Сто восемьдесят километров в час...

Говорят, что любой машины может хватить до конца жизни, вопрос заключается лишь в качестве вождения...

Верное утверждение, но только не для него.

Он свободен от любых утверждений.

Скорость будоражила и наполняла его безмерным ощущением свободы.  Упругий ветер безуспешно пытался бороться с его машиной, пронзающей воздух, словно пущенная стрела. Он сделал крутой разворот через двойную сплошную. Старая ржавая газель испуганно шарахнулась в сторону, едва не столкнувшись  с длинным  двести двадцатым мерседесом. Снова невероятный вираж и его автомобиль втиснулся в  узкий зазор между двигающимися тойотой и жигулями, несмотря на то, что промежуток был лишь на пару сантиметров шире, чем его БМВ.

Обычно он лишь снисходительно улыбался, глядя на восторженные лица мальчишек, восхищенно смотревших на предстоящее поле битвы. Каждый из них гордился своим автомобилем, каждый считал достойным выигрыша только себя, каждый рисковал своей жизнью, не глядя и не понимая, что имеет нечто более ценное, чем короткое опьянение адреналином.

Двести тридцать километров в час...

Естественно он не мог в полной мере ощутить все, что доступно  людям. Например, он не боялся.

Страха не было. И его отсутствие   было самым большим преимуществом. Страха не было, потому что не было жизни. Не за что было переживать. Не было боли. Он десятки раз превращал свои автомобили в искореженную груду металла, сам оставаясь при этом целым и невредимым. На крутых поворотах его машина летела, срывая заднюю ось колес, оставляя всех соперников далеко позади себя.  Не все гонщики  могли столь виртуозно управлять своим автомобилем.

Двести восемьдесят километров в час... 

Вот и сейчас, когда стрелка спидометра почти легла на сто восемьдесят градусов, а пейзаж за окном стал напоминать серое размытое пятно, ему стало легко и свободно. В эти короткие минуты ему казалось, что и он может чувствовать… Не важно каким образом, неважно как, но чувствовать себя одним из них.

Триста километров в час...

И его автомобиль летел сквозь ночные улицы города, заставляя  застывать на месте от  удивления, как простых зевак, так и людей в форме. Его не могли остановить ни машины, ни мотоциклы ДПС, уязвленные столь непомерно наглой скоростью его автомобиля. Впрочем, даже самых смелых и опытных гонщиков, инстинкт самосохранения останавливал, когда скорость их автомобилей доходила до двухсот километров в час.

Его БМВ, словно черная молния, разбивал надвое улицы и проспекты, заставляя воздух свистеть и вибрировать после себя. Все хотели быть похожим на него, хотели так же виртуозно выигрывать ночные гонки, быть таким же отчаянным и бесстрашным… 

Только в этом то и был подвох – не было у него ни отчаяния, ни страха. Ни чего не было…                    

Легко отделившись от небольшой тени, падающей на старую кирпичную стену дома №23 по Большому Толмачевскому переулку, и сделав пару шагов, он сел на небольшую, с потрескавшимися от времени деревянными рейками, скамейку. 

Краска давно облупилась с длинных щербатых перекладин, оставив в память о себе лишь чешуйки зеленовато-серого цвета. Уже полностью облетевшие ветви старого раскидистого тополя, у которого стояла скамья, не мешали говорливой голубиной компании, нежиться в последних лучах осеннего солнца.

Воздух был наполнен запахом прелой земли, ароматом свежеиспеченной сдобы, доносимым из небольшой кондитерской, редкими, но по-осеннему прохладными порывами ветра, неторопливым разговором молодых мам, медленно прогуливающихся вдоль городского парка с детскими колясками.  Даже бетонные плиты, вкривь и вкось уложенные на пестрой от опавшей листвы земле, несли на себе отпечаток осени – небольшие, серебристо-прозрачные лужицы с плавающими в них огненно-рыжими листьями кленов.

Машины сновали туда-сюда, послушно следуя указаниям светофоров. Окатывали друг друга потоками мутной воды, оставленными последним ливнем, нетерпеливо сигналили, будто переговариваясь друг с другом.

Его появление взбудоражило всю стаю, и заставило с недовольным улюлюканьем переместиться на небольшой памятник Ивана Сергеевича Шмелева. Изваяние известного русского писателя было не радо столь многочисленной пернатой братии, но поделать с птичьей ордой ничего не могло, продолжая невозмутимо стоять с печально-задумчивым выражением на бронзовом лице.

Удобно закинув ногу на ногу и откинувшись назад, он через прикрытые веки взглянул на солнце, пытаясь вспомнить, как солнечные лучи должны приятно ласкать  и согревать своим золотистым теплом. Впрочем, это всего лишь разыгравшееся воображение. Ему никогда не суждено будет почувствовать, и не дано вновь ощутить этого… 

Оставалось несколько минут. И он уже чувствовал музыку. Именно так – чувствовал, а не слышал. Редкие, отрывистые обрывки немного нескладной мелодии, долетали до него вместе с ленивыми порывами ветра. Ничем примечательным мелодия этого человека не отличалась. Такая же, как большинство остальных. Может чуть лучше и красивее чем у одних, или чуть хуже, чем у других. Он уже и не пытался разбираться.

Слишком много таких мелодий пришлось ему слышать.

Слишком много мелодий было оборвано им навсегда.

И он давно потерял  им счет. Но хотел того он или нет, деваться было не куда. Это давно уже стало его обязанностью, его карой.

 Музыка звучала громче и громче, заставляя его следовать за ней. Встав и неторопливо сделав пару шагов, он растаял в чистом воздухе, оставляя за собой на серых бетонных плитах хлопья черного пепла. Став невидимым для человеческих глаз, он при этом, мог наблюдать за всем, что происходило вокруг.

Прохожие, занятые своими мыслями, проблемами и заботами, торопливо пробегали сквозь него, словно через утренний туман или вечернюю дымку. Только иногда, какая-нибудь не по погоде легко одетая девушка или старушка, неловко опирающаяся  на деревянную трость, проходили сквозь него, зябко поеживались, словно от холодного сквозняка.

А он словно прирос к памятнику в ожидании, когда         водитель черного Фольксваген «Пассат», увлеченный беседой с миловидной  пассажиркой, задорно добавит газа. Увы,  с управлением он не справится и  врежется в фонарный столб.

Поодаль от него, в прохладном воздухе, парила изящная фигурка девушки в неярком золотистом мерцании. Случайный прохожий, взглянувший  в ее сторону при ясной погоде, был бы ослеплен и невольно отвел бы глаза, словно от обычного солнечного отблеска, отраженного от многочисленных зеркально-стеклянных офисных окон.

 «Тут как тут… - усмехнулся  он про себя – словно возможно спасти всех!». Они всегда старались успеть первыми, старались дать любому хоть малейший шанс. Но спасти всех невозможно. Редко можно было встретить того, кто заслуживал чего-то большего, чем вечность. По-крайней мере он не встречал. Впрочем, и  вечность порой может стать страшнее  любого наказания...  Уж он-то знает об этом не понаслышке.

Впрочем, как оказалось, и на этот раз торопились они напрасно. Но таковы были правила – при этом всегда должны были присутствовать с обеих сторон, что бы соблюсти Протокол. И соблюдали. Ни кто не хотел отвечать перед Прокураторами. Потому как ответ мог быть только один, и смерть в этом случае окажется лишь подарком... Хотя что есть смерть для того у кого нет жизни?..