— Засекли, — в свою очередь поправила брата Флорика, осторожно касаясь пальцами богатого ожерелья.
Украшение блестело в сумерках подворотни так, что блики драгоценных камней прыгали по стенам, отражались в узеньких оконцах, переливались всеми цветами радуги. Глазам больно смотреть, прикоснуться боязно. Таких богатых украшений, таких огромных драгоценных камней они не видели даже во дворце Синего барона. Леди Марион к цацкам женским была равнодушна, а фамильные ценности хранились в подвалах, куда даже Феодор с Флорикой не совались. Из уважения к хозяевам, конечно, а вовсе не из-за потустороннего страха перед призраками, которые, по рассказам, наводнили всё поместье.
— Ой, что бу-удет, — протянула Флорика, в свою очередь запуская пальцы в волосы. Стянутые в пучок, согласно столичной моде, от подобного обращения они давно растрепались, обрамляя смуглое лицо с живыми карими глазами. — Скхандалу будет — полны штаны! Леди Марион заботы… и так усю столичну стражу на неё повесили…
— А сама-то, — буркнул Феодор, пряча добычу, — чем лучше?
Флорика тут же оживилась, доставая из лифа золотой браслет.
— Помнишь, как её… леди Нивелийскую, Августу? Ну, та, шо на миледи желчью то и дело брызжет?
— Ведьму энту? А то как же… упыриха!
— Её браслет, — похвастала Флорика, пряча украшение. — Карга хвалилась, шо сама императрица подарила!
Феодор покивал, поймал взгляд сестры. Переглянувшись, близнецы уткнулись взглядами в землистый пол. Ощущение неловкости не проходило. Леди Марион, отправляясь в столицу три месяца назад, взяла их с прочими слугами, строго-настрого запретив воровство в императорском замке и окрестностях. Леди Марион простой народ уважал. Но в высших кругах, особенно после гибели Синего барона, отношение к ней было неоднозначным.
Флорика, оставаясь в покоях Синей баронессы, частенько подслушивала разговоры слуг и господ. Леди Марион терпели во дворце — только из-за протектората императрицы Северины, сделавшей леди-рыцаря личным телохранителем, поручительницей особых дел и — временно — капитаном столичной имперской стражи. Авторитет Синей баронессы был непререкаем, её уважали солдаты, с ней мирились офицеры, но дворцовая знать принять не могла. Простолюдинка, рыцарь, воплощение того, кем не должна быть женщина, а тем более жена аристократа.
Пока Марион находилась на полях сражений, это всех устраивало. Никто и слова не сказал, когда именно Марион организовала деморализованное аверонское войско и руководила им до тех пор, пока не был заключен мир между монархами. Валлия откупалась от агрессивного Аверона Праттом и его землями, и империя соглашалась с таким выкупом — сил продолжать войну больше не оставалось.
В сторону неулыбчивой, зачастую откровенно хмурой, угрюмой фигуры в латах старались не смотреть, когда леди Марион ходила по коридорам имперского дворца. Сутки напролет проводя со стражей, занимаясь постоянной муштрой, устраивая бесконечные проверки, точно они по-прежнему находились в состоянии войны, леди-рыцарь переодевалась только к ужину, когда о том уже не требовал, а буквально кричал этикет. Её боялись, уважали — но принять не могли.
Феодор и Флорика воспитывались в замке Синих баронов с десяти лет. Именно тогда их поймала на воровстве Марион, и тотчас, не оставляя выбора беспризорникам, осиротевшим вот уже пару лет, оставила в имении. Более того — Фео и Фло, как называли их слуги, дозволялось присматривать за Синим баронетом Михаэлем, и так, спокойно и без особых потрясений, близнецы пережили четыре года войны.
— Кабы у миледи проблем из-за нас не случилось-то, — вздохнул Феодор.
Флорика промычала что-то, затем, встрепенувшись, дернула брата за рукав:
— А принц-то хорош?
— Валлийский? Ну… рожа чистая. Сам вроде статный, жирный, а большего не скажу, не до того было.
— Молодой хоть? Жаль императорскую-то дочь за дедулю отдавать!
— Ну как молодой… не очень. Как леди Марион.
