— Эй, ты! — сварливо позвал Флорику Мэлор. — Иди за мной.

Стража сомкнула ворота за их спинами, и Флорика натянула капюшон поглубже, следуя за недовольным офицером. Оглянулась она лишь однажды — ещё раз проводить взглядом удалявшуюся спину младшего принца Валлии…

Синяя баронесса наблюдала за Геленой с лёгкой, полуотстранённой улыбкой на губах. Герцогиня нервно расхаживала по их общей спальне, от стены к стене, размахивая веером, как палашом, будто разрубая невидимые заросли на своём пути.

— Проклятый ублюдок, — ругалась леди Гелена, впервые на памяти Марион прибегнув к подобным выражениям, — будь проклят тот день, когда мы предали принцессу Таиру в его грязные лапы! Валлийский варвар, выродок, грязный, омерзительный… — Гелена вовремя сдержалась, понизив тон, но Марион всё-таки разобрала, и горько усмехнулась, впервые соглашаясь с аверонской герцогиней. — Выселить нас из наших покоев! Тело королевы Таиры ещё не остыло в их фамильном склепе, а он уже спешит предать забвению всё, что связано с её именем! Выкинуть нас — сюда! В северное крыло! К черни! Общая спальня! Жалкая келья, а не покои, вот что это такое! Клеветник его раздери! Радует только одно — король Андоим приведёт свою страну в разруху, вдребезги разбив наследие своего почившего — туда ему и дорога, вражине — отца! А уж там император Таир… да он их в порошок! — кулак Гелены с грохотом обрушился на письменный столик, показывая, как именно аверонский император расправится с «ними».

Марион слушала молча. Их с леди Геленой объединяло теперь гораздо больше, чем обе того хотели бы — общие покои, унизительное положение, неизвестность, ненависть к валлийцам, желание поскорее вернуться домой и забыть своё пребывание в Валлии, как страшный сон. Пожалуй, Марион повезло даже больше, чем Гелене — безыскусная, не пытавшаяся никого затмить своей красотой или обаянием баронесса пришлась ко двору гораздо лучше, чем надменная, заносчивая герцогиня Гелена.

В своё время Устин Максимилиан перезнакомил Марион со всеми ключевыми лицами валлийского двора, представляя Синюю баронессу в самом выгодном свете; более того — Марион, не питавшая никаких иллюзий касательно своего положения, не вызывала никаких претензий со стороны главной сплетницы и самой влиятельной женщины при дворе — маркизы Доминики — а её слово решало здесь многое, если не всё. Марион оставили в покое. Чего нельзя было сказать о высокомерной Гелене, в которой Доминика сразу узрела соперницу, всеми правдами и неправдами настроив против неё пол-двора. Этого оказалось достаточно, чтобы сделать существование аверонки во дворце невыносимым.

Помимо того, у леди Гелены не было утешения в виде крошечного островка домашнего уюта в Галагате, где её всегда ждал любящий сын и верная прислуга. Не появилось у Гелены и настоящих друзей среди валлийцев — а чего стоило одно лишь участие Януша в её судьбе и судьбе её сына! Несмотря на бедственное положение, безденежье и полную неопределённость, Марион чувствовала себя всё же лучше, чем Гелена, и даже находила в себе силы для утешения бушевавшей герцогини.

И помимо прочего, у неё была для этого особая причина.

Когда она развернула влажный пергамент у себя в комнате и прочла записку графа Хэсского, уведомлявшего герцогиню Наалу о том, что вестник Ликонта был найден мёртвым на южной дороге, и что письмо герцога так и не было доставлено по адресу, последние сомнения испарились. Ей и раньше приходилось перехватывать чужие письма по приказу Северины, но никогда прежде она не получала в свои руки — вот так, непреднамеренно — самое настоящее оружие против своего врага.

И если она думала, что за время, проведённое в Валлии, её ненависть притупилась, покрылась коркой безразличия, стёрла острые углы бесконечной усталостью, болезнью и смертью Таиры, облачилась в мягкую накидку Наалы, споткнулась о добрый нрав лучших друзей своего врага — Януша и Ореста, каждый из которых сделал её жизнь в Галагате немного лучше, немного терпимее — она ошибалась. Нехорошее, близкое злорадству чувство вспыхнуло в ней вновь, с жадностью уже угасшего костра, чьи тлеющие уголья разворошили, подбросив сухих веток — вспыхнуло, как только она вскрыла печать Ликонтов, разворачивая ещё влажный после дождя пергамент.

