Второй состав, с 3-м батальоном полка, также двигался в пассажирских вагонах, коих от «союзников» осталось в неимоверном количестве. Мейбом раньше и не подозревал, что эти «гости» фактически являлись оккупантами, отобрали лучший вагонный и паровозный парк у «хозяев» и полностью распоряжались им.

И поди отбери назад — чехи сразу зубы скалили, что твои волки. А ведь в восемнадцатом году «братушки» были совсем другими. Мейбом с ними десятки боев на Волге прошел, плечо к плечу. И как они за год спокойного и сытого стояния в тылу изменились!

Действительно — мародерство быстро и основательно разлагает любую, даже прежде бывшую крепкой дисциплиной, армию. Вот так-то!

Федор посмотрел в окно, присев на диван — ночь стремительно вступала в свои права, но взошедшая луна хорошо освещала станцию, на которой его эшелону придется стоять до утра, поджидая отставший за Тулуном 3-й батальон. Но то, может, и к лучшему, зато ведь в Иркутске они будут сразу же после полудня.

— Господин полковник! Вам срочная телеграмма из Иркутска. От генерал-адъютанта Фомина!

Дверь в купе отворилась, и на пороге встал молодой командир команды связи с листком бумаги в руке.

— Благодарю, можете идти, капитан!

Офицер четко развернулся и прикрыл дверь.

Мейбом развернул сложенный вчетверо листок и впился взглядом в строчки.

— Чудны дела! — Федор еще раз прочитал две строчки предельно лаконичного текста. Теперь ему стала понятной такая невероятная спешка.

— Ну что ж, приказ получен, будем его выполнять!

(11 мая 1920 года)

Москва

— Храни тебя Господь, сын мой…

Константин истово приложился к кресту, что держал старенький батюшка с печальными глазами и изможденным лицом, прикоснулся губами к его руке и пошел к выходу из церкви, ощущая всей спиной робкие, но пристальные взгляды немногочисленного клира.

И он понимал их тщательно спрятанный испуг и потаенную радость — для них сибиряки явились, словно люди из другого мира, того старого, привычного. С погонами на плечах, что само по себе в Москве для других смертельно опасно…

Выйдя из храма, Арчегов перекрестился на надвратную икону и надел фуражку. Огляделся по сторонам. Следом вышли генерал-майор Степанов, ординарец Гриша Пляскин, единственный, кто щеголял желтыми казачьими лампасами, бывшие с ними на службе трое егерей охраны, державшие в руках даже на заутрене «хлысты».

Светало. Улица была пустынна, но у небольшой церкви царило прямо настоящее столпотворение — полдюжины егерей в темно-зеленой парадной форме с автоматами на изготовку рассыпались полукругом, бдительно зыркая глазами по сторонам.

На той стороне растянулись охранной цепью латыши, в неимоверном количестве — на первый взгляд, хладнокровных прибалтийских парней, этих ландскнехтов революции, было не меньше роты.

Не обошлось и без людей Дзержинского — за храмом и в палисаднике чернели кожаные куртки чекистов. И на десерт большевики перегородили проезд «остином» — тот грозно уставил свои башенные пулеметы с прикрытыми броневыми листами кожухами «максимов».

— Видите, Иван Петрович, как красные нас блюдут? Думаю, не слабее, чем своего Ленина.

— Даже прихожан в церковь не пускают, — Степанов усмехнулся, поправив фуражку. — Только к чему большевики эдакое представление устроили? Не понимаю! Даже в храм за нами пошли, головы обнажив…

— Только к кресту не подходили, — Арчегов усмехнулся, — а так прямо как истовые православные, молча стояли, даже не переглядывались. И даже лоб исправно крестили.

Генерал припомнил их лицедейство и чуть не сплюнул. И пожелал от всей души — «Лучше бы зеленкой себе лбы намазывали!»

— Вас блюли, ваше высокопревосходительство…

— И да, и нет, Иван Петрович, — Константин пожал плечами, прыснув смешком, — видите, что они устроили? Ни малейшей возможности для антикоммунистической пропаганды нам не дают. Комендантский час ввели, время церковной службы сдвинули, чтобы мы со своими погонами и лампасами никому в глаза не попались. И не столько нас охраняли, сколько улицу оцепили да на окна смотрели — где любопытные найдутся?! Чтоб за шкварку их и в свое «гестапо»…

— Последнего названия я ни разу не слышал, Константин Иванович. Однако, наверное, что-то пакостное.

