– Ну, и что ты собираешься теперь делать? – спросила Таня.

– Ехать надо в графство Кент, это я запомнил, это же мое любимое графство. А вот город…

Данилин закрыл глаза, обхватил голову руками и попытался максимально сосредоточиться, для этого у него была своя техника. Что-то похожее во всякой такой литературе описано, но он в этом деле был самоучка. дошел до всего методом проб и ошибок. Сначала надо было максимально расслабиться, вызвать ощущение тепла в конечностях, и главное – в плечах и шее, обмануть мозг, заставить его не думать ни о чем, кроме расслабления тела, а потом коварным ударом – раз! – и атаковать проблему на полном скаку.

Но Таня не дала до конца расслабиться.

– Не парься. Вот оно, письмо-то… И адрес на обороте. Город… Никогда не слышала о таком… Фолкстон… Народный камень какой-то – ну и название! Номер дома ничего не стоит запомнить – восемьдесят восемь!

– А, точно… У нас же у самих квартира с таким номером была на Наметке. Погоди, а Фолкстон этот в новостях мелькал, и не один раз… Все, вспомнил! Там туннель под Ла-Маншем на поверхность выходит. И еще – в дневниках Прокофьева он упоминается, помнишь? Между войнами этот самый Фолкстон был главными воротами на континент.

– Теперь самое сложное – название улицы… Гляди-ка, «роуд», а не «стрит», дорога… «парк роуд» – дорога к парку, что ли?

– Да, у англичан это очень даже принято: «дорога к церкви», почти к храму… Или – «дорога к Лондону». А еще забавней слово «апроуч». Представляешь: я живу по адресу – «приближение к станции, дом восемь»!

Татьяна засмеялась, засверкали серые озера, от них пошла теплая волна, и Данилин с удовольствием окунулся в нее, хрустнул косточками, внутреннее напряжение стало отпускать, расслабились усталые мышцы…

Все шло по плану… Даже лучше, чем можно было предполагать.

– Замечательно… Но только кто же этим будет заниматься? Кто поедет в этот самый Фолкстон? – спросила Таня.

– Ну, я не знаю… отправимся с тобой в отпуск, по-моему, ты давно хотела Мон-Сен-Мишель посмотреть? Плюс вообще Бретань и Нормандию заодно, проедемся по французскому северу, устриц наедимся дешевых и свежих. А там до Фолкстона рукой подать… Паром ходит из Булони…

Таня пожала плечами, повела головой, что-то еще такое глазами сделала при этом загадочное. Данилин перевел это так: «Не думаю, что это когда-нибудь произойдет, но если тебе надо для очистки совести на минуту в это поверить, если тебе так легче, то ладно уж, так и быть, не буду тебе портить настроение…»

Данилин вздохнул: наверно, жена права. Засосет текучка проклятая, все затмят ежедневные драмы существования большой ежедневной газеты; поездка на Ла-Манш будет бесконечно откладываться, становиться чем-то все более зыбким, фантастическим, пока не превратится в предмет насмешек и внутрисемейных шуток. Не доберется он ни до какого Фолкстона, не будет никаких «роудов» посещать и никакую Джули в глаза не увидит. И останется потом только грустное сожаление о несбывшемся приключении и несостоявшейся сенсации и еще о чем-то, чего и словами не выразишь. Закроешь глаза и, уже почти погружаясь в сон после очередного безумного дня, вдруг вспомнишь про Фолкстон, про загадочное письмо, про нелепую историю с мусорной корзинкой и подумаешь: «Эх, жаль, в какой-то другой, более правильной жизни все должно было быть иначе!»

Впрочем, если честно признаться, не единственный это будет предмет для сожалений, не первое такое печальное воспоминание о несбывшемся. И не последнее, надо думать, тоже. Как у Чехова в каком-то рассказе герой жалуется: «Жизнь прошла без пользы, без всякого удовольствия, пропала зря, ни за понюшку табаку».

