Наконец, сделав передышку, Кэл откинулся назад и почувствовал, как затекли мускулы спины. Он встал, потянулся и пошел на кухню. Часы на стене показывали половину первого ночи. Он устал, его внимание притупилось. Однако он понимал, что не уснет, пока не прочтет все до конца. Пока все написанное Кимбеллом было только первым этапом его работы, записью со слов другого человека. Но важнейшей целью исследования всегда служит непосредственное наблюдение и опыт. Это — следующий этан:
Кэл ополоснул глаза холодной водой из-под крана и вернулся в гостиную.
Это было как если бы он настроился на длину волны прошлого, точно предчувствуя заранее, когда исследование Кимбелла изменит свою направленность. Следующая запись начиналась так:
«Сегодня Раймон сказал мне, что мы больше не будем вести разговоры. Он сказал, что я уже изучил все, что можно узнать из беседы. Если я желаю продолжить обучение, мне понадобятся не только уши, но и глаза. А после этого, сказал он, я смогу узнавать не только умом, но и сердцем».
До этого момента каждая страница в дневнике была исписана, и почти все записи были датированы. Но теперь перед Кэлом были две пустые страницы на развороте, и когда Кэл их перевернул, он увидел, что следующая запись была помечена началом сентября. Что же прервало порыв Кимбелла, удивлялся Кэл. Оскорбил ли он Раймона, потерял его доверие, высказав вслух какое-нибудь скептическое замечание? Или наставник познакомил Кимбелла с чем-то, что Кимбелл не решился доверить дневнику?
Кэл перевернул страницу. Следующая запись поразила его. Кимбелл, ученый, пишущий научные заметки, стал записывать нечто личное:
«Моя привязанность к Скотти помешала мне сосредоточиться на этой работе, но Кэт настаивала на том, что я слишком сильно беспокоюсь, и самое лучшее для нас всех было бы, если бы я продолжил эту работу».
Журнал научных исследований Кимбелла превратился в личный дневник. Скотти был его сыном, он страдал детским заболеванием. По словам Кимбелла, именно и этот период был установлен диагноз, болезнь входила и завершающую стадию. Этого было достаточно, чтобы объяснить пробелы в исследовании культов Обеа.
Но по мере того как Кэл читал дальше, после этих печальных личных записей, становилось очевидно, что Кимбелл вступил в наиболее волнующую стадию своей работы. Он добился полного доверия своего наставника и заслуживал, чтобы ему показали самые тайные обряды пой религии.
«Раймон был рад, что я вернулся. Его участие ко мне и даже к Скотти меня трогает. Он стал моим другом. Он дал мне особые лекарства, сказав, что посоветовался с жрецом Обеа о болезни Скотти, и эти, лекарства только часть его предписаний. Кроме них надо взять черного кота, варить его до тех пор, пока мясо не будет отставать от костей, затем связать кости в пучок пеньковой веревкой и положить Скотти под кровать. Я почувствовал, что почти обязан сделать это, потому что консультация со жрецом обо мне обошлась ему в целое небольшое состояние, а он и слышать не хотел о компенсации. И он полагал, что я непременно воспользуюсь этими предписаниями. Он не делал различия между моим чисто научным интересом к Обеа и причастностью к этой религии того, кто обращается к ней за помощью, чтобы восстановить здоровье, получить богатство или власть. Очень важно не попасть в ловушку, не поверить в чудеса, не утратить мою объективность ученого, особенно потому, что сейчас я так озабочен состоянием Скотти. Однако уверенность Раймона в том, что я ничем не отличаюсь от настоящего верующего, пошла мне на пользу. Завтра вечером он возьмет меня с собой на какую-то религиозную вудуистскую церемонию. Это будет, как он мне сообщил, один из редчайших и тайных ритуалов в этой религии — чтение пророчеств „Скрижалей Ифа“. Он объясняет С. И. как метод, с помощью которого священники Вуду угадывают волю богов, а затем предписывают, какие приношения следует совершить, чтобы завоевать их благосклонность. „Скрижали“ включают в себя восемнадцать морских раковин…»
Кэл задумчиво поднял голову, вспомнив внезапно о неприятной сцене в парке, о раковине, найденной Крисом поблизости от того места. Он снова опустил глаза к страницам дневника.
