Производство в офицеры осуществлял сам лично. Особенно этот процесс усилился после поражения белых под Семипалатинском.

Цели своей борьбы выражал так: организовать на занятой территории казачье войско, соединиться с восставшим против большевиков в Ташкенте Осиповым[10], стать диктатором и не подчиняться никому. Стремился избавиться от возможных противников: прибывшего генерала Дутова отправил в Китай, не предоставив ему никакой должности» [23].

Анненков любил фотографироваться и фотографировался много. Широко известны два его портрета. На первый взгляд, они похожи один на другой. На обоих – молодой генерал в черном гусарском мундире, перетянутый в поясе узким наборным ремешком с висюльками. На левом рукаве мундира – три прямоугольных нашивки-лычки, под ними – вышитый вензель. Руки Анненков заложил за спину, на его груди – Георгиевский крест.

Но на этих снимках – разный Анненков: на первом он молод, чубат, в лихо заломленной назад фуражке. Лицо – совершенно детское, и, если бы не генеральские погоны, Анненкова можно было бы принять за рядового атаманца, на другом – повзрослевший Анненков: уже не демонстрируется чуб, фуражка одета прямо, удлиненные черты его лица спокойны, мужественны, рот плотно сжат, устремленный в даль взгляд прям, но в глазах затаилась усталость.

Совершенно другим увидел Анненкова на этих фотографиях бывший полковник Генерального штаба Н.В. Колесников, один из идеологов белой эмиграции в Китае, который обнародовал свое видение атамана, правда, уже тогда, когда тот был далеко от китайских пределов:

«Я очень много слышал об атамане Анненкове, но никогда не знал его в лицо, – пишет он, – и вот доктор Казаков[11] прислал мне его фотокарточку (видимо, первую. – В.Г.). Взглянул я и ахнул. На меня глядел молодец из какой-нибудь купеческой лавки, в лихо заломленном на затылок картузе, подпоясанный, точно коренник, ремнем с бляхами, а рукава, галифе и рубаха представляли из себя расплесканную палитру красок.

Но самое замечательное – это лик. Большая челка, точно у китайской леди, закрывала пол-лба, из-под этой челки на вас смотрел весьма демократический “патрет” [24].

А вот еще одна зарисовка. Ее сделал большевик А.П. Оленич-Гнетенко, видевший Анненкова в Омской тюрьме:

«На следующее утро, когда мы умывались на свежем воздухе, открылась калитка, и часовой пропустил одного за другим двух офицеров. Тот, что был впереди, шел через двор быстрыми шагами, с какой-то кошачьей грацией, изгибая тонкий стан, затянутый в бешмет и черкеску с серебряными газырями и наборным кавказским пояском. Ножны его кривой шашки также были богато украшены. При ходьбе, как крылья, развивались концы алого башлыка, небрежно наброшенные поверх черкески. Лихо сбитая на затылок кубанка открывала смугловатое, с орлиным профилем, худое лицо с темными усиками. Это был Анненков» [25].

Этот портрет написан врагом Анненкова, большевиком с 1918 года, но врагом честным и благородным, который запечатлел Анненкова таким, каким его видел, и портрет получился правдивым, ярким, запоминающимся.

В качестве образчика портрета врага в советской художественной, и не только, литературе приведу портрет Анненкова, нарисованный писателем А.Е. Алданом-Семеновым. Именно такие «патреты» формировали у советского читателя образ Анненкова как человека-хищника, человека-оборотня, человека-вампира. Мрачных красок для врагов этот писатель не жалел, считая, что чем они чернее, тем портрет правдивее:

«Анненков среднего роста, у него длинная голова, бескровное лицо, карие глаза, заостренный нос. Человек как человек с виду, а душой – зверь. Нет, не то слово. Вурдулак, изверг, садист – вот кто такой Анненков. Впрочем, характер атамана остается для меня неясным. Он человек недюжинного ума, отличается звериной храбростью. В мировую войну стал полным Георгиевским кавалером, получил британскую золотую медаль, французский орден Почетного легиона. Не пьет, не курит, избегает женщин. Но он – бретер, ищущий любого повода для скандала, и приходит в бешенство по пустякам. А уважает он только силу. Офицеры опасливо разговаривают с этим циничным человеком, готовым каждую минуту ухватиться за револьвер» [26].