— Древний, — согласилась сестра, накручивая прядь волос на палец.
Близнецам исполнилось пятнадцать лет. Тем, кто шагнул за двадцатилетний рубеж, Фео и Фло тихо сочувствовали, а отметивших тридцатилетие и вовсе считали глубокими стариками, уже пережившими лучшие годы жизни и вполне готовыми к погребению.
— Пора во дворец возвращаться, — тоскливо вздохнула смуглая девушка, пожевывая кончик каштановой пряди. — Мне к ужину надо платьёв понагладить — для миледи, для Юрты и для себя. Миледи требует, шобы мы выглядели опрятнее и чище прочих слуг. Тебе тожа надо рожу-то перед ужином умыть. Авось миледи тебя кликнет, а ты перед господами весь в саже покажешься.
— Это не сажа, — обиделся Фео, — я те не трубочист вшивый! Это обычная грязь.
Таира коротко взмахнула пальцами, отсылая от себя камеристку. Вслед за мадам последовали и прочие служанки, подбирая за собой корзинки с цветами, ленты, ножницы и булавки. Покои тотчас опустели, и принцесса осталась одна, разглядывая собственное бледное отражение в большом золоченом зеркале.
Камеристка постаралась на славу, стремясь угодить в первую очередь суровой императрице Северине, чей гнев испытать на себе не хотелось никому. Недаром во дворце говаривали, что Северина была единственным мужчиной в династии. Императоры, правившие до неё, и её престарелый муж, император Торий, одной ногой уже стоявший в могиле и давно не принимавший даже фиктивного участия в государственных делах, оказались как один мягкотелыми, беспомощными созданиями, не сумевшими навести порядок даже в собственном дворце. С появлением Северины картина изменилась. Как и обострились отношения с Валлией — не терпевшая никаких возражений деспотичная императрица не принимала тот факт, что ставшие независимыми несколько столетий назад валлийцы отказываются подчиняться её приказам.
Даже её единственная дочь оказалась не более чем средством удержания власти. Старший сын, крон-принц Таир готовился принять бразды императорского правления от своего отца, а Таире отводилась иная роль — залог мира между враждовавшими государствами. Очень дорогой залог.
Она была как никогда прекрасна в этот день — день, когда она должна увидеть своего будущего мужа, принца Валлии, Андоима. Длинные белые, как снег, волосы, вопреки устоявшейся моде, были приподняты у висков, и свободными волнистыми прядями спускались на спину. Серебристые ленты в волосах оттеняли фарфоровую бледность нежной кожи, и белое платье, легкое, воздушное, было ей к лицу. Вот только в больших серых глазах не отражалось и капли той уверенности, которую излучала её мать, утверждая, что это будет очень выгодный брак. И что принц Андоим, по слухам, красивый и здоровый мужчина, и что родить наследника от него не составит труда.
Таира боялась этого дня. Принцессе едва исполнилось шестнадцать, и выходить замуж она не хотела. Тем более за того, кто недавно считался врагом всей империи. Да и слухи, ходившие о принце… Разумеется, всего лишь слухи, но шептались придворные дамы очень настойчиво и громко… Да и тот факт, что последняя любовница принца выбросилась из окна, оказался слишком ярким, чтобы можно было его скрыть от вездесущих придворных глаз. А ещё, по слухам…
В дверь постучали. Таира вздрогнула, но не обернулась, наблюдая в зеркале, как в приоткрывшуюся дверь суется голова камердинерши.
— Ваше высочество, — невыразительно позвала её она, и Таира поднялась, глядя на собственное прекрасное, но слишком бледное отражение в зеркале. — Вас ждут.
Генерал Нестор Ликонт, герцог северного предела Валлии, шел по коридорам императорского дворца Ренны, всей кожей ощущая враждебные взгляды. За время войны он огрубел достаточно, чтобы это не мешало ему думать и действовать трезво. Спокойствие — та отличительная черта, которая вызывала уважение среди его подданных, и помогла обрести благосклонность короля, даровавшего ему генеральский титул во времена войны. Более того, монарх оценил по достоинству рассудительность, цепкий ум и проницательность молодого герцога, сделав именно его, Нестора Ликонта, своим тайным советником.