А Таня сидела напротив и смотрела на него грустно, но, кажется, не было в ее серо-голубом взгляде ни вражды, ни недавней колючей насмешки, вроде только печаль и жалость. А у женщин от жалости до любви один шаг – в эту теорию Данилин верил свято, и это придало ему смелости. Да еще халат немножко все-таки распахнулся, и Данилин увидел колено. Отличное такое колено, круглое. А густые пшеничные волосы были забраны в ночной пучок, открывая безупречную высокую шею, и так вдруг Данилину захотелось – просто нестерпимо захотелось! – прижаться к этой шее губами, причем немедленно! И он ринулся было в атаку, но тут же получил жесткий отпор. «В чем дело, мы же договаривались не спешить!» – шипела Таня, увертываясь от поцелуев и довольно больно отпихивая от себя Данилина – все же недаром она когда-то художественной гимнастикой занималась.

Кончилось дело тем, что Татьяна исхитрилась сбросить Данилина с дивана, и он довольно грузно и звучно рухнул на пол, слава богу покрытый густым ковром. Таня поправила волосы и гордо удалилась в спальню, а Данилин лежал на полу, картинно раскинув руки, изображал боль и смотрел ей вслед.

«Видели бы меня сейчас мои журналисты», – думал он.

На следующее утро Данилин встал раньше обычного и в отвратительном настроении. Унизительная сцена, завершившая вечер, стояла перед глазами. Татьяну на этот раз видеть совсем не хотелось, он принял быстрый халтурный душ и уехал скорее в газету. Все-таки огромные преимущества есть в том, думал он, что водишь машину сам, а не пользуешься услугами водителя, как поступают некоторые другие боссы. Во-первых, демократично. Во-вторых, сам себе хозяин, не зависишь от чужого человека, не надо его ждать, когда вдруг, как сегодня, приспичит тронуться куда-то раньше запланированного. Правда, есть и минусы – например, если попадешь в аварию, то самому придется из нее выкручиваться. И что еще? Еще с точки зрения общей безопасности… Какой еще безопасности! – строго оборвал сам себя Данилин. Это что еще за новые страхи? Из-за пропавшего письма, что ли? И вообще, водитель – это тебе не телохранитель. Хотя все же, конечно, живая душа рядом…

Войдя к себе в кабинет, Данилин первым делом устремился к корзинке для мусора – уборщица вернула ее на место, под стол. Вот, наверно, удивилась, обнаружив ее валяющейся посреди комнаты…

Данилин не смог совладать с собой, схватил корзинку, перевернул, стал трясти ее над ковром и даже щупал внутри руками. Она, конечно же, была пуста. Пуста в квадрате. После визита уборщицы-то. «Хорошо, что меня никто не видит, – подумал Данилин. – Решили бы: наш главный – идиот». И эта мысль по ассоциации привела его опять к воспоминаниям о вчерашнем вечере. Необходимо было что-то доказать Татьяне. Например, что он, Данилин, слов на ветер не бросает. И до Фолкстона еще доберется – в прямом или переносном смысле. Все сбудется, чему суждено сбыться.

А потому рванул Данилин в отдел писем, но там никого не оказалось, дверь была заперта – собственно, рабочий день официально еще не начался. Зато на месте обнаружился Миша Филатов, не избавившийся еще от своих военных привычек и прибывавший на службу не только вовремя, а на всякий случай и с запасом. В данном случае даже минут на двадцать. Двух его соседей по комнате не было еще и в помине, и Данилин решил переговорить с Мишей прямо здесь, на его рабочем месте. Для большей доверительности подсел к его столу на стул для посетителей и, ласково глядя ему в глаза, заговорил о зарплате. Что действительно нехорошо получается, и они, менеджеры газеты, этот момент упустили, и почему Миша раньше тревоги не поднял…

– Да говорил я – и Карповичу, и Игорю… несколько раз говорил, честное слово, Алексей Павлович! – отвечал несколько растерявшийся Миша.

– А надо было мне сказать… давно бы проблему решили… Да, и, слушай… без всякой связи с предыдущим… Миша, за минувшие сутки кое-что случилось, что заставляет меня отнестись гораздо серьезнее к английскому письму. Ну, тому, которое ты вчера у меня в кабинете читал. Смеяться над тобой никто не будет, думаю. Что же касается опасности… то ее, мне кажется, не стоит преувеличивать. Ну что, в крайнем случае, они тебе могут сделать? Из армии ты уволился, а здесь я тебя в обиду не дам…

– А черт их знает, – сказал Миша. – Они опять вроде в силу входить начинают…