Сезон в Собрании открывался балом либо в честь тезоименитства (именин) царствующего императора, если он приходился на конец осени, как это было, к примеру, при Николае I, — 20 ноября, либо на Рождество, по завершении Филипповского поста (25 декабря). Начинались балы в Благородном собрании в 11 часов вечера, так что гости до их начала еще успевали побывать в театре. Публика прибывала смешанная: титулованная знать, неродовитое и небогатое дворянство среднего круга и приезжие из провинции. Традиционно левая половина большого зала занималась высшим обществом — светскими львицами, денди, заезжими гвардейскими офицерами и адъютантами. Здесь говорили только по-французски, дамы были одеты на петербургский лад — в светлые, чаще всего белые, однотонные туалеты, что считалось очень изысканно, — а мужчины щеголяли безукоризненными черными фраками, белоснежными пластронами, превосходно сшитыми мундирами и чистейшими белыми лайковыми перчатками.
В правом углу, поближе к оркестру, толпились приезжие помещики с семьями, студенты, армейские офицеры, невысокого ранга чиновники, врачи и т. д. «Здесь поражает вас пестрота дамских и мужских нарядов, — писал в начале 1840-х годов московский бытописец, — здесь вы видите веселые, довольные собою лица и фраки темно-малинового цвета, украшенные металлическими пуговицами, цветные жилеты и панталоны, разнородные галстуки с отчаянными узлами, удивительные бакенбарды; желтые, голубые, пунцовые, полосатые, клетчатые платья, громадные чепцы и токи, свежие, здоровые, круглые румяные лица, плоские вздернутые кверху носики, маленькие ножки и толстые пухлые ноги, от которых лопаются атласные башмаки, большие, непропорциональные, даже непозволительные груди»[63]. Изъяснялись здесь на смеси «французского с нижегородским», перчатки носили замшевые или даже и лайковые, но ношеные, чищеные, а порой и заштопанные, изысканностью манер похвастаться не могли, но зато плясали от души и именно здесь царило настоящее веселье.
Прежде чем посетить эту часть Собрания, провинциалы нередко несколько раз ходили на балы как зрители (это широко практиковалось). Забравшись на галерею, откуда хорошо был виден зал, они внимательно наблюдали за происходившим, присматривались к тому, «что носят» (на галерею можно было не наряжаться, а приходить в будничном платье), а затем, приобретя соответствующие туалеты, решались уже и на участие в вечере.
Именно в Благородном собрании начиналась история огромного большинства всех московских помолвок и свадеб. Подобрать себе подходящую партию в Петербурге мог далеко не каждый служащий дворянин: мужское население в столице вплоть до 1860-х годов заметно преобладало над женским (в некоторые периоды это соотношение было как семьдесят к тридцати); в Москве же была обратная ситуация, к тому же и приезжие помещики привозили сюда дочерей «на выданье», так что выбор невест в Москве действительно оказывался огромный, на все вкусы.
Браки у дворянства заключались не столько по любви, сколько по породе, даже и в девятнадцатом столетии, а познакомиться молодые люди могли либо у родни и общих знакомых, где круг общения был невелик, либо на балах и вечерах.
На первый в сезоне общественный бал собиралось тысяч до трех-четырех народу и здесь не столько присматривались друг к другу, сколько восстанавливали или завязывали нужные знакомства: ездить на балы в частные дома можно было только по приглашению, а слали их, естественно, только знакомым. На больших общественных балах по правилам этикета можно было один раз протанцевать с девушкой, даже не будучи с ней знакомым, а потом представиться ее родным или спутникам при посредничестве кого-нибудь из старшин Благородного собрания или даже бального «дирижера» (своеобразного распорядителя танцев, дававшего оркестру сигнал начинать и переставать играть, громко объявлявшего танцевальные фигуры и первым их исполнявшего).
С этикетом вообще приходилось считаться: он играл в жизни дворянского общества весьма важную роль. Этикет устанавливал те возрастные рамки, в которых дозволялось танцевать на балах: с 16–18 лет (время светского дебюта и первого выезда в большой свет) и примерно до 28 лет у женщин и 35 лет для мужчин. Этикет же запрещал молодым девушкам приезжать на бал, как и в любое другое общественное место, самостоятельно; их непременно должен был «вывозить» кто-то из старших.
