уйти, но Бьяджио остановил его.

— Чепуха! — заявил граф. — В конце концов, это же купальня. Сними с себя все это и садись рядом. — Он похлопал по скамье рядом с собой. — Сюда.

Симон с трудом удержал проклятие. Он уже ощущал на себе жадный взгляд Бьяджио.

— Я не могу, милорд. Я только оскорблю ваш взгляд!

— Перестань изображать шлюху, Симон, — сказал граф. — Я настаиваю, чтобы ты сел рядом. А теперь раздевайся. Полотенце у тебя за спиной.

Там действительно нашлось еще одно полотенце. Симон снял с себя одежду, бросился за кусочком ткани и туго замотал ее вокруг пояса. Пар был невыносимо жарким. Симон чувствовал, как у него горит все тело. Он с ужасом увидел, что Бьяджио берет ковшик и выливает на раскаленные камни очередную порцию жидкости. С камней вверх рванула струя влажного пара. Бьяджио со вздохом закрыл глаза и глубоко вздохнул. Как и все бывшие сподвижники Аркуса, граф терпеть не мог холод. Это было одним из странных побочных эффектов снадобья, которое они употребляли, чтобы поддерживать себя. Даже в самые долгие летние дни кожа Бьяджио была по-зимнему холодной. Та же алхимия, которая сделала его глаза ярко-синими, превратила его кровь в ледяную воду. А еще это снадобье сделало его бессмертным — или почти бессмертным. Симон считал, что графу не меньше пятидесяти, но выглядел он вдвое моложе. Здесь, в купальне, когда его тело было полностью открыто, Бьяджио казался каким-то легендарным существом. Он был человеком некрупным, но мышцы у него были крепкие и выпуклые и плавно двигались под гладкой кожей. Граф гордился своим телом и любил его демонстрировать, особенно Симону.

Симон уселся рядом со своим господином. Горячее дерево обожгло ему зад. Он поправил полотенце так, чтобы Бьяджио мог видеть как можно меньше его тела.

Бьяджио приоткрыл один глаз и улыбнулся, проведя ледяной рукой по руке Симона.

— Я рад, что ты вернулся домой, мой друг, — сказал граф. — Я по тебе скучал.

— Я рад вернуться, — ответил Симон. Жара уже начала на него действовать: у него стали слипаться глаза. — Никогда еще Кроут не казался мне таким прекрасным. Когда мы увидели его с корабля, я чуть не расплакался. Вы знаете, как я не люблю воду.

— А что Люсел-Лор? Как тебе показалось это отвратительное место?

— Оно показалось мне очень далеким, — пошутил Симон. — И совсем другим. Они — странные люди, господин. Вам надо было посмотреть на того, которого я привез Савро-су. Кожа у него была молочно-белая. И волосы тоже. Они не просто светлые. Они… странные.

— Он уже мертв — тот, которого ты поймал? Симон кивнул:

— Я убил его сам. Саврос ведет себя отвратительно. Я больше не мог на это смотреть. Но триец сказал все, что знал. Я убедился в этом, прежде чем его убить.