«Хреновы дела! Если не хуже — мы в самой заднице. С флигеля два станкача лупят продольным огнем, патронов не жалеют. С дороги сейчас все вымело. Латышей словно ленточкой положили, всех причесали. Наших поперек накрошили, сенокос устроили, умельцы хреновы! Прямо наскирдовали, мясники, бля! С другой стороны улицы еще один пулемет долбить стал. В перекрестный огонь взяли», — мысли текли в голове отстраненно, насквозь практичные, но очень быстро, почти молниеносно.

Арчегов с первых очередей прекрасно осознал, что пока неизвестный ему враг устроил весьма грамотную засаду и безжалостно перебил почти всю сибирскую делегацию.

Почти, но отнюдь не всех. Премьер-министра он уберег, в который раз доверившись своей интуиции, а рядом в яме лежал ходящий за ним тенью верный ординарец Гришка Пляскин, скакнувший в укрытие лихим прыжком взбесившегося кенгуру.

Казак лихорадочно вытягивал из-под плеча автомат, матерясь почем свет, судя по быстро шевелящимся губам. Рядом тут же застрекотал «хлыст» — кто-то из егерей охраны уцелел, не попался под смертоносный ливень свинца и теперь огрызался.

— Лежите смирно, Петр Васильевич!

Арчегов придавил Вологодского, который заворочался под ним.

— Из трех пулеметов садят, но здесь нас пули не возьмут. Надежное укрытие. Окоп-с.

— Ногу жжет, — пожаловался премьер-министр тихим дрожащим голосом, но вошкаться прекратил.

— Твою мать!

Арчегов задрал полу ставшего грязным пальто. Так и есть, на штанине, чуть ниже бедра, расплывалось темное пятно.

— Гриша! Ползи сюда!

Казак повернулся на команду и тут же бросился ее выполнять, оказавшись рядом через несколько секунд.

— Перетяни Петру Васильевичу ногу ремнем. Распори штанину и перебинтуй! Эта заморока еще минут на пять, потом мы их причешем! Автомат дай, — и Константин протянул руку.

— Есть, — отозвался ординарец, сунул в протянутую руку генерала свой «хлыст» и мигом извлек из специально нашитых на форму длинных карманов два запасных тяжелых магазина. И лишь затем занялся раненым премьер-министром, быстро сняв с себя ремень.

Арчегов отвернулся, снова прижавшись к тумбе — за Вологодского он уже не беспокоился. Пуля мякоть прошила, кость и артерию не задела, иначе бы и кровь хлестала, и вопли были, мама не горюй! Как на дороге, которая превратилась от стонов и хрипов раненых в юдоль скорби.

Гришка Гиппократово дело знает туго — всех егерей и ординарцев хорошо научили оказанию первой медицинской помощи. Каждый имел при себе индивидуальный перевязочный пакет, что с недавнего времени стал обязательным во всей Сибирской армии.

Прижавшись к тумбе, Константин откинул складной приклад и поднял автомат. Через секунду он уже целился в окно — далековато для «хлыста», попасть в укрывшегося в комнате пулеметчика невозможно, но так хоть нервы попортит да прицел собьет. А то людей расстреливает как на полигоне, нагло и безнаказанно!

Автомат затрясся в крепких руках — магазин на 35 патронов был опустошен тремя очередями. Хорошую «машинку» сотворил в блокадном Ленинграде Судаев, очень надежную и неприхотливую. Пусть нет переводчика огня, как у «калаша», но при должном навыке можно стрелять и одиночными, хотя сейчас этого не требовалось.

И Константин Иванович, отбросив в сторону пустой магазин, присоединил запасной. Передернул затвор и снова направил автоматный ствол на окно. И от всей души всадил очередь…

Пулеметному расчету пришлось туго — по их окну лупили со всей дури три «хлыста». Уцелевшие егеря живо сообразили, что если уничтожить этот пулемет, то засевших во флигеле врагов можно будет обойти от здания посольства и забросать окна гранатами. Без «отсечного» огня их позиция превращалась в ловушку.

