— Как я уже сказал, мне тебя жаль, — повторил Симон. Как это ни странно, при этом он посмотрел на дерево. — Месть — это страшная штука. Она пожирает человека. И если ты это допустишь, она пожрет и тебя.

— Это уже случилось, — признался Ричиус. — Я не могу думать ни о чем, кроме мести Бьяджио. А потом — об Арамуре. Я поклялся, что когда-нибудь его освобожу, снова верну себе.

Симон насмешливо хохотнул:

— Это серьезная клятва, Вэнтран. Тебе следовало бы поосторожнее относиться к клятвам. Делай их маленькими, чтобы не умереть, пытаясь их сдержать.

— Я сдержу ее, — совершенно серьезно сказал Ричиус. — Я знаю, что это кажется невозможным, но я ее сдержу. Когда-нибудь. — Он пожал плечами. — Как-нибудь.

— С этой клятвой тебе придется умереть, — пообещал ему Симон. — Ты не представляешь себе, с чем пытаешься бороться. Ты когда-нибудь бывал в Наре?

— Меня там короновали, — ответил Ричиус. — Я виделся с императором.

— Правда? Тогда у тебя должно было бы хватить ума, чтобы понять, с чем ты имеешь дело. Нар ведь не просто армия или нация. Нар — это даже не легионы. Это образ жизни. Вот что такое Черный Ренессанс, Вэнтран. Он похож на живое существо. И никто не может его остановить. А тем более ты. — Лицо Симона помрачнело. — Один человек просто не может что-то настолько сильно изменить.

— Они промывают мозги вам, легионерам. Они заставляют вас думать, будто без них вы ничто. Но ты ошибаешься. Один человек может все изменить, и очень сильно. Я уже это доказал. И я по-прежнему не буду давать империи покоя, и когда-нибудь я освобожу Арамур. Вот увидишь.

— Один человек против Нара — это сухой листок, Вэнтран. Ты просто слишком молод и наивен, чтобы это увидеть. Может быть, когда-нибудь ты поймешь.

Ричиус понял, что этот спор бесплоден, так что он молча оторвал еще кусок лепешки и запихнул его в рот, запив глотком воды. Тут он заметил, что Симон перестал есть. Нарец задумчиво смотрел на дуб, на огромную рану в стволе дерева, и его взгляд был отрешенным, словно он смотрел сквозь дуб на что-то невидимое Ричиусу.

— Симон! — окликнул его Ричиус. — Ешь.

Симон встал. Он подошел к тому месту, где бросил свой топор, и, подняв инструмент, перевел взгляд с его острого лезвия на обнаженное брюхо дерева.

— Можешь есть дальше, — сказал он. — А мне надо срубить дерево.

Их называли «Локвальские горы» — и они были великолепны. Высокие и зеленые, плодородные и безмятежные, они славились по всей империи не только своей растительностью и мирной музыкой, но и тем, что за ними скрывался величайший город из всех когда-либо построенных. Только обладатели огромных денег, которых хватает, чтобы нанять корабль, могли попасть в столицу империи, не переходя Локвальские горы. Все остальные, кто совершал паломничество в столицу Нара — Черный город, — пересекали Локвалу. И при этом они шли на риск, ибо никто не мог увидеть эти горы, не изменившись навечно.

Локвальские горы были раем. Именно их художники и поэты Нара называли самым великолепным местом империи, оазисом природы, не тронутым расположенным за ними металлическим городом. В Локвальских горах не чувствовалась едкая вонь столицы, не слышался гул плавилен, где делали медь и чугун. Это был идеальный уголок, не тронутый человеком, — и таким его сделал указ последнего императора Нара, того, который назвался Аркусом Великим. Этот император был неравнодушен к розам и питал неукротимую жажду прекрасного, и хотя он любил механическое чудовище, воздвигнутое им на берегах моря Дхун, он оставался прагматиком и понимал, что аристократам Нара, живущим в Черном городе, будут надоедать башни и уличные нищие и они начнут томиться по свежему воздуху и высоким деревьям. Локвальские горы оставались нетронутыми в течение многих поколений, и порубка дерева или мусор на дороге по-прежнему считались серьезными преступлениями, за которые полагалась смертная казнь. Даже архиепископ Эррит, ставший фактическим правителем Нара после смерти Аркуса, соблюдал этот закон. Говорили, что Эррит считает Локвалу святым местом, которое сам Господь приказал Аркусу оставить нетронутым. Ни один житель Черного города, будь он верующим или сторонником прежнего порядка, не собирался ставить под вопрос этот указ. Локвальские горы принадлежали всем, и большинству людей было достаточно просто знать, что они существуют.