«…специально отобранных и подготовленных. Любые шестнадцать из них выбрасываются священником на соломенную циновку, а рисунок, по которому они ложатся, интерпретируется. Раймон описывает раковины как маленькие „ротики“ (Да, совсем как ракушка Криса) и говорит, что они считаются рупорами богов, через которые те говорят со священниками. Таким способом угадывается будущее и прошлое, и первое отражается в зеркале второго. Раймон говорит, что „Скрижали Ифа“ обычно „читают“ для того, чтобы помочь верующим, нуждающимся в помощи, однако церемония, которую я увижу, не является обыденной. Это будет гадание, которое производится лишь один раз в десять лет и будет проведено верховными жрецами. Это предсказание должно указать, какая ложь ожидается в ближайшие десять лет, оно должно предписать, какого наилучшего жизненного пути должны придерживаться простые смертные».
Запись окончилась. Кэл размышлял. Морские раковины, похожие на «ротики». Должно быть, во время церемонии в парке производилось предсказание по «Скрижалям Ифа». Согласно заведенному порядку? Ведь еще немного времени прошло с начала десятилетия.
Кэл перевернул страницу с такой поспешностью, что она слегка надорвалась в месте скрепления, и погрузился в чтение записи следующей ночи.
На поле посреди плантации, где-то за городом, Кимбелл присоединился к группе в дюжину человек, собравшихся для «чтения предсказания на десятилетие». Влажной южной ночью при лунном свете появилась процессия жрецов, одетых в разноцветные мантии. Они окружили соломенную циновку, постеленную прямо на землю, и произвели «заклинание на раковинах». Затем по рисунку, который образовали раковины при броске, они сделали серию предсказаний. Кимбелл сформулировал некоторые из них в нескольких загадочных фразах:
«Земля сотрясется от великого грома, и вихри огня сожгут многие страны.
Дурной воздух и пламя обрушатся на желтые звезды, и люди пустынь превратятся в дым.
Глаз вселенной падет на людей Востока, и их деревни обратятся в пепел».
Общий смысл не вызывал сомнений. Кимбелл написал: надвигается война. Но ничего больше он не предчувствовал.
Однако для Кэла эти предсказания имели сугубо конкретный смысл. Он понял, насколько те жрецы были проницательны и могущественны.
То, что говорилось о дурном воздухе, желтых звездах и людях, превращающихся в дым, без сомнений ассоциировалось с концентрационными лагерями, с уничтожением евреев нацистами в печах крематориев. «Глаз вселенной», обрушивающийся на деревни и обращающий их в пепел, — это атомная катастрофа, стершая с лица земли Хиросиму и Нагасаки.
Но никто не подозревал о чем-либо подобном в 1939 году, поэтому Кимбелл скептически отнесся к этим предсказаниям:
«Было ли это пророчество или обман ярмарочных цыган? Это предсказание не более чем отголосок первых страниц газет.
Кто мог знать, что война неизбежна?»
Как свидетельствовало последнее изложение событий в записках Кимбелла, его скептицизм подвергся серьезным испытаниям. Закончив свое гадание, жрецы объявили о мерах, которые следует принять, чтобы изменить планы богов, поскольку, согласно этой религии, ничто не является неизбежным. Боги могут сердиться на смертных и готовиться опустошить землю, но, если сделать соответствующие жертвоприношения, можно снова завоевать их благосклонность, и они отвратят жестокую поступь судьбы.
Однако силы, которые боги готовились напустить на землю, были столь яростны, что для того, чтобы умилостивить богов, от смертных требуется крайнее смирение и преданность.
Кэл поднял глаза от дневника. Ему казалось, что он сам наблюдал церемонию, описанную Кимбеллом, сам присутствовал там той влажной ночью. Только теперь он почувствовал, как занемело все его тело, напряглись мускулы груди и живота, и дыхание стало сдавленным. Он весь покрылся потом, и его рубашка промокла, несмотря на кондиционер, работающий в квартире.
