Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A
Заметки на будущее

1) Написать анонимку сержанту Кабрере: «Погляди на себя в зеркало!»

2) Написать анонимку себе самому, чтоб никто не догадался. Хвалить себя поменьше, писать похуже.

3) Не помню что.

4) Вспомнить § 3.

5) Не выйдет – забыть.

Душа моя, Консуэло, не плачь! Не горюй! Да, такова цена, которую платит неприметная женщина, полюбившая знаменитого мужчину. Я не пришел, потому что сижу. Кроме того, мне не хочется. «Молодой онанист хочет бросить свое занятие и вступить в связь с. приличной, но состоятельной девицей. Если у нее больше 5 тысяч, совсем хорошо. Писать по адресу: Янауанка, тюрьма, дону Ремихио, а также Кабрере или Минчесу. Честному и красивому юноше». Нет, не надо! Того и гляди, они подбросят письма моей невесте, а я, как мужчина, этого не допущу.

Да, капрал, метлу мне дали. Да, умывалку помыл. Лошадей сейчас напою. Насчет угощенья? Что Вы, это я пошутил! Ой, ой! Бейте, где хотите, только не по морде и не в пах, испортите мне орудия труда. Внимание! Дальше не пишу, мешают превосходящие силы.

Целую и обнимаю

Ремихио.

Глава десятая

О том, какие подарки получил в Чинче вернувшийся невидимый Гарабомбо

– Всадник на мушке маузера стремительно старел. Кроясь меж скал, Зоркий Глаз следил за его спуском. Спускался он медленно, и, когда скрылся в. утесах, ему было тридцать пять. Он вышел оттуда; ему шел пятый десяток. Он остановился у моста пятидесятипятилетним. Мост был узок.

Чаупиуаранга горько ревела, катя свои бурые воды, и ему уже перевалило за шестьдесят. Он почесал щеку, приближаясь к восьмидесяти. Стараясь не пугать лошадь, отпраздновал он восемьдесят пять лет. Зоркий Глаз держал его на прицеле и даже как бы жалел…

Гарабомбо посмотрел на мостик, обветшавший по милости властей и хозяев. Из каждых двух досок одной не было. Он вздрогнул. Пять лет назад он Показал на этот мост посиневшим пальцем и сказал брату жены: «Мелесьо, вот его я перешел и стал невидимкой». (Ему исполнилось сто пять лет.) Солнце спорило с бешеной пеной. Гарабомбо засмеялся и галопом проскакал по мосту. Ветер сдул с него страхи, вернул ему силу. Ни всадник, ни лама, ни стадо не нарушали пустоты бесконечного предгорья. Ветер дул все злее… Гарабомбо обретал все больше силы. Он скакал весь день, пока в лиловом сумраке не завидел Чинче. Разглядят его или нет? Во тьме вступил он на единственную улицу. Все было то же; на четырехугольной площади валялись в грязи худые свиньи. Гарабомбо радовался, что стемнело. Он не хотел опять ошибиться. Сперва он оповестит, что приехал. Он продвигался во тьме. В доме покойного Эусебио Куэльяра горел свет. Гарабомбо встал в дверях, худой, с горящим взором. Высокая женщина поднялась, ее прекрасные глаза светились удивлением и страхом.

– Гарабомбо! – вскричала Амалия и упала на его иссохшую грудь. – Гарабомбо!

Слыша, как стучит его сердце, она зарыдала, и рыдала долго, и улыбалась, и всхлипывала, не забывая подать ему дымящуюся миску.

– Перчику бы! – попросил он, жадно глядя на желтые картофелины. Сколько раз в тюрьме он мечтал о них! В горах картошка бывает и желтая, и красная, и лиловая, и синяя, и черная – всех цветов, любого вкуса, не то что в Лиме.

– Пойду брату скажу, – проговорила Амалия, еще плача. Гарабомбо обмакнул картошку в перец. Он жадно жевал, когда вошли дочь и сын старого Куэльяра.

Высокий Мелесьо нерешительно остановился, не веря себе.

– Брат!

– Братец!

Они обнялись, и Мелесьо ощутил, как исхудал Гарабомбо.

– Бустильос сказал нам, что. тебя выпустили.

– Я в больнице лежал. Заболел я. Два месяца провалялся в больнице Второго Мая. Чуть не умер.

Мелесьо Куэльяр сильно поседел. Все в их семье седели рано.

– Что думаешь делать?

– Заберу жену и буду бороться дальше.

– Как бороться-то?

– Община должна бороться за свою землю.

– Подумай получше, Гарабомбо!

