Но когда он уже надел дубленку и собирался выйти из кабинета, к нему все-таки прорвался Миша Филатов. Данилин опередил его, не дал слова вымолвить.

– Слушай, Миша, – сказал он. – Ну и нахал твой Николай Иванович оказался! За что он с меня пятьсот долларов слупил? За подробности, которые можно из популярных журналов почерпнуть?

– Думаю, он цену себе набивал, дал понять, что за конкретные сведения по делу пятисот мало. Обидно ему показалось…

– А по-моему, так элементарное кидалово! И мы с тобой, Михаил, выступили в роли настоящих лохов!

– Тут хуже дело, Палыч… Дружбан только что заезжал. Какой-то слегка напуганный. Говорит: Николай Иванович пропал…

– Как пропал? Ну, я и говорю, хвать полтыщи и в бега…

– Да нет, дружбан говорит: на самом деле пропал. Вроде его под микитки взяли и увезли куда-то. Даже собраться не дали. И еще дружбан просил передать вам совет. Бросьте, говорит, это дело немедленно. Оно гораздо серьезнее оказалось, чем можно было думать. Там какая-то еще дополнительная подкладка есть, современная. Опасная. Тем более все равно не раскопаете ничего. Вам не по зубам. Поэтому поберегите лучше жизнь и здоровье и об этой истории забудьте.

– Ты думаешь, он это всерьез?

– Куда серьезнее… Это же не главное все-таки, Палыч, всякие такие истории раскапывать. И другие еще вещи в жизни есть. Поважней… Давай бросим письмо это к ляду, а, Палыч?

– Я подумаю, – сухо отвечал Данилин. Ему действительно было над чем подумать.

Таня была дома. Целых три дня отсутствовала, выдерживала характер. И он тем же занимался, даже не позвонил ни разу. И вот теперь, можно сказать, он победил. Она вернулась. И похоже было, что провела здесь уже несколько часов – квартира была приведена в порядок, даже в кабинете за стеклянной стенкой недоразобранные Данилиным завалы были аккуратно рассортированы и разложены по нескольким открытым коробкам – книги к книгам, блокноты к блокнотам, непонятно откуда вырванные листы и обрывки – отдельно. Казалось, в оскверненный, залапанный и запачканный дом возвращается что-то, похищенное грабителями. Дом был еще болен, ненормален, организм его не до конца очистился от гнусной инфекции, его еще слегка лихорадило, но он уже был на пути к выздоровлению. Можно было потихоньку приучаться снова здесь жить, а не просто приходить кое-как переночевать, перекантоваться, забыться до утра, как в запыленной привокзальной гостинице.

Данилин шел по квартире, прикасался пальцами к знакомым предметам – к шкафам, столам, стульям, контакт восстанавливал, как будто знакомился заново.

Но лучики все сходились в одной точке, в одном центре, излучавшем тепло, – в гостиной, скинув тапочки и забравшись с ногами на диван, сидела Ткня и читала своего любимого Трифонова.

Данилин поражался: Трифонов изумителен, кто бы спорил, но сколько можно? Жизнь одна, вон сколько всего надо успеть прочесть!

Но вот в тяжелую минуту жене требовался именно Трифонов, и никто другой. Это, кстати, был верный признак – если Таня читает «Долгое прощание», или «Дом на набережной», или «Время и место», значит, плохо у нее на душе. И надо быть с ней повнимательней.

Но последние года три Данилин совсем не был к жене внимателен, скорее, наоборот. А потому Трифонов не исчезал с журнального столика и с тумбочки у кровати. В ходу было сразу несколько томов, и читались они с любого места, как Библия.

– Привет, – бодро сказал Данилин.

Последовала, как написали бы в пьесе, пауза.

Но недолгая. Чтобы фразу дочитать. Или абзац.

После чего Таня подняла глаза. Смотрела на Данилина еще полсекунды и ответила:

– Привет.

Не слишком тихо, не слишком громко. Вежливо, но печально, с добавленной капелькой холода.

Вообще Данилин никогда не был до конца уверен: насколько его жена играет жизнь, а насколько живет. Несостоявшаяся актриса и, возможно, даже несбывшийся режиссер все время были где-то рядом и то и дело ставили сцены.

