— Спасли, спасли, — подтвердил мичман.
— Где же он?
— Там, на корабле… Сейчас увидите…
— Вот здорово! Я быстренько…
Вскочив с койки, он поспешно оделся и через несколько минут шагал в темноте вдоль пирса. Мела пурга, снег слепил глаза и забивался за воротник, ноги то и дело сползали с деревянных мостков, и он тонул по колено в снегу, цепляясь за канат, поднимался и шел дальше.
Он забыл о неприятном разговоре с командиром базы, об оскорбленных чувствах — обо всем решительно забыл. Он был во власти одного радостного чувства: Миша спасен, вернулся с того света…
Тральщик, к которому подошел Зайцев, был похож на громадину льда, отколовшуюся где-то на полюсе и приплывшую сюда нежданно-негаданно. Войдя в каюту, Зайцев обомлел: Максимов лежал на койке с желтым пергаментным лицом и темными кругами вокруг глаз, потерявший прежний облик, совершенно неузнаваемый…
Вокруг стояли и сидели офицеры. Зайцев осторожно подошел и взял его за руку, ощутив жар. Он не знал, что сказать, и держал его руку в своей, пока Максимов сам не произнес:
— Молодцы! Спасибо за транспорты!
Голос его звучал, на удивление, твердо. Зайцев ощутил крепкое пожатие. Он никогда не ожидал услышать эти слова от человека, только что пережившего такую страшную трагедию…
— Совсем не молодцы. Прошляпили лодку. Можно было ей дать жару…
— Да, ты прав. Это досадно, не могу себе простить… — с огорчением медленно проговорил Максимов. — Мой акустик поймал шумы винтов, но не успел доложить. Значит, поздно ее обнаружили и поделом наказаны. А вы тут ни при чем…
Зайцев не ожидал такого признания и смущенно отвел глаза в сторону.
— Виноваты все… Теперь уже поздно каяться… Как ты?
— Поплавали малость, потом заметили плашкоуты с огоньками, подгребли к ним, а там скоро и наши подоспели, уцелевших подняли на борт. Погибли многие… Ну а мне ничего не сталось. Согреться надо, и пройдет…
К Максимову подошел фельдшер и протянул таблетки:
— Примите лекарство, товарищ комдив, и рекомендую заснуть…
— Да, да, выспись, отдохни. Будет время, наговоримся, — сказал Зайцев и вместе со всеми остальными офицерами вышел из каюты.
Через несколько дней Максимов сидел в кабинете командира базы и убеждал его:
— Нельзя было капитана третьего ранга Зайцева обвинять в трусости. Он — боевой офицер, недавно участвовал в проводке кораблей из Америки, и такого с ним не случалось. Быть может, если подходить формально, получается — виноват…
— Не формально, а по закону, — вставил Назаров. — Согласно уставу наступление есть лучшее средство обороны.
— Ну что ж! — упорствовал Максимов. — Закон тоже можно толковать по-разному. Я много думал, и для меня эта история предстает в несколько ином свете. Зайцев увидел гибель нашего корабля. Решил, что здесь минное поле, и вместо преследования немецких лодок, атаки их глубинными бомбами решил спасать транспорты. Это ему казалось главным. Стало быть, он не совсем правильно оценил обстановку. Ошибка всегда ошибка, а трусость нечто другое.
— Я в трусости его не обвиняю. Это ему приснилось. Апломб! Гигантское самолюбие! Не будем спорить, он должен был атаковать лодку.
Разговор был прерван телефонным звонком. Назаров снял трубку, на лице появилась озабоченность.
— Да, сейчас буду! — сказал он и, обращаясь к Максимову, добавил: — Извините, меня вызывают к оперативному.
Максимов остался в кабинете один. Он беспокойно ходил из угла в угол, никак не мог примириться с мыслью, что погиб корабль и значительная часть команды, в том числе и командир корабля Проскуров. Максимов вспомнил его жену Надюшу — Найденыша, и сердце сжалось от боли. Он себя винил во всем, свою собственную нерасторопность…
Назаров скоро вернулся, мрачный, озадаченный.
— Что случилось, товарищ контр-адмирал? — осведомился Максимов.
