Трофимов замялся:

— Товарищ командир! А если сами на мину нарвемся. Кто нас будет выручать?

— У них беда стряслась, а вы тут философию разводите! Действуйте!

Решительный тон Зайцева не допускал возражений. Помощник исчез и спустя короткое время снова появился на мостике.

— Товарищ командир! Спасательные средства к спуску готовы!

Зайцев не решился стопорить ход, перевел ручку машинного телеграфа на «самый малый» и приказал приступить к спуску спасательных средств. Снизу донесся властный голос боцмана:

— Травить тали!

Шлюпки оторвались от корабля, прошуршали днищем по воде и теперь среди густой темноты замаячили одинокими белыми огоньками.

— Шувалов! Передайте на транспорты команду: поворот…

Шувалов стоял ошеломленный.

— Товарищ командир! А кто же будет спасать наших?! — почти взмолился он.

— Выполняйте приказание! — сердито повторил Зайцев.

«Как же можно бросить погибающих товарищей, не помочь им?!» — волнуясь, думал Шувалов. Но приказ есть приказ. Василий схватился за ратьер и, нажимая на ручку, давал проблески, вызывая транспорты, идущие как ни в чем не бывало прежним курсом.

С транспортов долго не отвечали. Шувалов снова и снова нервно нажимал на ручку, прекрасно понимая, что время уходит, а вместе с тем труднее будет в этой каше разобраться и установить связь.

Трофимов отпускал в адрес Шувалова нелестные словечки:

— Ну что там? Какого черта…

Шувалов ничего не ответил, только чаще работал ратьером. Ему бы сейчас очутиться рядом с комдивом, он спас бы его, непременно вызволил бы… Злые, бессильные слезы застилали ему глаза.

Наконец на ходовом мостике головного транспорта замигали огоньки.

— Товарищ командир! Сигнал приняли, начинают поворот, — доложил Шувалов: ему все еще виделось густое оранжевое пятно, вспыхнувшее и тут же погасшее на том месте, где шел тральщик Максимова.

А тем временем черные громады транспортов медленно поворачивались, чтобы лечь на новый курс…

Зайцев подошел к рации и передал на уцелевший тральщик:

На радиограмму ответа не последовало. Зайцев дышал на шею радиста и настойчиво требовал:

— Добивайтесь связи. Добивайтесь.

Эфир по-прежнему молчал…

Вернувшись на мостик, он занял свое место и прислушался к разговору Шувалова с его напарником, который поначалу, ошеломленный увиденным, боялся вымолвить слово, но постепенно обретал смелость и выспрашивал своего учителя:

— Вась, а Вась, что произошло-то, а?

— Сам небось видел.

— Видел, да не понял, — простодушно сознался паренек.

— Наши подорвались.

— Как это — подорвались?

— На немецких минах, — терпеливо объяснял Шувалов. — В сорок первом на Балтике мы уходили из Таллина и точь-в-точь так же на минах подрывались.

— Вась, а Вась, им шлюпки пригодятся?

— А кто его знает.

Матрос замолчал и стоял прислушиваясь к глухому стуку дизелей тральщика, плеску волн за бортом и чавкающим шумам транспортов, двигавшихся немного поодаль.

Зайцев продолжал мучительно думать: почему же не отвечают с тральщика? Рация не в порядке или второй корабль тоже погиб? И опять его терзали сомнения: имел ли он право оставить корабль Максимова без помощи? Он склонялся к тому, что поступил правильно. Даже боевой устав обязывает командира корабля действовать в таких случаях соответственно с обстановкой.

Пожалуй, вовремя подсказал Трофимов. Что пользы оттого, что пошли бы дальше, в самую гущу минного поля? Подорвались сами и погубили бы транспорты с людьми. Только и всего! А сейчас приведем корабли, боевое задание будет выполнено. Только что все-таки с Максимовым? Мысль о нем не давала покоя, заставляя страдать, мучиться.

Зайцев не мог знать о событиях, развернувшихся в момент катастрофы на головном тральщике.

…Максимов находился на ходовом мостике с поднятым воротником, подбородок прятал в теплый вязаный шарф. Он чувствовал себя не совсем здоровым, болела голова и горло.

