Я постоянно думал о возможностях парка в плане удовлетворения нужд слонов, но, прежде чем приступить к изучению роли этих внешних районов для толстокожих, следовало дождаться возвращения Говарда Болдуина с новыми радиоошейниками.
В марте я отправился по делам в Найроби. Как-то вечером меня пригласили на прием где-то в пригороде. Гости толклись в прокуренной комнате и пили коктейли. В толпе я приметил девушку с длинными черными волосами, ее блестящие глаза с восточным разрезом с интересом останавливались по очереди на каждом из присутствующих. На ее загорелом лбу сверкали блестки из какого-то металла. Широкое платье африканского покроя подчеркивало ее гибкое тело. Она вся светилась отнюдь не англосаксонским теплом и весельем и танцевала под позвякивание своих серебряных монет. Еще до конца вечера мне удалось пробраться в кружок ее бесчисленных поклонников и зачаровать историями о благородных слонах, о львах на деревьях, о чудесном избавлении от множества смертельных опасностей и прочее и прочее — и все это на фоне колдовского озера под названием Маньяра. Она внимала мне, не подав и виду, что уже бывала в тех местах.
Девушку звали Ория Рокко; ее франко-итальянская семья жила на берегах озера Наиваша. Родилась и воспитывалась она в Кении и, как и я, чувствовала себя не в своей тарелке среди истых горожан. Она тут же заявила о своем желании увидеть Маньяру, и мы начали строить фантастические планы на будущее.
Наутро, летя к своим слонам, я думал о жгучем взгляде ее живых карих глаз.
Некоторое время спустя после моего возвращения в Маньяру объявился Говард с целым ящиком новой электронной аппаратуры. На этот раз каждый передатчик был заделан в капсулу из стекловолокна, отлитую по форме шеи животного. Несколько передатчиков предназначалось для львов, а два — для слонов. В каждой капсуле размещалась антенна размером с пару спичечных коробков. Говард уверял, что благодаря защите из стекловолокна и нескольких слоев акриловой смолы передатчики выдержат любые испытания, которым их подвергнут слоны; они опробованы в Аризоне. Радиус их действия — 50 километров, а батарейки американского производства рассчитаны на полгода работы.
На следующий день после прибытия Говарда я слетал в Найроби за Тони Хартхоорном. Его рост позволял ему сидеть в самолете, лишь сложившись пополам и упираясь коленками в бортовой щиток управления. От Топи требовался опыт хирурга в новом предприятии — замере внутренней температуры слона. Цель операции — роль уха африканского слона в регулировании температуры. Меня в основном интересовали перемещения слонов, но оба опыта можно было совместить.
Говард разработал для имплантации два крохотных приемника с термисторным датчиком температуры, который можно было ввести в вену или артерию. Третий датчик крепился снаружи, рядом с ошейником, для замера температуры воздуха. Каждый термистор имел определенное электрическое сопротивление, которое менялось в зависимости от температуры по строгим математическим законам. А эта информация модулировала радиосигнал.
В первое же утро нам встретился подходящий молодой самец. Не долго думая, мы всадили ему большую дозу М-99 из расчета 1 миллиграмм на 50 килограммов живого веса, и вскоре он рухнул на полянке. К несчастью, его голова легла на сук, что осложнило закрепление основного ошейника, в котором имелось реле для приема, усиления и передачи кодовых модуляций от внутренних передатчиков. И все же операция прошла как по маслу. За два часа Тони и Говард очистили кожу животного, сделали надрезы, обнажили крупные кровеносные сосуды, установили датчики и зашили раны. Мне удалось надеть ошейник, но затянуть его мы не смогли.
Вскоре слон был снова на ногах. Когда он поднялся, весь в подтеках крови после операции, мы решили окрестить его Кровавым Ухом. Должен добавить, что сама операция безболезненна, ибо животное находится под действием очень сильного наркотика — морфина.
Аппарат, закрепленный на этом самце, был куда совершеннее своих предшественников. Сигналы датчиков с помощью главного реле передавались ежечасно на расстояние до 45 километров. Замерялась температура крови в артерии на входе в ухо и в вене на выходе из него. Результаты оказались весьма любопытными. В то время как температура венозной крови оставалась практически неизменной — от 35,4 до 35,8°, температура артериальной крови почти постоянно была выше на 3 °C.