Так доты нельзя взять атакой в лоб, напрасные потери только. Но, неприступные бетонные сооружения, они обычно уязвимы с тыла и с крыши. В Финскую войну наши саперы обычно втаскивали наверх сотню-другую килограммов тротила, а то и побольше, если дот был капитальным «миллионником» (то есть на его строительство был затрачен миллион финских марок), и прощайте, «горячие финские парни»…

Константин всей спиной ощущал, как вибрирует добротная кирпичная кладка столба за спиной, как заволакивает воздух кирпичная пыль, выбитая смертоносными пулями.

И молился, искренне молился, чтобы преграда устояла, — сидящие во флигеле не экономили патронов, а водяное охлаждение стволов позволяло им бить длинными очередями.

И если в стенку войдет еще пара очередей, то она может и не выдержать. И тогда и ему, и Вологодскому придется туго, вжимаясь друг в дружку в спасительной яме.

По стене дома будто горох сыпанули щедрой рукой. Вниз пыльной завесой полетела кирпичная крошка. Знакомый звук кольта обрадовал Арчегова — охрана в особняке сообразила, что делать, недаром ее натаскивали до полного изнеможения.

Сейчас станковый пулемет из посольства собьет вражеский, автоматы и так не дают противнику покоя, и под их прикрытием штурмовые группы пересекут дорогу и ворвутся во флигель.

Еще минуту продержаться, и все — генерал поднял автомат и выпустил одну длинную очередь…

Севастополь

Свыше семидесяти адмиралов и генералов были лично уволены Александром Васильевичем на пенсию, пусть и не такую огромную, как в прежние времена, но и не нищенскую даже тогда, а сейчас, по нынешним тяжелым условиям, очень солидную.

Полупустые по штатному расписанию корабли стремительно доукомплектовались, причем маститые капитаны первого ранга, ранее командовавшие на Балтике линкорами и крейсерами, стали считать для себя неслыханной удачей получить эсминец или новую канонерку, а то и «собачью должность» старшего офицера на них.

Теперь денежное довольствие на кораблях стало вдвое больше, чем на берегу, и выплачивалось оно за время, проведенное в море. Офицерство, ранее околачивающееся на земле, живо вспомнило завет адмирала Макарова чувствовать себя в море как дома. Черноморский флот сразу ожил, дополнительно получив столь нужные уголь и нефть, прекратив отстаиваться на якорях в удобных бухтах.

За какой-то месяц угольные эсминцы и сторожевые катера покончили с самым натуральным пиратством, что разлилось махровым цветом у берегов Тавриды. И для крымских контрабандистов также наступили тяжелые времена, их пустые фелюки и баркасы теперь просто не высовывали носа из укромных стоянок.

Рабочие Морского завода стали трудиться намного лучше, выполняя текущий ремонт кораблей. Платили им золотой монетой, по самым высоким расценкам, но и спрашивали строго. За саботаж или большевистскую агитацию можно было запросто лишиться жизни.

«Белые» власти теперь намного строже и бескомпромиссно относились к своим врагам, отвечая на красный террор сторицей, безжалостно карая, но обязательно по суду.

Драконовские меры и щедро, но с умом потраченное сибирское золото того стоили — у стенок завода спешно переоборудовались и вооружались четыре «эльпидифора». Канонерские лодки новой специальной конструкции, что как десантные корабли, способные действовать на мелководье, строились крупной серией на черноморских верфях в войну с германцами. И неплохо себя зарекомендовали.

А потому их сейчас снова решили задействовать, забрав в портах. Еще три корабля, один из которых был уведен из Николаева в январе, под самым носом у подступивших к верфям красных, ожидали своей очереди на переоборудование.

Четыре «генерала», названные так в честь погибших зачинателей белого движения — Алексеева, Корнилова, Маркова и Дроздовского, — были первенцами военного кораблестроения, пусть и доделанные. До того флот пополнялся лишь переоборудованными гражданскими судами, которые теперь снова возвращались к мирным занятиям.

Канонерские лодки имели тысячу тонн водоизмещения и мощное вооружение — три 130-мм орудия с броневыми щитами, два 75-мм зенитных орудия, да парочку пулеметов. Жизненно важные для корабля места бронировались — рубка, погреба, подачи.