Марек Ножовски кивнул невозмутимому Мартину Бленксу и отступил, давая возможность ему и сопровождавшим зайти в квартиру.
— Ты обещал явиться один, — напомнил он.
— Я соврал, — ответил Мартин Бленкс.
Не ожидая команды, сопровождавшие быстро осмотрели квартиру. Они искали нечто, угрожавшее жизни Мартина. Бленкса. Его паранойя на этот счет превратилась в легенду. Ничего не поделаешь, он получил закалку в колонии для несовершеннолетних.
— Послушай, Мартин, о некоторых вещах нельзя говорить, если при этом присутствуют больше, чем двое. Я не прав? Окажи мне услугу: как только они все осмотрят, отошли их, пожалуйста, домой, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз.
Мартин Бленкс ничего не ответил Мареку. Пока его люди работали, он изучал внешность хозяина: кашемировый свитер, шерстяные фланелевые брюки, кожаные ботинки от Белли и даже две тонкие золотые цепочки поверх свитера, одна из них с распятием. Бленкс вышел на Ножовски через юриста по имени О’Брейн, который работал в этом районе. О’Брейн был дитя Чертовой Кухни и, получив образование, не смотался в другой район. Он остался, чтобы предоставлять юридические услуги своим корешам, одним из которых был Мартин Бленкс.
— Ничего, — сказал Стив Пауэлл, за спиной которого стоял его брат Микки. Они вышли из кухни и ждали дальнейших инструкций. Оба брата в прошлом были тяжеловесами.
— Возвращайтесь домой, — кратко приказал Мартин Бленкс. — Вы знаете, что я имею в виду. Я вернусь, когда освобожусь.
— Нам взять машину?
— Да. Мистер Ножовски ничего не будет иметь против того, чтобы доставить меня домой? Ведь так?
Марек Ножовски усиленно закивал, а губы его растянулись в угодливой улыбке, как у заводной куклы, которую включил Мартин Бленкс. Интуиция подсказывала, что он не должен противоречить гостю. Пусть Мартин Бленкс получит удовольствие.
— Без проблем. Я даже надеялся, что мы вместе немного прокатимся. Хочу показать тебе одно место в Куинсе. — Марек терпеливо ждал, когда они наконец останутся одни. Потом предложил Бленксу бренди.
— Возьми бутылку в машину, — коротко ответил Мартин Бленкс. — У меня сегодня мало времени. Я должен вернуться в центр не позже одиннадцати: Время — деньги, тебе это известно?
Все еще улыбаясь, Марек передал бутылку «Поль Реми» Мартину, который немедленно попробовал ее содержимое. Марек надел шерстяной пиджак в косую клетку. Это был роскошный пиджак, но он не произвел на Мартина Бленкса ни малейшего впечатления.
Через десять минут белый «ягуар» Марека выехал на Монтаг-стрит. Повернувшись в Мартину Бленксу, он начал играть роль, которую заранее себе придуман.
— Скажи мне кое-что, Марти. Когда деньги перестают быть деньгами?
— Не называй меня Марти, — прервал его Бленкс.
— Ты что, обиделся? — «Ягуар» плавно и бесшумно набирал скорость. — Мне совсем не хотелось тебя оскорбить. Послушай, я такой же; как ты. Вырос во Флет-Буше. Я был смирным, первое причастие, представь себе, принял в церкви Святой Бернадетты.
Теперь «ягуар» Марекд плавно двигался среди огромной массы машин, немного превышая допустимую скорость.
Марек спокойно спросил:
— А как мне тебя называть?
— Мартин. — спокойно ответил Бленкс.
— Так к тебе обращаются друзья? — поинтересовался с невинным видом Марек и получил ответ, которого ожидал:
— Нет.
Марек саркастически рассмеялся, качая головой.
— Как скажешь. Каждому свое. Я не прав? А ты можешь называть меня Мареком. Раньше меня все звали по имени, его придумала моя мать. Она, кстати, ирландка. Знаешь, какое у меня имя? Микки. Когда мне стукнуло двадцать пять, я поменял документы на Майкла Ножовски. А в прошлом году опять их поменял и опять стал Мареком. Видишь ли, от самого себя не убежишь. Я говорю это в более широком смысле слова. Он оперся на кожаный подлокотник, который отделял его от Бленкса.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — отвечал Бленкс, глядя на затертый другими машинами «бьюик», мимо которого медленно пробирался их «ягуар».
