Думаю, что если уж признано было нужным учреждать партизанские отряды, то следовало их формировать из пехоты, и тогда, по всей вероятности, они сделали бы несколько больше. Правду сказать, я не мог никак понять, почему пример 1812 года заставлял нас устраивать партизанские отряды, по возможности придерживаясь шаблона того времени: ведь обстановка была совершенно другая, неприятельский фронт был сплошной и действовать на сообщения так, как в 1812 году, не было никакой возможности. Казалось бы, нетрудно сообразить, что при позиционной войне миллионных армий действовать так, как сто лет назад, не имело никакого смысла. <…> Вновь назначенный походный атаман, Великий князь Борис Владимирович, последовал тому же примеру: по его распоряжению во всех казачьих частях всех фронтов были сформированы партизаны <…> Удивительно, как здравый смысл часто отсутствует у многих, казалось бы, умных людей» [39].

Мы, конечно, благодарны генералу за то, что он донес до нас свое видение партизан и партизанских отрядов в составе регулярной армии периода Первой мировой войны. Но полностью согласиться с ним мы не можем и заметим, что эти отряды явились прообразами разведывательных взводов, рот и батальонов Советской армии, действовавших как раз в условиях сплошного фронта и блестяще зарекомендовавших себя в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов. Однако название этих подразделений партизанскими, их воинов – партизанами, а командиров – атаманами было неудачно и заранее обрекало их на те характеристики, которые дает им Брусилов, потому что сами эти названия автоматически предполагали расхлябанность, разболтанность партизан, отсутствие у них твердой воинской дисциплины, наличие самоволия. Тем не менее это были элитные подразделения того времени, личный состав которых добровольно дал согласие действовать в обстановке повышенной опасности, подвергая себя дополнительным тяготам и лишениям, угрозе смерти, ранения, плена. Он был смел и решителен, лих и безрассуден и требовал жесткой руки и твердого руководства. Уважение тех партизан, симпатии к ним, зависть, любование этими здоровенными парнями со зловещими эмблемами, поблажки им в сочетании с отсутствием активного и грамотного использования в качестве разведчиков и диверсантов, порождавшее их безделье, как раз и есть первопричина их проступков, граничащих с преступлениями.

Склонный к партизанщине и ватажничеству, Анненков попал в благоприятную среду, в обстановку, для которой он был рожден и которая резонировала с его душой и наиболее ярко проявила его качества отца-командира и брата-атамана. Здесь, собственно, и родился тот атаман Анненков, которого мы сейчас знаем. И его вины в этом втором его рождении нет!

Партизанские отряды действовали до марта 1916 года. К этому времени установилась постоянная линия фронта, и партизанские действия не велись, а партизанским отрядам ставились задачи ударных или штурмовых частей.

3 марта 1917 года, по распоряжению Временного правительства, отряд Анненкова был переброшен с Западного фронта в Минск в ведение находившегося там фронтового комитета, где получил направление в местечко Осиповичи и поступил под руководство железнодорожного комитета для несения службы по охране объектов. Пребывание отряда Анненкова в Осиповичах было непродолжительным: в сентябре 1917 года отряд был отозван на фронт и передан в распоряжение штаба 1‑й армии.

– К этому времени, – вспоминает Анненков, – меня произвели из есаулов в чин войскового старшины. Но оказалось, что руководство армией осуществляло уже не штабное командование, а армейский комитет из представителей солдат, казаков и офицеров. Распоряжениям комитета я подчинялся, поскольку в него входили и депутаты партизанского отряда.

В такой обстановке мы получили известие об Октябрьском перевороте и свержении Временного правительства.

«Огромный миллионный фронт рухнул и превратился в толкучку. Немецкие солдаты продавали часы, ножи, водку и пр., а русские, братаясь, покупали, уплачивая винтовками, пулеметами и даже орудиями, – писал Анненков в своей «Колчаковщине». – Большевики сделали свое гнусное дело, и теперь осталось лишь завершить его, убрав с фронта лучшие части. Первыми стали уводиться партизанские отряды, сформированные из добровольцев и нисколько не разложившиеся. Тяжело было уходить с фронта, но и делать было нечего!».

