В несколько меньшей мере сила абстракции проявляется у глаголов со значениями ‘творить’, ‘создавать’, но и они сами по себе не выражают какого-либо одного определённого действия. Между тем именно какое-то одно конкретное действие, как правило, лежит в основе подобного рода глаголов. Возьмём несколько примеров.

Наше слово со-зд-ать (др. — русск. со-зьд-ати) содержит в себе ту же основу, что и старославянское зьдъ ‘глина’, древнерусское зьданыи ‘глиняный’, зьдарь ‘горшечник’ и др. (см. выше). Следовательно, наше абстрактное слово созда(ва)ть восходит к более древнему глаголу со значением ‘лепить из глины’.

Готский глагол skapjan [скáпьян] и немецкий schaffen [шáфен] ‘создавать, творить’ сформировали своё сравнительно новое значение на базе более древнего конкретного значения ‘резать (по дереву), вырезать, выдалбливать’. Об этом свидетельствуют такие соответствия, как литовское skaptas [скáптас] ‘кривой нож для вырезания ложек’, skopti [скó:пти] ‘вырезать ножом’ и др.

Наше слово мазать сохранило своё древнее значение, которое в германских языках было уже давно утрачено: др. — английск. macian [мáкьян] ‘делать, созидать’, английск. to make [ту мейк], немецк. machen [мáхен] ‘делать’.

Литовский глагол daryti [дарú:ти] ‘делать’ — того же происхождения, что и наше деру (корень *der-/ *dor-), а dirbti [дúрьбти] ‘работать’ и darbas [дáрбас] ‘работа’ этимологически связаны с древнеиндийским глаголом dŗbhati [дрбхáти] ‘плетёт’. Таким образом, и здесь сквозь общие понятия ‘делать’ и ‘работать’ мы различаем с помощью родственных языков контуры конкретных трудовых процессов.

Если мы возьмём русский глагол тесать, то наиболее близкие индоевропейские соответствия этого слова будут также обладать семантикой, связанной с плотничьим искусством: литовск. tašyti [ташú:ти] ‘тесать’, др. — индийск. takšati [такшáти] ‘плотничает’, taštar [тáштар] ‘плотник’, др. — греч. tektōn [тéкто: н] ‘плотник’. А вот в латинском языке слово, восходящее к тому же глагольному корню, имеет значение… ‘ткач’. Как объяснить такое расхождение?

На базе конкретного значения ‘тесать, плотничать’ в древнегреческом языке возникло слово с абстрактным значением: technē [тéхне:] ‘искусство, мастерство; ремесло’.

О большей древности значения ‘тесать’ свидетельствуют соответствия в индоевропейских языках. Для слова же technē с его более отвлечённым значением таких соответствий в родственных языках нет. Кстати, аналогичную семантику можно отметить и у нашего слова ремесло, этимологию которого проясняет латышское слово remesis [рéмесис] ‘плотник’.

Полное совпадение значения ‘тесать’ (как и производного значения ‘плотник’) в основных индоевропейских языках говорит о том, что именно это значение является древнейшим. В латинском же языке имел место позднейший семантический сдвиг, следы которого в нем хорошо сохранились: texo [тéксо:] ‘тку, сплетаю’ и ‘строю’, textrinum [текстрú:нум] ‘ткацкая мастерская’ и ‘верфь’ (где работали, разумеется, не ткачи, а плотники). Возможно, что связующим звеном в семантическом развитии от ‘тесать’ к ‘ткать’ явилось значение ‘сплетать’, ‘связывать’, которое встречается как в ткаческой, так и в плотничьей лексике (сравните: др. — русск. плету и оплоть ‘стена’, литовск. sieti [сúэти] ‘связывать’ и siena [сúэна] ‘стена’). Кстати, плотничье выражение пришить доску является наглядной иллюстрацией тесной связи между разными областями ремесленной лексики.