Сидя на спине своего пони, Лорла протянула руку и сорвала с ветки сухой лист. Она знала о правилах Локвальских гор, но решила, что один лист роли не играет. И к тому же лист был сухим, как и все листья в это время года. Он захрустел у нее между пальцами, и это ее немного развлекло. Локвала была прекрасна, но Лорла ехала по горам уже целый день, и ей надоели склоны и заросшие деревьями дороги. Фантом — пони, на котором она приехала из Гота, — спокойно рысил вперед, следуя за кавалькадой. Впереди на черном боевом коне ехал суровый Энли. В последние недели он стал очень замкнутым, и Лорла перестала его понимать. Он по-прежнему был по-своему, немного нетерпеливо, добр к ней, но почти перестал с ней разговаривать. После отъезда с Драконьего Клюва Энли сильно изменился. Теперь он был возбужден, сух и раздражителен со своими людьми, которые вплотную окружали его, держа наготове арбалеты.

Лорла скучала по Драконьему Клюву. Ей не хватало Нины, множества книг и отдельной спальни. Ей не хватало прогулок по Красной башне и недолгой дружбы с дочерью герцога, но больше всего ее удручало, что у нее нет места — никакого места, — которое она могла бы назвать домом. Дорога с Драконьего Клюва оказалась долгой. Когда попадались гостиницы, Энли платил за ночлег и постели и их хорошо кормили, но даже хорошие дороги в Наре были опасны и утомительны и совсем не подходили для такой маленькой девочки. В последнее время Лорла видела себя именно так — как маленькую девочку. Несмотря на свой почти взрослый возраст, она оставалась всего лишь ребенком, простой пешкой в игре, которую вел ее Господин. Энли уже сказал ей, что она должна будет говорить и делать, когда они приедут в Черный город. А когда она спросила, сможет ли снова увидеть военные лаборатории, он сделал ей выговор.

— Ты не должна даже упоминать о военных лабораториях, — решительно заявил он. — Забудь, что ты вообще о них знаешь. Теперь ты — Лорла Лон с Драконьего Клюва. Сирота. Помни о Господине, Лорла. Он на тебя рассчитывает.

Они все теперь на нее рассчитывали, и это давило на нее тяжелым грузом. Даже Нина и та на нее рассчитывала. Дочь герцога поцеловала ее и обняла на прощание, но только после того, как сказала, что Лорла должна добиться успеха. На Драконьем Клюве теперь шла война. И Господин на нее полагается.

Господин. Всегда Господин.

Лорла никогда не встречалась с графом Ренато Бьяджио, но у нее не было никого, кто больше походил бы на отца. Именно его голос она слышала, когда задумывалась о себе, это его приказы звенели у нее в ушах, словно церковные колокола. В военных лабораториях ее приучили думать, что Бьяджио — это источник всех знаний и всего блага и что он очень сильно ее любит. И Лорлу удивляло, что сама она тоже любит Бьяджио. По крайней мере она предполагала, что это именно любовь. На самом деле она точно не знала, какой бывает любовь. Однако когда она думала о Господине, то испытывала страх и нечто похожее на благодарность за то, что по его приказу ее сделали особенной. Это не могла не быть любовь!

Герцог Энли мало рассказывал ей о том, что происходило на Драконьем Клюве, но Л орла смогла сама догадаться. Сложить полную картину было несложно, и уклончивость Нины только помогла Лорле заполнить пробелы. Герцог ненавидел своего брата. Герцог наполнил свой дворец и его округу солдатами. А теперь они едут в Нар, чтобы попросить епископа о помощи и выпросить в Черном городе солдат. Какой бы хитроумный план ни привел в действие Господин, Лорда твердо знала, что Драконьему Клюву уже не стать прежним. Два ответвления теперь воевали. Она даже подслушала, как люди Энли говорили, что Энеас мертв. Лорла пыталась угадать, жалеет ли Энли о брате. Однако Энли молчал. Он передал ей приказы Бьяджио и больше ничего не добавил.