Сказал, повернулся налево и молча пошел вдоль строя сотни, не поздоровавшись и не попрощавшись с казаками.

На утро следующего дня есаул Авильцев явился к Мистулову и доложил, что восемь мешков ячменя лежат на старом месте… и как быть — производить ли дознание?

— Не надо, Владимир Николаевич, — отвечает Мистулов и улыбается. Вот оно — обаяние личности и непререкаемого авторитета полковника Эльмурзы Мистулова!

Я впервые услышал из уст Мистулова эту грубую солдатскую ругань. Я даже обомлел от неожиданности. К тому же эта ругань так странно и неумело была произнесена им, что мне стало смешно. Вообще же он никогда не возмущался, не ругался и только бледностью своего лица показывал, кто его близко знал, как он волнуется и переживает всякие неприятности в самом себе.

Мистулов был очень добрый, общительный, веселый и даже остроумный человек. Но когда он садился в седло, выезжал перед полком — становился вождем-командиром.

В конце августа 1916 года из самого далекого пункта Турции, куда проникли победно наши войска, из-под города Эрзин-джана, вся дивизия была оттянута к Эрзеруму, потом на российскую территорию и расположилась на отдых в районе крепости Каре, по молоканским селам. Штаб дивизии расположился в самом Карее.

Приступили немедленно же к «ремонту» полков, так как за два года войны полки сильно износились, в особенности конский состав.

Командир нашего полка полковник Мистулов сам лично с командирами сотен и с полковым ветеринарным доктором стал осматривать лошадей, их физическое состояние.

Из восьмисот строевых казачьих лошадей было выделено двести с лишним, у которых от постоянной фуражировки на холках образовались затверделые желваки, величиною в детскую голову. Они, эти желваки, возникли оттого, что казаки тюки сена или соломы, навязав «на вьючки» и перекинув их поперек седла позади передней луки, доставляли в свои сотни за несколько верст от бивака. При этом, выезжая на фуражировку, казак имел при себе полный свой походный вьюк в больших кавказских ковровых сумах, перекинутых через заднюю луку.

В общей сложности кабардинский строевой конь казака, ростом два аршина и два вершка, носил на своей спине с седоком большую тяжесть. Вот откуда и получились эти желваки на холках. Что делать с ними и как лечить этих лошадей — никто не знал.

К этому времени прибыл в полк очень молодой ветеринарный доктор, зауряд-лекарь Борисов, терский казак из офицерской семьи, в котором было много и заметно грузинской крови. Мистулов принял «своего терца» очень любезно, как сына, тем более он хорошо знал по Тереку это семейство. Борисов же оказался приятным человеком, веселым, общительным и вел себя как строевой офицер.

— Как быть? — обращается Мистулов к Борисову, называя его, как всех офицеров своего полка, по имени и отчеству.

— Надо сделать операцию всем — вырезать эти желваки, — отвечает ветеринарный врач Борисов.

Здесь произошел интересный диалог между ними, интересный до комичности. Мистулов никак не мог понять доводов Борисова, что это есть единственный способ. Он уверял, что через два месяца лошади будут здоровы и холки их нормальны.

Доказал. Мистулов развел руками, сделал комичную позу и, приятно улыбаясь, согласился с Борисовым. Он ему поверил.

Все эти двести с лишним лошадей были выделены, образовали «свою сотню», назначен офицер заведовать ими, и экзекуция началась. И когда вырезали эти бугры, то образовалась у каждой лошади яма на холке, которую не закроешь и большой казачьей папахой.

Началось лечение. Ежедневно раны промывали раствором карболки и присыпали нафталином. На биваке этой сотни — отвратительная вонь лекарств и гниения тел. Мистулов ежедневно посещает лошадей. И — о чудо! — через два месяца холки лошадей пришли в нормальное состояние. Мистулов не знал, как благодарить Борисова. Но благодарность пришла сама. Получен запрос из Петрограда: «Не имеется ли препятствий от командира полка отпустить ветеринарного доктора, зауряд-врача Борисова, для зачисления на службу в Конвой его императорского величества?»