Общая тенденция семантического развития от конкретного к абстрактному отражает реальные сдвиги, происходившие в мышлении человека на протяжении многовековой истории человеческого общества. Учёт этой важной особенности семантической истории слов имеет первостепенное значение для этимологии, ибо позволяет во многих случаях поставить семантические реконструкции на вполне реальную основу.

В любой науке исключительно важное значение имеет последовательность в системе доказательств. Каждый из нас знает, что достаточно допустить неточность в каком-нибудь одном звене при решении, например, алгебраической задачи, и всё решение в целом окажется неверным. К тому же неверному результату приведёт и нарушение последовательности в действиях.

Сходная картина наблюдается в логических рассуждениях, в шахматных комбинациях, в экспериментальных исследованиях и т. д. Химический опыт может не привести к желаемым результатам, если мы нарушим последовательность проведения реакций, а тем более если мы вообще пропустим одну из реакций, входящих в тот или иной опыт.

Исходный и конечный пункты в производственных процессах и опытных экспериментах, в решении школьных задач и больших научных проблем обычно бывают связаны между собой целой цепью промежуточных звеньев, без которых немыслима ни практическая, ни теоретическая деятельность человека.

Нечто подобное можно наблюдать и в этимологических исследованиях. Обычно слова в процессе своего многовекового развития претерпевают очень серьёзные изменения. Существенно меняется фонетический облик слова и его семантика. Процессы словообразования также приводят к весьма радикальным изменениям в языке. Поэтому непосредственное сравнение наиболее древней из известных нам форм слова с его современной формой очень часто может показаться весьма надуманным, если мы не восстановим все те промежуточные звенья или «мостики», которые надёжно свяжут между собой начальный и конечный пункты исследования.

Кто, например, кроме специалистов, может поверить, что французское слово août (произносится: [у]) ‘август’ этимологически связано с латинским глаголом augere [аугé:ре] ‘увеличивать’? Но если мы последовательно восстановим все этапы фонетически закономерного изменения латинского слова augustus [аугýстус] ‘великий, величественный’ во французское août [у], то связь с глаголом augere не покажется столь неправдоподобной. И уже совсем понятной станет этимология французского слова, если мы восстановим не только фонетические, но также словообразовательные и семантические промежуточные звенья: корень aug- ‘увеличивать' → *augos ‘увеличение’ → augustus ‘великий, величественный’ → Augustus (титул, присвоенный императору Октавиану) → Augustus (название месяца, данное по имени Окгавиана Августа; сравните также: июль — по имени Юлия Цезаря).

На примере французского слова août мы видели, как неузнаваемо может измениться звуковой облик слова [аугýстус] → [у]. Конечно, не во всех случаях эти изменения приводят к столь же радикальным результатам. Рассмотрим один из примеров фонетических изменений, относящийся к истории русского языка.

Слово мех в этимологических словарях обычно сопоставляется с латышским maiss [мáис] ‘мешок’. На современном уровне развития русского и латышского языка общим у этих слов является только начальное м-, причём даже количество букв в сравниваемых словах оказывается неодинаковым. Но попробуем, выявляя отдельные звенья фонетических изменений, восстановить наиболее древнюю форму каждого из сравниваемых слов.

Ещё совсем недавно — до 1918 года — в русском слове мех было не три, а четыре буквы, причём одна из них писалась не так, как сейчас: мhхъ. Наличие буквы «ять» в этом слове говорит о том, что здесь когда-то был долгий гласный или же дифтонг оi или ai, который в русском языке давал в конечном счёте h (см. таблицу фонетических соответствий). В латышском слове сочетание ai тоже может отражать более древнее oi или ai. Данные других родственных языков говорят о том, что русское h и латышское ai в словах мhхъ и maiss восходят к более древнему oi. Таким образом, начальная часть сравниваемых слов (мh- и mai-) после восстановления их древнейшей формы оказалась одинаковой. О том, что балтийское (то есть литовское, латышское или древне-прусское) s может соответствовать славянскому ch [x], выше уже говорилось (см. примеры на #стр112). Следовательно, русское мhх- и латышское mais- полностью соответствуют друг другу.