В декабре по распоряжению армейского Совета казачьи части направлялись по своим войскам и там должны были демобилизоваться. Мотивировалось это разрухой в стране и невозможностью дальнейшего снабжения армии продовольствием. Поскольку отряд Анненкова принадлежал Сибирскому казачьему войску, он направлялся в распоряжение этого войска. Анненкову было вручено удостоверение на следование отряда в Омск с оружием и амуницией.

Эшелон, в котором следовал отряд Анненкова, во избежание эксцессов сопровождался броневиками «Красноармеец» и «Бей буржуев». Анненков вспоминает:

«Прибыли в Слуцк. Здесь ничего не произошло, и эшелон благополучно отошел, провожаемый все теми же броневиками. Не доезжая до Минска, отряду удалось получить ночью в армейском складе большое количество оружия, ручных гранат и патронов. Все это было тщательно укупорено в мешки с овсом. В Минске скопилось много эшелонов, и большевики, боясь скандала, торопились сплавить эшелоны, отправляя их то на север, то на восток. Осмотр был поверхностным:

– Оружие есть?

– Сдано на фронте!

– Отправляйтесь!

И здесь эшелон благополучно проскользнул. Все шло хорошо до Пензы. В Пензе, – продолжает Анненков, – едва эшелон подошел, атаман получил записку без подписи: “Вас хотят обезоружить, будьте готовы!” Партизаны и так были готовы, спали, не раздеваясь, с винтовками при себе. Комиссар железнодорожного Совдепа предъявил атаману требование открыть все вагоны и дать провести полный осмотр. Атаман ответил, что оружие сдано на фронте, осмотр произведен в Минске и – довольно – и больше осматривать не дает.

– Тогда осмотрим силой! – сказал комиссар и ушел. Он стал вызывать по телефону два полка пехоты. Узнав от начальника станции, что путь свободен, атаман приказал машинисту отправляться, товарищ категорически отказался. Пришлось его сбросить, и атаман сам повел состав, несмотря на красные сигналы и свистки. Восемь станций эшелон шел безостановочно, пока не расплавились трубы в паровозе. На счастье, из Самары шел встречный пассажирский поезд, и машинист, жалея свой паровоз, согласился вести состав в Самару, где партизан уже ждал сюрприз – полк пехоты расположился поперек пути. Поезд остановился, и комиссар с маузером за поясом и тремя бомбами подошел к атаману:

– Я получил предписание из Петрограда взять у вас оружие, которое вы не сдали на фронте и не хотите сдать в пути. Предупреждаю, что я получил директивы действовать энергично, и вы сами видите, что в моем распоряжении достаточно сил, чтобы заставить вас исполнить приказ!

Ничего не отвечая комиссару, атаман подошел к полку, которым еще командовали офицеры, и попросил собрать полк, что и было сделано. Атаман обратился к солдатам:

– Товарищи солдаты! Ровно три с половиной года проливал я с партизанами свою кровь на фронте. Вы видите мои нашивки, что я три раза ранен. Вы видите, что у меня на груди Георгиевский крест, георгиевская шашка, значит, мы не даром провели время на фронте. Теперь, когда мы кончили свое дело и идем домой, у нас хотят отобрать это оружие. Разве это справедливо? Теперь отнимают у нас, а, когда вы поедете домой, то будут отнимать и у вас! Если хотят, то пусть берут сами. У них есть свои солдаты-красноармейцы. Зачем опять по старому режиму направлять солдат на казаков, не правда ли?

Солдаты, зажженные словами атамана и подстрекаемые своими же офицерами, единодушно закричали:

– Правда, правда, не наше дело, домой!

И, несмотря на уговоры комиссара, полк ушел, посылая приветствия партизанам. Комиссар от злости кусал губы, но ничего не мог сделать с той рванью, которая называется красноармейцами. Он не мог сдержать лихих фронтовиков! Тем не менее паровоза не давали, и эшелон стоял двое суток. Надоело, и на третью ночь половиной отряда была занята станция, а половиной окружили Совдеп. Напуганные товарищи решили выпустить партизан, и в ту же ночь эшелон ушел».