А вот портрет Анненкова, сочиненный современным писакой-газетчиком:

«Древние аксакалы запомнили его в черкеске, с огромной, почти до колен, деревянной кобурой и плеткой в руке, которой он хлестал непокорных направо и налево» [27].

Интересно, на каких дорогах Семиречья встречал сегодня этот молодой автор аксакалов, воочию видевших Анненкова, и что же, интересно, хранил тот в кобуре столь гигантских размеров? Для 7,63 миллиметрового автоматического пистолета Маузера, широко применявшегося во время Гражданской войны в России в 1918–1920 годах, кобура, нарисованная этим «художником», явно великовата! Да и с плеткой он попал впросак: на судебном заседании 30 июля Анненков говорил, что никогда он даже в руках не держал плетку, а ходил все время со стеком. И никогда не носил черкески.

Для подобных писак сейчас очень удобно творить вымыслы о времени и людях, давно ушедших в прошлое. Нет уже в живых ни анненковцев, ни красных, ни белых, ни людей любой другой окраски, которые могли бы их опровергнуть.

Некто Гущин, который знал Анненкова и видел его перед выездом в СССР и о котором мы еще скажем в своем месте, отвечая на письмо генералу П.Н. Краснову, писал, что долгие годы тюрьмы в Урумчи со всякими китайскими средствами для ослабления воли заключенного сделали свое дело. Китайское начальство выпустило из урумчийской тюрьмы человека, уже неспособного ни к какому действию. Он отмечал, что самого Анненкова как вождя, как атамана в 1925–1926 годах уже не было. Не было его и как бойца, и как политического деятеля; было только тело, облик того человека, исполненного воинского духа, который когда-то раньше водил его братьев-партизан на ратные подвиги. Большевикам достался больной, усталый, вконец опустошенный и начисто до самых глубин существа разбитый человек-полутруп. Вахмистр Лисихин, старый анненковец, после посещения своего атамана запил мертвую и плача приговаривал: нет брата-атамана [28]!

Еще один штрих к портрету атамана, относящийся тоже к 1926 году, времени, когда М. Зюк доставил Анненкова в Москву, добавила сестра М. Зюка Раиса Идрис. Она вспоминает: «Я сама принимала “гостя” – атамана Анненкова у брата и хорошо помню встречу с ним. В комнате было два человека, на полу стояли чемоданы… Первый со мной подчеркнуто вежливо поздоровался. Это был высокий в полувоенной форме человек. Он подал мне руку. Меня поразила рука: вся в татуировке, тонкая, холодная и какая-то очень цепкая. Это был высокий, загорелый в военной форме гражданин, мужчина лет сорока, взгляд холодный, пронзительный, лицо суровое, губы кривятся то ли иронически, то ли горестно, но больше всего меня поразила его прическа. Волосы коротко острижены как у белогвардейца» [29].

Что характерного подметила Р. Идрис в поведении и облике Анненкова? Во-первых, его галантность и рыцарство: Анненков подчеркнуто вежливо с ней здоровается, он не пожал ее руку, а подал свою. Во-вторых – последствия пребывания в китайской тюрьме и следы глубоких переживаний и раздумий. Это уже не тот Анненков, который знаком нам по более ранним воспоминаниям современников, не восторженный юноша, не лихой атаман, а зрелый человек с нервной, горестной улыбкой.

Конечно же, в Москве Анненкова подлечили, и на процессе он выглядит молодцом. Детали к портрету Анненкова этого периода его жизни принадлежат чекисту В. Григорьеву [30]:

«Следы китайской тюрьмы не отразились на внешнем облике атамана. Слегка вздернутый нос (дался им всем этот нос! – В.Г.), небольшой вьющийся чуб придавали выражению его лица властность и решительность, Тонкие губы, чуть прикрытые сверху аккуратными, закрученными на концах, усами, как бы намекали на капризность этого человека. Стоял он прямо, по-гвардейски развернув грудь. Во всем его облике чувствовалась та картинность, которая так присуща была разбитным кадровым офицерам царской армии».