Орест с трудом сглотнул. Нестор сжал прутья камеры так, что казалось, ещё немного — и расплющит, вырвется на свободу.
— Взамен он получит от меня всё, что посчитает нужным требовать. И то, что я пообещал ему в письме. — Нестор поймал непонимающий взгляд принца и со вздохом добавил, — по приезду в Галагат я отправил ему послание. В нём — заказ. Оплату Большой Питон определяет сам. В моём случае, я буду должен ему дважды.
— Какой заказ? — тихо уточнила Наала.
Нестор не ответил, но сестра поняла — и умолкла, верно истолковав взгляд брата, направленный на Ореста.
— Ступайте, — велел герцог, отрывая руки от решётки. — Не теряйте ни минуты. Чем раньше я выйду отсюда, тем лучше для нас всех.
— Я всё сделаю, Нестор, — решительно проговорил Орест, выпрямляясь. На бледном лице принца сияла непоколебимая жажда действий. — Можешь положиться на меня.
Наала бросила на брата последний взгляд, затем развернулась, вслед за Орестом покидая вонючий коридор. Нестор положив руку на решётку, опираясь на неё лбом, и усмехнулся собственным нерадостным мыслям. А сестрёнка действительно подросла за время их вынужденной разлуки. И хватка у Наалы, несмотря на обманчивую расслабленную внешность, оказалась что надо. Оставалось лишь надеяться, что эта хватка и действия Ореста помогут ему выбраться отсюда.
Помнится, как-то Януш говорил, что положение «на дне» хорошо тем, что ты можешь упереться в это дно ногами, оттолкнуться и выпрыгнуть наружу. Теперь герцогу придётся доказывать это на собственной шкуре. Умирать, несмотря на унизительное положение, растоптанный авторитет и запятнанное имя, на пропитавшую смрадный воздух камеры заразу и усилия стражников, раз за разом подносивших ему отравленную пищу, Нестор Ликонт не собирался.
Прошло уже несколько бессимптомных дней, прежде чем он решил вернуться в город. Лесной домик, в котором он провёл наполненные смертной близостью дни, он выдраил до блеска, изгоняя остатки заразы из жилища, лекарство и реактивы собрал в походный мешок, иглы прокипятил и сложил в сумку.
Болезнь развивалась стремительно. Януш ещё в первый день успел подготовить всё для настойки новых колоний плесени в питательной среде, использовав для этого погреб; а затем вспыхнувшая лихорадка свалила его с ног на несколько дней. Кажется, именно в этот решающий период он принял дозу собственного лекарства — так, как советовали его учителя из магистерской гильдии — путём введения в кровь. Пожалуй, он был единственный лекарем в Валлии, да, возможно, и в Авероне тоже, кто практиковал подобное. Иглы, выточенные по его заказу, были грубыми, но свою функцию выполняли.
Проверять панацею пришлось на себе, и Януш поразился результату. Лихорадка спадала быстро, как и всегда при лесной язве, но с каждым днём зудящая кожа успокаивалась, а новые очаги поражения, красные пятна, перероставшие в карбункулы и язвы, стихали, оставляя кожные покровы нетронутыми. Дышать становилось легче с каждой новой дозой введённого лекарства, и через неделю он понял, что здоров.
На память осталось несколько шрамов от зарубцевавшихся язв на шее и груди, и большое количество сыворотки, созданной им за время болезни — лишь в дни наибольшей слабости, когда он не мог встать с постели, позволял себе Януш бездействовать. Теперь, когда он переболел страшной болезнью, он мог не опасаться повторного риска заражения — по крайней мере, не в ближайшие несколько десятков лет. А значит, он в состоянии помочь такому количеству людей, какое только позволят его силы и количество лекарства, которое придётся вырабатывать постоянно — настойка сыворотки занимала много драгоценного времени.
— Мессир Януш! — возбуждённо поприветствовал доктора дворецкий, как только лекарь подъехал к загородному имению Ликонтов. — Где вы пропадали?! Мы уж думали, что вы заболели, и вас нет в живых…
— Вы почти не ошиблись, — устало улыбнулся лекарь, спешившись и передавая поводья конюху. — Отнесите вещи в лабораторию, — попросил он.
Слуга кивнул, беря коня под уздцы, и дворецкий, дождавшись, пока они останутся одни, дёрнул лекаря за локоть, отводя в сторону.
— В городе эпидемия, — заговорил он. — Мы получили приказ от командующего не покидать поместье…
— Это разумно, — признал Януш. — Командующий уже вернулся из поездки?
— Да, — помрачнел дворецкий. — Чтобы угодить в лапы нового короля и попасть в городскую тюрьму. Герцога лишили звания командующего…
— О Единый, — пробормотал Януш, запуская пальцы в волосы. — Н-но… почему? Как?