Как-то ночью Кровавое Ухо вдруг отправился в горы. Мы потеряли его из виду, из «лендровера» были слышны лишь его тяжелое дыхание и треск ломающихся веток. Артериальные сигналы сменили частоту и после расшифровки указали на драматический скачок — за четверть часа температура поднялась до 44,8°; мы едва верили своим глазам. Даже у газели Гранта, разогревшейся в знойный день, температура поднимается лишь до 41,7 °C, согласно физиологическим опытам Ричарда Тейлора. Объясняется этот факт частично тем, что данные животные не потеют и не дышат открытым ртом, компенсируя тем самым потери воды. У бегунов на марафонскую дистанцию температура в жаркие дни поднимается до 41 °C. Самая высокая температура наблюдалась у одной женщины — 44 °C! И она осталась в живых. Насколько мне известно, ни у одного здорового животного никогда не отмечалось столь высокой температуры, как у Кровавого Уха.
В то же время венозная температура не менялась, и остается предположить, что он стал чаще махать ушами, чтобы ускорить конвекционное охлаждение. Разница между входящей и выходящей кровью составляла 9,4 °C. Невероятная цифра! Еще ни разу не доводилось регистрировать такую большую разницу, но, к сожалению, мы не могли повторить опыт на другом животном или переместить датчики. Результаты любопытны, но их очень мало.
Все тесты подтверждают, что ухо африканского слона прежде всего является регулятором температуры. Слоны не потеют, они решают проблему охлаждения всей своей громадной массы с помощью большой поверхности ушей. Поливая водой за ушами, шевеля ими в недвижном воздухе или разводя их при ветре, они ускоряют потерю тепла. В самые жаркие часы дня слон отдыхает в тени. Ему, как и любому млекопитающему, грозит смерть, если температура его тела слишком поднимется. В случае необходимости он может достать воду и из желудка и намочить уши, но прибегает к этому крайне редко.
Времени, увы, у нас было мало. Говард переживал за свою ценную аппаратуру, тем более что ошейник с передающим реле был плохо закреплен и мог соскочить, зацепившись за ветку. Следовало его заполучить назад как можно быстрее.
Одновременно я подыскивал другого слона для продолжительного радиослежения.
Так как Говард мог отдать всего несколько ошейников, выбор представлял трудность. С одной стороны, имелись почти ручные группы слонов, жившие на севере, а с другой — дикие и таинственные слоны юга, которые бродили неизвестно где. Южные дикари сами напрашивались на эксперимент, но по двум серьезным соображениям я все же предпочел северную группу. Прежде всего, было легче предугадать их поведение в момент обездвиживания, а кроме того, хотя я хорошо их знал, они изредка исчезали, и меня терзало любопытство, до каких границ они доходят в зарослях Эндабаша и уходят ли они из парка.
Лучше всего я знал группу Боадицеи и решил проследить за ней и оставить в их жизни как можно меньше тайн для современной науки.
Для слежения за группой самок и малышей следовало выбрать малоуважаемого члена, защищать которого они не станут. В группе Боадицеи такое животное как раз имелось.
Его звали Робертом (по имени моего ассистента). Они были ровесниками — по девятнадцать лет. Слон Роберт до сих пор был привязан к семейной группе. Я наблюдал за его развитием три года. Из слоненка, каких много, он превратился во взрослое животное, покрепчал, имел прекрасную пару бивней и хорошо развитое тело. Его всегда можно было отыскать в нескольких сотнях метров от семейного сообщества Боадицеи.
Как и прочие юные самцы, он любил хвастать силой и наводить страх на любое живое существо в округе — я был одним из них. Стоило ему меня заметить поблизости от семейства, он тут же с яростью нападал на меня. Если я не двигался с места, он завершал «обряд» покачиванием головы, хобота и раскачиванием из стороны в сторону. Он мог послужить превосходным указателем группы, но следовало улучить момент, когда он будет один, и обездвижить, пока другие не почуют неладное.