– Завтра же схожу в часовню, к Флорентино Эспиносе!

Святой старикан. Как он?

– Дон Флорентино умер, Гарабомбо. Все старики умерли, как вышли на волю.

– Эваристо Канчари жив?

– Нет, тюрьмы он не вынес.

– Себастьян Хименес жив?

– Умер.

– Дон Аркадио Герра?

– Прошлый месяц похоронили.

– Элисео Сильверио, наш музыкант?

– Как вышел, сразу умер.

– А остальные?

– Кто это?

– Те, кто сидел… кто бунтовал.

– Бунтовал?

– Те, кто был со мной в тюрьме.

Мелесьо Куэльяр развел руками.

– Что же я, ради себя сидел?

Мелесьо Куэльяр встал.

– Завтра потолкуем!

Гарабомбо глядел на угасающее пламя свечи. Жена трепетала от любви к нему, но он не шевелился. Тени, порожденные слабым светом, казались ему стариками. Он узнавал медлительные движения Флорентино Эспиносы, непрестанный кашель Эваристо Канчари, испуганные глаза Бустильоса.

– Гарабомбо! – вздохнула Амалия.

– Доброй ночи! – сказал с порога Сиксто Мансанедо. Гарабомбо пристально посмотрел на него, но ошибся – потолстевший Сиксто вежливо спросил:

– Не помешаю?

– Заходи, дон Сиксто.

– Спасибо, Гарабомбо.

– Что понадобилось, дон Сиксто?

– Я к тебе от зятьев.

Гарабомбо присел на мешок с ячменем.

– Дон Антолино сказал мне: «Я знаю, Гарабомбо вернулся из Лимы. Иди к нему и передай от меня привет».

– Спасибо.

– И еще.

– Что?

– «Передай, что я люблю настоящих мужчин. Мне нужны такие, как он». Это сказал номер два.

Дон Сиксто обнажил серые зубы.

– Он предлагает тебе место старшего надсмотрщика. Гарабомбо встал. Свеча замигала.

– А ты не старший?

– Номер один говорил: «Пусть будет Гарабомбо. Мне нужны мужчины, а не мозгляки».

Дон Сиксто весь дышал досадой.

– Какой же ты мозгляк?

– Не мне судить.

Он пожал плечами. Гарабомбо подошел к нему так близко, что чуть не коснулся его шляпы.

– Что он мне даст?

– Дом, и участок, и пастбище.

– А платить будет?

– Номер один говорит: «Пусть сам назначит».

Гарабомбо ощутил тяжесть тьмы. Он поглядел на поникший свет.

– Нет, дон Сиксто. Спасибо.

– Да ты сам назначь, сколько тебе платить!

– Нет, спасибо.

– Не дури, Фермин! – с облегчением сказал Мансанедо. – Про твои дела никто не помнит. Подумай о себе! Кто о тебе подумал, пока тебя не было? Кто принес тебе в тюрьму хлеба?

Гарабомбо не отвечал.

– Мятежников в Чинче больше нет. Из тюрьмы все выходят шелковые.

– Спокойной ночи, дон Сиксто.

Надсмотрщик надел шляпу и вышел, улыбаясь. Он чуть было не стал помощником Гарабомбо!

– Он прав, Фермин, – вздохнула жена. – Никто не вспомнил о нас! Рассказала бы я тебе!..

– Пусти меня!

И, не задев висящей на стене сбруи, он вышел.

– Куда ты? – спросила жена и снова задрожала.

Он не ответил. Ночь пестрела звездами. Луна освещала спящих собак. Гарабомбо прошел по улочке и удостоверился, что все помнит. Шел он на кладбище. Злой ветер сек простые надгробья, маленькие часовни. В горах такой ветер, что кресты надо защищать низенькой глиняной крышей. Гарабомбо обошел могилы и постоял перед нищей, глиняной часовенкой в полметра высотой – здесь лежала его мать. Он встал на колени, помолился, поднялся и пошел дальше, глядя на могилы, посеребренные милостивой луной. На новых часовенках он нашел имена Флорентино Эспиносы, Эваристо Канчари, Эладио Эспиносы, Прематуро Ловатона, Себастьяна Хименеса. У могилы дона Флорентино он снова встал на колени и воскликнул:

– Дон Флорентино, мятежных больше нет! Вы умерли зря. Когда-то вы говорили, что Чинче будет свободным. Вы ошиблись. Все, кто с нами сидел, служат в поместье. Даже Кристобаль – главный любимец зятя номер один!

8
{"b":"190477","o":1}