— Наши предположения полностью подтвердились. Получено радио с батареи Мыса Желания. Немецкая подводная лодка всплыла и обстреливает батарею. К счастью, люди живы-здоровы. Да вот беда, у них нет снарядов, ответить не могут. К тому же прямое попадание в склад с продовольствием. Командир батареи просит, умоляет выслать самолеты или корабли, найти, уничтожить эту проклятую лодку и срочно забросить боеприпасы, продовольствие.
— Какая чертовщина! — с досадой проговорил Максимов.
— А у меня пиковое положение, — развел руками командир базы. — В моем подчинении ни самолетов, ни кораблей… Два катерных тральщика. Их моментально раздавит во льдах… — Он сделал паузу, и Максимов ощутил на себе его пристальный взгляд. — Слушайте, товарищ Максимов, а не можете ли вы что-нибудь предложить? — почти взмолился он.
— Я бы рад. Да ведь на одном моем тральщике дизель испорчен, ремонт дней на пять-шесть, а там небось лед, и нам никак не пробиться. Вот разве что Зайцев…
— Справится ли ваш Зайцев?! Все-таки дальнее путешествие…
Назаров провел рукой по карте. Получалось солидное расстояние.
— В том, что он справится, можете не сомневаться. А кроме того, я с ним пойду.
Назаров обрадовался:
— Вот это другое дело. Я слушал вас и думал: человек родился адвокатом. Я понимаю, дорогой товарищ комдив. Зайцев ваш подчиненный, даже друг. Но разве можно в угоду дружбе приносить наши общие интересы?!
— Вы ошибаетесь, товарищ контр-адмирал. Дело совсем не в дружбе. Я хочу быть объективным. Он выполнил главную задачу — привел транспорты. Не мог же он бросить транспорты на произвол судьбы и спасать нас.
— Разве вам не ясно, он первым долгом обязан был пробомбить район, принять меры для уничтожения вражеских подводных лодок?
— Вы правы. И все-таки он много пережил, не стоило затевать это разбирательство. Итак, мы пойдем вместе. Доложите комфлоту. К тому времени, как получите «добро», — мы будем готовы.
Глава восьмая
Василий Шувалов отстоял четырехчасовую вахту, промерз, ноги и руки задеревенели. Спустился вниз, выпил свои сто граммов, стакан крепкого чая, а все же знобило, хотелось тепла. Решив вздремнуть, он вошел в кубрик.
Матросы, зная, что Шувалов ближе всех к Максимову, обрадовались его появлению и забросали вопросами:
— Как здоровье комдива?
— Пострадал малость, а держится крепко.
— Что же тральщик, спасавший комдива, не отвечал на наши запросы?
— У них рация испортилась…
Разве признаешься во всеуслышание, что после гибели корабля Шувалов никак не мог успокоиться. Он винил во всем Зайцева и Трофимова…
Шувалов разделся, лег на койку, а заснуть не удавалось. Мешал незатихавший шум, говор, шутки, смех, сдобренный солеными матросскими словечками. Он не прислушивался к разговорам, глядя в подволок, вспоминал погибшего друга старшину Бородавку. «Эх, Федя, Федя! Неужто больше никогда не свидимся, не пойдем в кино, в гости к девчатам? А Зинка из военторговской столовой? Она с ума сойдет, когда узнает, что тебя уже нет. Все было слажено, свадьбу собирались сыграть после похода. Такой парень! Такой парень!» С этой мыслью Шувалов заснул.
После совещания в штабе базы Зайцев возвращался на корабль. Он узнал о походе к Мысу Желания. И не только об этом…
Когда гнев командира базы прошел и разговор протекал в спокойных тонах, он сказал, обратившись к Зайцеву:
— Вам не грех было посоветоваться с помощником. Все-таки он много плавал…
И тут Зайцев признался:
— Я принял его совет. Жалею. Своей головой надо было думать.
— Приняли? Странно. Трофимов утверждает, будто это ваше единоличное решение.
— Пусть будет так! — согласился Зайцев, а самого передернуло от досады: кому доверился!
Он вспомнил решительный тон, которым Трофимов убеждал, что здесь мины, а не подводные лодки, и стало невмоготу… Рассказать, что ли, как все было? Нет, еще подумают — Зайцев выкручивается. А он вовсе не собирается свалить вину на кого-то. Он командир корабля. Сам принял решение. Ему и ответ держать!