Вот и сейчас пауза была выдержана точно: ни на такт дольше, ни на такт короче, чем надо. И интонация и громкость тоже были выверены. Всего одно слово, а сколько смыслов. Привет – но с некоторой долей грусти и отстраненности. Привет – такие вот дела, милый мой, невеселые. Привет – но мы держимся и даже, может быть, надеемся на лучшее. Хотя вполне вероятно и худшее.

Звучало как импровизация. «Но это на самом деле отрепетировано», – думал Данилин и слегка раздражался. Хотя не каждый ли репетирует подобные сцены, если не перед зеркалом, то, по крайней мере, в голове своей? Только сегодня Данилину было не до игры.

Таня снова подняла на Данилина свои огромные, нереально серые глаза, и в них было то же самое, что в голосе – ожидание подвоха, готовность терпеть, но не обязательно простить.

Данилин чувствовал себя участником спектакля, острой психологической драмы. Поэтому крайне важна была следующая реплика.

И он выбрал ее, кажется, безошибочно.

– Николай Иванович исчез, – сказал он.

Таня понятия не имела, кто такой Николай Иванович. Но это лишь придавало реплике дополнительный драматизм, элемент загадки.

К тому же Данилину играть вовсе не надо было – в его интонации естественно отразилось то, что он ощущал: обескураженность, если не растерянность, почти испуг. И даже предупреждение о возможной опасности. И мольба: ну брось, в конце концов, не до того сейчас, не до дуэлей психологических, гляди чего творится вообще!

И Таня мольбе вняла. Или просто женское любопытство взяло верх. Или знаменитая интуиция сработала.

– Кто такой Николай Иванович? – быстро спросила она, но в ее голосе была тревога и готовность помочь, а не отторжение. Не «с какой стати меня это должно волновать?», а «объясни скорей, в чем дело, давай вместе разбираться».

Данилин снял пиджак, повесил его на спинку стула и уселся на диван рядом с Таней, но так, чтобы между ними все же оставалось достаточное расстояние. Вполне еще один человек мог бы уместиться. Не глядя на жену, он тихо сказал:

– Николай Иванович – это бывший кагэбэшник. То ли разведчик, то ли, наоборот, контрразведчик. А может, и кадровик какой-нибудь или сотрудник архива, но вроде бы очень хорошо осведомленный. Его выгнали за что-то – то ли за пьянку, то ли за аморалку, или за то и за другое вместе. В общем, он на контору зуб имеет. И вдобавок остался без пенсии, бедствует, в деньгах нуждается, тем более что якобы пьет все чаще. Короче говоря, Мишин приятель уговорил его дать мне консультацию за пятьсот вездеходов.

– Все-таки ты полез в историю с письмом, – вздохнула Таня.

Данилину хотелось повысить голос, прокричать: «Да, да, полез, причем из-за тебя!» Но он удержался, решил взять на вооружение технику Николая Ивановича: говорить тихо, приглушенно, заставляя Татьяну напряженно вслушиваться.

– Да, предполагалось, что он должен был подтвердить или опровергнуть содержание письма и факт похищения человека по имени Карл. Женатого на англичанке Джулиет. Ну и контекст дать – что там происходило и происходит в этих их шпионских глубинах. Насколько опасно туда заглядывать. Есть ли шансы разобраться в истории и что-то написать в газете.

– Ну и что, про-кон-суль-ти-ровал он тебя? – Татьяна скорчила такую уморительную физиономию, изображая важного и секретного консультанта, что в другое время Данилин расхохотался бы непременно, но сегодня ему было не до смеха.

– Не смейся… Контекст дал кое-какой, хотя, по-моему, так, на уровне популярного чтива. Разве что пару профессиональных жаргонизмов я усвоил. Например, «разведка с нелегальных позиций» – как тебе нравится?

– Фу, казенщина какая!

– Во-во. Ну, исторический очерк, и всякое такое. И вот когда мне показалось, что он разогрелся вроде, разоткровенничался слегка, к сути дела стали приближаться, так вдруг все рухнуло. Как только я дал ему письмо прочитать, он тут же, прямо сразу, прервал беседу и ушел. Довольно грубо, вообще-то.

– То есть что, буквально так – прочитал, оторопел и в ту же секунду сбежал?