Марек Ножовски какое-то время помолчал, пытаясь вырулить на автомагистраль Бруклин — Куинс через поворот с Тиллари-стрит. Наконец спросил:
— Ты жил на Чертовой Кухне до того, как там начали хозяйничать пуэрториканцы? — Это был риторический вопрос, поскольку он знал, что Бленкс еще подростком расстался с семьей, а значит, и со своим районом. — Во Флет-Буше, когда мне было десять лет, жили только белые: итатьянцы, ирландцы, поляки, немцы. Я говорю о рабочих людях, Мартин. Полицейские, пожарники, водопроводчики. Каждое воскресное утро в церкви Святой Бернадетты служили по шесть месс, и на каждой мессе было много народу. Конечно, Флет-Буш раем не назовешь, но там было неплохо. Люди заботились друг о друге, о своих квартирах, районе. Я не прав?
Марек Ножовски уже несколько отклонился от своего первоначального плана. А потому был не в силах сдерживаться, в его голосе проскальзывал гнев, и этим он сумел привлечь внимание Мартина Бленкса: ирландец стал смотреть на него с любопытством, ожидая продолжения рассказа.
— Потом всякая шваль начала селиться в наших домах, — не заставил себя ждать Ножовски.
— Я так и понял, — впервые за всю дорогу ухмыльнулся Мартин Бленкс. — Они переезжали к нам с Атлантик-авеню. Сначала появились на Восточном Парк-Bee, затем на бульваре Империя, потом на бульваре Линден. Сначала всего несколько человек. Помнится, монашки убеждали нас жить с ними в мире: «Они ваши братья и сестры во Христе». И политики несли ту же ахинею.
— Но монашки жили в закрытом монастыре, а политиканы, наверное, и знать не знали, где находится Флет-Буш. Эти люди, приходя домой, не видели, как всякая шваль мочится в коридорах, выбрасывает мусор из окон, потому что слишком ленива, чтобы выносить собственное дерьмо. Мой отец приехал в Америку сразу после Второй мировой войны. Он был воспитан в строгой семье и пытался убедить мою мать уехать из этого района, а она говорила ему, что «надо проявлять христианскую добродетель». Только эти подонки христианскую добродетель понимали по-своему. Однажды мать возвращалась домой из магазина в три часа дня. Она поднималась по лестнице в свою квартиру, когда к ней подошли двое. Один выхватил кошелек. Такое случается, правда? Она отдала его. Но второму все же надо было ее ударить. Надо было ударить в лицо, и она скатилась вниз по ступенькам. Знаешь, Мартин, моя мать до сих пор жива. Конечно, она ничего не знает обо мне. Она вообще ничего не знает, кроме подземки и грязного белья.
— Естественно, ты во всем винишь чернокожих.
Ножовски покачал головой.
— Ты не понимаешь, что я имею в виду. В любом обществе, будь оно черное, белое или какого-либо другого цвета, есть низ и есть верх. И каждый тянется к поверхности, как в кастрюле, когда ее содержимое закипает. Или как в улье, где пчелы наползают друг на друга. Хоть в Швеции, где все белее белых, хоть в Уганде, где живут такие черные, что ночью кажутся невидимыми. Это естественно. Но сколько человек способны подняться вверх? Сколько поднимается, а сколько остается внизу? Моя мать старалась не остаться внизу, она боролась всю свою жизнь, но достаточно было одного насекомого с самого дна, чтобы жизнь оказалась разбитой. Для нее, но не для меня! Я уже достаточно высоко поднялся, чтобы это стало моей судьбой.
Некоторое время они ехали молча, и Марек Ножовски начал успокаиваться. Кажется, он уже был готов снова надеть маску, которую приготовил накануне встречи.
— Послушай, — сказал он. — Так когда же деньги перестают быть деньгами?
Мартин Бленкс, который за свою жизнь сталкивался со злом во многих его проявлениях, начиная от группового изнасилования до хладнокровного убийства, не решился остановить Ножовски.
— Когда они в чемодане под кроватью, тогда это всего лишь куча дерьма. Разве я не прав?
— Не понимаю, о чем речь, — ответил Бленкс. Ему не понравился такой поворот темы.
— Ты делаешь миллионы на наркотиках. И что потом? Как долго ты сможешь это делать — пока не накроют? Или пока соперник тебя не переиграет? Год, два, пять? Еще разок съездив в места не столь отдаленные, вернешься стариком. И нищим: они выметут каждый грош перед тем, как посадить тебя. И вот ты уже на государственном пособии. Понимаешь, Мартин Бленкс? У тебя в будущем только сума да тюрьма. — У Марека на губах играла самая обаятельная улыбка. — Ну что, я не прав?