По правилам этикета нельзя было слишком часто (больше трех раз за вечер) танцевать с одним и тем же партнером, если только он не был официальным женихом или мужем дамы. Подобное предпочтение, по представлениям века, свидетельствовало о близких отношениях или о настойчивом ухаживании; замужнюю даму такая ситуация компрометировала, а по отношению к незамужней требовало скорого предложения руки и сердца. Если таковое не происходило, бальному кавалеру предстояло серьезное объяснение с родными девушки, справедливо считавшими, что он оскорбил честь их семейства. Закончиться такое объяснение могло либо свадьбой, либо поединком с неизвестным исходом. Вот так все было серьезно. Этикет почитали.
Конечно, присмотреть дворянскую невесту можно было и в других местах Москвы: для этого подходили и театр, и даже церковь. Наиболее предприимчивые женихи использовали для поисков даже так называемые «детские балы». Их устраивали специально для подростков 13–16 лет, которые уже умели сносно танцевать, но в свет по малолетству еще не выезжали. Детские балы, или детские праздники, как их еще называли, организовывались либо в знатных семьях по случаю именин кого-то из детей, либо известными танцмейстерами в своих школах в общие праздничные дни — на Рождество, на Масленицу и т. п.
Кроме подростков, которых на детских балах было большинство, туда приезжали и взрослые, и у детей появлялась возможность попрактиковаться в танцах и бальном общении с «настоящими» партнерами. Если бал давал танцмейстер, он приглашал на детский праздник всех своих бывших учеников. Детские балы начинались и заканчивались раньше обычных съездов, и это давало возможность взрослым прямо оттуда поехать в театр, а затем на большой бал.
В числе московских танцмейстеров самым, вероятно, известным, почти легендой, был Петр Андреевич Иогель, который приехал из Франции и стал учить московских детей танцам в 1800 году, а перестал, когда ему уже было хорошо за восемьдесят — в начале 1850-х годов. (Он и умер в Москве и был похоронен на Немецком кладбище.) Это был признанный мастер своего дела, через руки которого прошло полгорода. Кроме приватных уроков, для которых он снимал зал чаще всего в доме Кологривовых на Тверском бульваре (дом стоял там, где сейчас МХАТ им. Горького), он учил танцам воспитанников Университетского благородного пансиона, в числе которых были В. А Жуковский, А С. Грибоедов, М. Ю. Лермонтов. К концу жизни Иогеля на его детских балах правнучки встречались со своими прабабушками, так как и те и другие были ученицами мэтра. Естественно, что когда Лев Толстой писал «Войну и мир», он не мог обойти фигуру Иогеля своим вниманием и дал ему в ученицы свою Наташу Ростову.
Холостяки, подумывающие жениться, были обычными и частыми гостями на детских балах: здесь в комфортной обстановке можно было уже увидеть будущих светских звезд — бальных дебютанток ближайших лет — и кого-нибудь заранее присмотреть. Так поступил, как известно, и Пушкин, заметивший Наташу Гончарову (как и он сам, учившуюся у Иогеля) еще до появления ее в большом московском свете.
Найдя подходящую невесту (или даже двух-трех невест) и завязав тем или иным путем знакомство с их семействами, потенциальный жених, если, конечно, он действительно хотел жениться, а не просто стремился к приятному времяпрепровождению, оказывался вовлечен в орбиту московской светской жизни и принимался посещать уже частные балы (их в сезон бывало в Москве по 40–50 ежедневно) и другие мероприятия, на которых можно было присмотреться к избранницам. Одновременно он старался собрать необходимые сведения о «движимом и недвижимом» и прочих жизненно важных вопросах, связанных с будущей женитьбой. Долго выбирать не приходилось, так как светский сезон был короток, и через небольшое время молодой человек начинал уже «ездить в дом» какой-нибудь одной девицы: не только встречаться с ней на прогулках, в театрах, на раутах и маскарадах и при всякой возможности приглашать ее танцевать, но и несколько раз в неделю наносить визиты. Подобное поведение заявляло о серьезности намерений и заботливые родители тут же начинали со своей стороны наводить о визитере необходимые справки: происхождение, родня, состояние, перспективы по службе и виды на наследство, даже наследственные болезни — все бралось в расчет.