Это была полная неожиданность для всех нас и для Мистулова; и он, дав доктору отличную аттестацию, с удовольствием благословил его на новую службу в самой почетной части войск.

Безвылазно два года по турецким горам и весям, по разным «чертовым мостам» — теперь полк на отдыхе под Карсом. Через два месяца — войсковой праздник, установленный 5 октября старого стиля, в день тезоименитства наследника цесаревича Алексея Николаевича, августейшего Атамана всех Казачьих войск. Как можно пропустить этот день и не отметить его после столь долгих лишений на фронте?

Мы, ставшие подъесаулами и опытными боевыми офицерами, подняли этот вопрос. Чуткий Мистулов дал согласие: «отпраздновать его отменно». И главное — сделать полковую призовую джигитовку.

Полусотня добровольцев-джигитов ежедневно рубит лозу, колет шары, схватывает папахи с земли, берет ряд барьеров, скачет стоя на седле, скачет вниз головой, делают казаки прыжки и разные пирамиды.

Начальником наезднической команды назначен автор этих строк. Имея в полковой канцелярии таких умных, грамотных и расторопных писарей, как Халанский, Белокопытов, Кошевой, Ягодкин, Козлов, Шарапов, работая до обеда в седле, можно было с полным доверием подписывать приготовленные бумаги. Эти незаметные труженики полка верхом, с бумагами в сумках через плечо следовали за полком по всем турецким трущобам и успевали делать свое дело в обстановке лишений и неудобств. Как редкое исключение, у нас в полку во времена Мистулова полковая канцелярия являлась весьма доступным учреждением. И если что он не знал из старых полковых дел, расспросив главное, верил, фиксировал, подписывал. Но… посмел бы кто его обмануть! Или воспользоваться его добротой! Или нарушить слово! Этого ни у кого и в мыслях не было.

Работа писарей была вознаграждена. Одни имели по три медали «За усердие», из коих одна серебряная, а две золотые. Большая золотая — для ношения на шее. Другие — по две.

Наступил день 5 октября. За селом, на мягком поле — широкий плац для состязаний. На нем наряду с офицерами до сотни урядников, сплошь георгиевских кавалеров, и сотни казаков. Дамские шляпки офицерских жен, накрахмаленные косынки дорогих и милых наших казачек. Все это приятно волновало джигитов. И полковая призовая джигитовка в этот день пронеслась, промелькнула перед тысячной толпой казаков незабываемой удалью, которую ничем, никогда и нигде нельзя остановить и… забыть.

1-й приз — офицерская шашка, отделанная серебром — присужден взводному уряднику 2-й сотни Копаневу, казаку станицы Дмитриевской.

2-й приз — массивные серебряные часы с цепочкой — старшему уряднику Трофиму Наумову из команды связи, казаку станицы Кавказской.

3-й приз — менее массивные серебряные часы с цепочкой — старшему уряднику Ивану Назарову, казаку станицы Кавказской. Это был пожилой урядник Конвоя его величества, прибывший в полк на пополнение и теперь ассистент при полковом Штандарте.

Начальнику наезднической команды от офицеров полка был преподнесен золотой жетон в виде сплошной подковы с надписью: «1-й офицерский приз за рубку и джигитовку, 1-й Кавказский полк, 5.Х.1916.»

Был обыкновенный ежедневный ужин без дам в нашем офицерском собрании, после которого всегда обсуждалось, что сделано в сотнях за истекший день по «ремонту» полка и что надо еще сделать.

Вдруг приносят телеграмму. Мистулов вскрывает и читает. Прочитал — и лицо его приняло какое-то особенно приятное выражение. Мы молча смотрим на него и ждем, что он скажет.

— Господа! Такое приятное уведомление… Наши доблестные есаулы, командиры сотен Пучков, Алферов, Бабаев и Маневский высочайшим приказом за выслугу лет на фронте произведены в войсковые старшины. Ур-ра им! — закончил он.