— Андоим обвинил герцога в умышленном отравлении покойного короля Харитона, — зашептал дворецкий, склоняясь ближе к лекарю. — Более того, мессир… стража ищет и вас тоже, по личному приказу короля. Ведь это именно вы создали ту настойку, которую герцог передал покойнику…
— Какую настойку? — наморщил лоб Януш, пытаясь вспомнить. — Снотворное?
— Кто-то подсыпал туда яд, — кивнул дворецкий. — Король обвинил герцога, и теперь хозяина ожидает казнь… и вас, наверное, тоже.
Януш опустил голову. Похоже, мир рушился, собираясь погрести и его под своими обломками.
— Тогда, — тяжело проронил лекарь, — похоже, мне лучше покинуть поместье, Адис.
— Вам лучше оставить подобные мысли, барон, — прозвучал за их спинами чей-то спокойный голос, — потому что я не потерплю упаднических настроений в своём доме.
Януш резко развернулся, встречаясь взглядом с герцогиней Наалой. Девушка стояла перед ним прямая и уверенная, как копьё, и это спокойствие, почти безмятежность перед лицом вездесущей опасности и недавних трагических событий, мгновенно привели его в чувство.
— Я была у брата, барон, — продолжила герцогиня, приближаясь к ним. — И он далёк от признания своего поражения. Как только его оправдают, все обвинения, касающиеся вас, будут сняты тоже. Вы остаётесь в поместье, и это решено.
Януш улыбнулся.
— Благодарю, миледи.
— Прошу следовать за мной, — отмахнулась Наала. — Разговоры могут подождать — похоже, у нас первый случай заражения среди прислуги.
Бенедикт нахмурился, разглядывая просителя. Одетый в простую одежду, в глухом сером плаще, человек, тем не менее, держался с той врождённой выправкой, которая выдавала в нём дворянина. Провожатые, встретившие постороннего в их районе, успели наградить его тычками под рёбра и увесистыми затрещинами, подгоняя к особняку Большого Питона — и теперь он стоял перед Бенедиктом, озираясь растерянно, но без особого страха.
— Ваше высочество, — удивлённо протянул сутенёр, когда державшие просителя под локти провожатые отступили, останавливаясь у дверей, и человек скинул капюшон.
— Большой Питон? — поинтересовался Орест, вглядываясь в лицо незнакомца.
— Не совсем, — очнувшись, ухмыльнулся Бенедикт. — Но вы вполне можете доверить мне то дело, ради которого посетили наш прекрасный тихий уголок.
— Мне нужен Большой Питон, — покачал головой принц. — Проводите меня к нему.
— Надеюсь, оплата того стоит, — задумчиво проронил сутенёр. — За мной… ваше высочество.
Орест последовал за длинноволосым мужчиной, мимо проводивших их долгими взглядами охранников, поднялся за ним по лестнице, минуя второй этаж. Они оказались в коротком коридорчике с всего тремя дверьми, к одной из которых и повёл его сутенёр.
— Мессир, — заглянул в двери Бенедикт. — К вам проситель.
— Невовремя, — донёсся до Ореста юношеский, но резкий, даже властный голос.
— Может, делаете исключение, м-м? — попросил сутенёр, приоткрывая дверь пошире. — Его высочество топали от самого дворца и прошли через весь наш приветливый райончик, чтобы увидеть вас, мессир!
Феодор вскинул голову, встречаясь с ищущим взглядом принца. Стоявшая рядом с братом Флорика приподняла бровь, разглядывая «высочество» с преувеличенным интересом.
С того дня, когда она впервые — пусть непреднамеренно, пусть защищаясь — убила человека, что-то изменилось в ней. Что-то важное, что не давало ей окончательно стать частью преступного мира, что-то сдерживающее — словно опора треснула, позволяя плотине поддаться натиску бурлящей реки. Флорика чувствовала изменения, но ничем не могла помочь стремительно черствевшему сердцу. Пожалуй, только чудо могло бы пробить эту ледяную броню, охватившую, казалось, всё её существо — но чуда не происходило. С того самого дня, когда её рука нанесла смертельный удар, все светлые мысли мало-помалу испарялись из головы, добрые воспоминания заменялись новыми впечатлениями захлестнувшей её жизни — так, что, кроме брата, погрязшего в постоянных невесёлых раздумьях по поводу собственной несчастливой любви и свалившихся на нового главаря проблем, она не признавала никого. Даже светлый образ «мессира Януша», далёкий, словно из сна, почти стёрся из её памяти, и при воспоминании о нём Фло не испытывала ничего, кроме безразличного, отстранённого интереса.