Немного знобило. Максимов спустился в машинное отделение, постоял рядом с котельным машинистом, пристально глядя в пламя топки. Потом поднялся на мостик и освободил от шарфа подбородок, подставляя ветру горячее лицо.

Пока вращались винты, пока сотрясался корпус тральщика, пока корабль шел в относительно узком пространстве Карских Ворот, комдив не знал отдыха.

Задул северо-восточный ветер. Максимов подумал, что, если усилится волнение, придется дать полный ход. Подошел к переговорной трубе, хотел вызвать на мостик инженер-механика, посоветоваться с ним. И в этот момент раздался взрыв. Максимова отбросило в сторону. Он открыл глаза и увидел, что в корме полыхает огонь. Вскочив, он инстинктивно протянул руку к красной кнопке на пульте управления. Он нажимал на нее что было силы. Сигнала тревоги не последовало. Под руку попался рупор, и он крикнул:

— Развернуть шланги! Крепить переборки!

Кажется, его никто не услышал. Он посмотрел под ноги и отпрянул: корабль был расколот надвое, как грецкий орех. Максимов стоял на самом краю расщелины. Уткнувшись лбом в переборку, застыл Проскуров. Лицо его было темным и неподвижным. Максимов кинулся к нему, рванул за плечо. Тело Проскурова качнулось, медленно сползло к ногам Максимова и покатилось в темную, зияющую пропасть воды…

Корма, объятая огнем, уходила под воду. Пламя облизывало черные, искореженные обломки железа.

Кто-то схватил Максимова за рукав:

— Товарищ комдив, тонем!

Кто-то крикнул:

— Орлы, спасайся!

— Прощайте, братишки! — но-бабьи взвизгнул чей-то голос.

Кругом метались люди. Максимов бросился кому-то наперерез, сшибся с ним и, крепко ухватив его рукой за ворот полушубка, другую вскинул в воздух с выхваченным из кобуры наганом:

— Слушать мою команду!

Воля Максимова отрезвила людей, к ним возвращалась способность слушать приказ и действовать.

— Бородавка, Смеляков, шифры, коды! Вахтенный журнал сюда! Остальным готовиться отдать плотики!

Нос накренялся, приближаясь к водяной пропасти. Когда раненых подтащили к Максимову, а шифры, коды и журнал были у него в руках, он скомандовал:

— Отдать плотики! Спасаться всем!

Сам он, как и подобает командиру, оставил корабль последним.

…Болтаясь в плотике, моряки с погибшего тральщика видели вдалеке луч прожектора корабля и обрадовались: их ищут товарищи! А луч пошарил по воде и исчез. Когда глаза снова привыкли к темноте, в поле зрения оставался только темный силуэт головного транспорта, совершавшего поворот в сторону.

Люди на плоту замерли. Медленно поворачивалась махина транспорта. Сперва он был виден во всю длину, потом только корма. С каждой минутой он удалялся от людей, находившихся на утлом плотике.

Кто-то из матросов выругался длинным морским ругательством и в отчаянии обхватил голову руками…

Тральщик Зайцева уходил все дальше и дальше… В каком-то странном оцепенении стоял Петр на мостике. Сомнения будоражили душу, терзали сознание. Мины то были или торпеды? Не может быть, чтобы тут действовали немецкие подводные лодки. Правда, немцы применяют акустические торпеды. И все же трудно предположить, чтобы они так точно пришли на шум винтов и потопили корабль. Да и взрыв у торпеды совсем иной! Это был глухой взрыв мины. Их не раз приходилось Зайцеву слышать еще на учебном полигоне. К тому же в этом убежден Трофимов. И Шувалов так объяснял своему напарнику. А уж Шувалов — ветеран войны, видал виды на Балтике.

А вдруг торпеды? Сейчас незачем забивать себе голову, и все-таки от этих мыслей никуда не денешься.

Не его ли прямой долг был броситься на спасение?

Подумав об этом, он приказал еще раз связаться с третьим тральщиком, узнать, в каком он положении. Опять никто не отвечал на вызов, и это посеяло в душе Зайцева еще большую тревогу. Наверняка погиб. А он, придя один, что доложит командованию?