Наступило неловкое молчание. Потом вдруг, словно бы по невидимому сигналу, грянул хохот. Смеялись все, и сам полковник, как ни пытался сделать серьезное лицо, вдруг не выдержал, захохотал.

— Так вот у меня к вам вопрос: покажем им банду?

Смешливый Линис все еще не мог удержаться — смеялся, остальные начали переглядываться.

— Они, что же, посидят там день-два и уйдут? Или мы должны повязать их с поличным? На радиопередаче или еще как-нибудь?

— Боюсь, что дело будет значительно серьезнее, чем кажется Линису, — сказал полковник. — Эти двое пришли как авангард. Одному из начальников английской разведки и во сне видится, что он откроет через Латвию широкую дорогу в Советский Союз. Вот он и отправил этих разведчиков узнать дорогу. По нашим предположениям, в ближайшее время оттуда прибудут еще люди для организации в Латвии подрывной работы. Лесная группа должна будет продержаться не только то время, которое понадобится для разгадывания всех планов противника, но и «принять» тех, кого англичане пошлют. А это может случиться только осенью или весной будущего года…

Год в лесу! Это теперь-то, когда каждый отведал мирной жизни со всеми ее радостями! «А как мои дети? Как моя жена? Как моя работа?» — по-видимому, эти и подобные мысли мелькали одновременно у всех, так как лица вдруг посуровели, глаза потемнели.

— Операция несколько осложняется тем, что у нас мало времени на подготовку. Повинившийся шпион спутал нам карты. Оставшиеся рвутся в лес немедленно, боятся, что тот их выдаст. Он-то конечно, так и поступил, но других пока убеждают, что они в безопасности. Однако долго терпеть они не смогут. Следовательно, праздники вам придется встречать уже в лесу. Командиром опергруппы, я полагаю, мы назначим товарища Вэтру, если у него нет возражений.

Все повернулись к художнику. Они знали его. Почти у каждого хранился памятный рисунок, сделанный Вэтрой, то ли карандашный портрет, то ли какой-нибудь акварельный этюд. В лесной землянке маслом не попишешь! Этот суровый великан, которому больше пристал бы топор в руках или корабельный канат, умел так нежно прикасаться кисточками к бумаге и полотну, что оживало все, что он переносил при помощи красок и делал вечным. Одного они не понимали: зачем ему, художнику, снова идти в лес? Тогда он был просто самородком, но теперь-то он окончил институт, теперь-то его работы выставляются в салонах и в музеях…

Полковник встал из-за стола.

— Ну, друзья, начинается работа. Завтра вы собираетесь у меня, получаете последние инструкции. Базу вам придется строить самим, если Граф не найдет для вас подходящего жилья в лесу. Помнится, он знал все бункера во всех лесах Латвии. Сейчас вы свободны. Знаю, что предупреждать о секретности задания вас не надо. Товарищ Вэтра, прошу, останьтесь!

Люди вышли бесшумно, как будто уже шли по лесу, где каждый неосторожный шаг, звук, треск сучка под ногой может стоить жизни. Но в то же время были на их лицах усмешки. Уж очень странной была игра, в которую они вступали, хотя любому из них она могла стоить жизни.

Август Янович с любопытством приглядывался к женщине, сидевшей напротив. Удлиненное, какое-то слишком серьезное лицо, чуть ли не с трагическими черточками у губ; гладко причесанные волосы, словно бы женщина долго и умело выбирала самую скромную из причесок, — Август Балодис видел снимки, на которых эта женщина выглядела более эксцентричной, с прической «под мальчика», «под ангела» и даже с «вороньим гнездом» на голове. Она была очень похожа на актрису. Она играла и сейчас. Играла «обманутую жену».

Разговор между ними шел напрямую.

— Командировка, которую мы собираемся предложить товарищу Вэтре, может оказаться очень длинной, — говорил Балодис. — Как и в прошлом, Викторс Вэтра уходит на секретную работу и долго не увидит семью. Вы можете отвечать на вопросы о нем, что он с группой талантливых художников уезжает или уехал в творческую командировку…

— Он едет один?

— Из Риги? Да.

— Я спрашиваю, отсюда он едет один или… с женщиной?