— Хуже некуда, Иван Петрович. Но это так, случайно к слову пришлось. Сейчас меня другое беспокоит. Ведь батюшке бедному потрошение устроят, на предмет моей исповеди!

— Признаюсь честно, но я об этом еще в церкви подумал и решил на исповедь не подходить. Но раз вы пошли, то и я за вами потянулся. Но о военных делах не говорил, само собой разумеется.

Арчегов усмехнулся и еще раз внимательно осмотрелся. Большевики поместили сибирскую делегацию удачно, от Кремля не слишком далеко, но почти на отшибе, район малолюдный.

Большая трехэтажная, порядком запущенная усадьба была приведена в относительный порядок, даже электричество подвели, благо в паре верст высокая кирпичная труба электростанции постоянно дымила.

К зданию примыкал небольшой парк, некогда обнесенный по периметру решеткой. Правда, преграда была не ахти какой — кирпичная кладка во многих местах разрушена, а металлические прутья растащены.

За парком по улице стояла небольшая старинная церквушка, которую представитель Совнаркома широким жестом передал сибирякам на «нужды духовные, вместе со всеми служителями культа, там обретающимися», как он сам выразился с иронической улыбкой.

На другой стороне вытянулись три трехэтажных здания и небольшой дом в два этажа с флигелем, что почти перекрывал улицу, делая тупик. Дом напротив усадьбы заняла охрана из вечно молчаливых латышей, остальные оставили за жильцами.

Правда, насчет флигеля Константин испытывал определенного рода сомнения. Вряд ли чекисты его оставили без «гарнизона» — если поставить там пулемет, лучше станковый, то вся улица окажется под продольным, самым страшным огнем. Тактически важная позиция, ключевая, как для обороны, так и для нападения. Меры по охране делегации «хозяева» приняли самые жесткие — в церковь сибирякам разрешили ходить только ранним утром, а жильцы обязаны были занавесить окна, выходящие на улицу.

Более чем странное распоряжение — стекла обыватели, как показалось, не мыли целую вечность, через грязные разводы разглядеть из квартиры, что происходит на улице, просто невозможно.

Такова характерная примета коммунистического владычества — грязь на окнах и стенах, мусор на улицах. Особенно одолевал последний — Арчегову казалось, что не убирались вечность. И через пару лет город будет просто погребен под грязным и зловонным завалом.

Странно — но уже к концу марта тот же Иркутск основательно прибрали, да и работа пошла веселая. Стены почистили, разбитые стекла заменили, окна помыли — одни сплошные солнечные зайчики играли. Люди нарядные ходят, лица радостные. Будто на шестьдесят лет история перепрыгнула, в «олимпийский» 1980 год.

И не мудрено — каждый жилой дом или несколько деревянных усадьб обязаны были иметь дворника, отвечавшего за чистоту и порядок. И первый помощник полиции, кстати. А за отсутствие оного полагался такой штраф, что даже очень богатый домохозяин с тягостным кряхтением выплачивать будет, а то и с глубокой тоски задавится, от жабы пупырчатой. Или самолично метлой махать станет и тротуар с мылом мыть…

— Завтра надо будет в церковь Петра Васильевича пригласить и всех наших «штатских». Нечего им в атеизм играть, свое вольномыслие показывать. На этой «карте» и с Троцким сыграть нужно будет, а то они на церковь такие репрессии обрушили, что страшно за будущее становится. Хоть всех святых выноси. Как вы думаете, Константин Иванович?

— Вы правы, Иван Петрович. Я сегодня же поставлю этот вопрос перед Троцким. — Арчегов мысленно выругался, давая сам себе строгий и нелицеприятный выговор.

Ведь генерал Степанов полностью прав, а он совершенно забыл о том, что даже большевики вспомнили, раз для сибирской делегации не только церковь предоставили, но и в некоторых комнатах в усадьбе иконы с лампадками оставили.