Ликонт писал императору Таиру, и письмо было датировано днём, когда командующий валлийской армией возвращался в Галагат, спешно отозванный от смотра смертью короля Харитона. Новый король Андоим посадил его в тюрьму в день возвращения, и, очевидно, Ликонт прекрасно знал о том, что его ждёт.

Герцог обещал значительные уступки Аверону, если император Таир поддержит военный переворот в Валлии и первым признает нового короля, которого он, Ликонт, собирался возвести на трон. Имя Ореста не упоминалось — всё же герцог соблюдал определённую осторожность — но прекрасно читалось между строк. Помимо прочих уступок Ликонт намекал аверонскому императору на соседний с Праттом город Лисс, который в своё время валлийцы отбили дорогой ценой — при защите пали лучшие рыцари, воины и офицеры, а население города было вырезано едва ли не полностью. Это была тяжёлая и страшная победа для валлийцев, но победа героическая, которую запомнил весь народ — и обещать его вражескому императору… нет, подобное Ликонту не простил бы не только король, но и никто из народа, будь герцог трижды герой Валлии и сотню раз командующий её армией.

Марион на некоторое время сама впала в замешательство: в то, что Ликонт столь щедро жертвовал землями, верилось с трудом. Нет, герцог вёл какую-то хитроумную политическую игру, не иначе — и, скорее всего, собирался обмануть или обойти императора Таира, как только тот выполнил бы свою часть уговора.

Но то, что по некотором раздумии стало очевидным для Марион, нельзя было прочесть в письме. Оно по-прежнему оставалось самым компроментирующим, позорным, и самым нежеланным для публичного достояния клочком бумаги, которое только мог написать Ликонт. И уж явно он не рассчитывал на то, что эта бумага попадёт не в те руки. В её руки…

Это письмо отправило бы герцога на плаху прямо из большого зала дворца, где сейчас должно было состояться его повторное назначение на должность командующего, минуя тюрьму, Высший Суд и озвученный приговор — стоило ей только передать это письмо в руки одного из судий. Самым верным способом была, пожалуй, передача письма непосредственно королю Андоиму, который не упустил бы шанс прилюдно опозорить блистательного герцога — но даже сейчас, в злорадном порыве и эйфории от собственной победы и превосходства, она не смогла бы обратиться к Андоиму: король вызывал в ней отвращение столь сильное, что даже жажда мести не могла преступить эту черту.

— Я не понимаю, зачем тебе вообще идти на это назначение! Нас там никто не ждёт! Не хочешь же ты примкнуть к толпе праздных зевак, этих омерзительных шавок, которых не пинают только те, кому совсем лень? Марион? Марион!

Синяя баронесса перевела отсутствующий взгляд на леди Гелену и, очнувшись, мягко улыбнулась, по-прежнему пребывая мыслями там, где она уже совершила столь долгожданный, столь выстраданный акт мести — расплату за смерть Магнуса, за отобранное у Михо наследство, за унизительное положение, за безумную страсть, вспыхнувшую в самонадеянном Ликонте, страсть, на которую с такой готовностью отозвалось её предательское тело в королевском лесу…

— А я считаю, нужно быть в курсе того, что происходит в этих стенах, — медленно произнесла баронесса, поднимаясь со своего места и подходя к зеркалу.

Ей понравилось то, что она там увидела. Давно, уже очень давно не выглядела она так хорошо. Блеск в глазах, румянец на щеках, отстранённая, мягкая полуулыбка на губах — всё то, что красило бы любую женщину. Несколько прядей подобраны у висков и стянуты в пучок на затылке, оставляя остальные волосы свободно падать за спину — возможно, не самая лучшая причёска для женщины её возраста, но именно так любила убирать волосы юная Таира. Платье, тёмно-зелёное, почти траурное, но с оглядкой на торжественное назначение командующего, подчёркивало то, что осталось от её женских достоинств — на сильно исхудавшем за последние дни теле видны были лишь бугры мышц, прикипевшие к ней за наполненную постоянными тренировками и битвами жизнь, и почти не осталось приятных глазу округлостей, столь необходимых для женственной красоты. Платье идеально скрывало первое и подчёркивало то, что могло бы сойти за второе. Марион отвернулась от зеркала и внимательно посмотрела на Гелену, по-прежнему разозлённую, но выговорившую почти весь запас своих сил.