— Помилуйте, что вы! Я же сказал, что это секретная командировка, похожая на его прежние. Деньги вы будете получать здесь, письма — тоже, ваши письма для него передавать мне…

— Какой срок командировки?

— Пять-шесть месяцев… Но, может быть, и год…

— А как же… я?

— Что же делать? Вспомните его послевоенную работу! Тогда он тоже исчезал на несколько месяцев…

— Не беспокойтесь, я скучать не буду.

— А вот это уже совсем не тот тон. Представьте себе, мы слышали о ваших подозрениях. И если говорить напрямик, то наша забота о поездке Вэтры — это забота и о его семье. Мы знаем, что ваши подозрения неосновательны, но они мешают Вэтре работать, как мешают работать и вам. А за такой длительный срок вы и сами поймете, что напрасно обвиняли мужа.

Женщина вскинула удивленные глаза на Августа Балодиса, но ничего не сказала. Помолчал и он.

На стенах кабинета висели несколько картин. Они выглядели как окна в другой мир, прорезанные в темных дубовых стенах. Но самыми интересными картинами были настоящие окна. За ними была весна, бледно-голубое небо с барашками облаков, похожих на вспененные волны, а если смотреть вниз, то виделись и берега — улица, переполненная народом. Погода держалась теплая, город был наполнен яркими цветами, ярко одетыми людьми. И хотелось смотреть не на картины, а именно в окна, — такая ошеломляюще бурная и красочная текла за ними жизнь.

Полковник с усилием отвел глаза от окна, сказал:

— Товарищ Вэтра не решился сразу дать согласие на отъезд и попросил побеседовать с вами. Конечно, он не говорил о размолвке, однако отрывать человека от семьи, в которой нет мира, всегда опасно. Поэтому мы и пригласили вас.

— Пусть едет, я не стану его удерживать… — холодно ответила женщина.

Анна поднялась, защелкнула замок сумочки. «Ба, она приготовилась плакать! Даже платочек вытащила наполовину! Ну и ну, актриса!» Теперь полковник Балодис был вполне уверен, что делает доброе дело, уводя Викторса Вэтру на долгий срок из-под опеки этой дамы. У Вэтры в лесу будут другие заботы, а она поживет одна и, может быть, помягчеет сердцем. Порой таким рассудочным людям полезно оказаться в одиночестве. Тут-то и возникает тревога за другого. А Балодис все сказал достаточно прямо, чтобы она не думала, будто ее мужа ждут розы и лавры. Конечно, потом она удивится, что он привезет с собой лишь пейзажи Энгуре и Тукумса, лесные поляны и сцены охоты на диких коз и кабанов, но это будет уже потом, когда можно будет рассказать обо всем и когда она сможет гордиться своим бесстрашным мужем…

Полковник проводил Анну Вэтру до приемной, потом по коридору до лестничного марша и там еще постоял, глядя, как высокомерно идет она, подняв свою маленькую, похожую на птичью, головку, небрежно помахивая сумкой.

В этот вечер он провожал всю группу в лес. Больше провожатых не было. Но он знал, что Анна Вэтра и сама не пошла бы провожать мужа. И ему был обидно и больно за товарища.

Впрочем, сам Вэтра, кажется, не унывал. Он вместе с Графом тщательно осматривал снаряжение, инструменты, оружие, поклажу на машине, рюкзаки отъезжающих, следил за упаковкой, как будто ему давно недоставало именно такого живого, почти бездумного занятия, когда поневоле отвлекаешься от всего, живешь этим часом, этим делом, этими заботами. И полковник, наблюдая за ним, думал: «Выдержит!»

На рассвете они выгрузились в лесу.

Накануне Граф съездил в Энгурское лесничество и действительно отыскал там давно заброшенный, но почти уцелевший бункер, в котором сохранилась даже печь из бензиновой бочки с выведенной через крышу трубой. Сделанные им на месте снимки проявили, рассмотрели и решили, что бункер подойдет. Во-первых, старый, основательно обжитой, со множеством тропок и порубок вокруг, во-вторых, не надо завозить такие подозрительные вещи, как новую печь. Сразу видно, что живут в бункере давно.