— Это нереально! — возмущаются скептики. — Маниловщина!

— Сделаем! — коротко отвечает Славороссов. — Дайте срок.

И подготовили. В трудах неимоверных, в бедной, встающей на ноги из разрухи стране. Год 1925-й. С газетных полос не сходят имена героев-летчиков М. Громова, А. Волковойнова, А. Екатова, И. Полякова, П. Найденова, А. Томашевского. Долетели, прошли через все испытания!

Никто не знает имен инженеров, техников, механиков, без которых был бы невозможен этот успех. Полетел бы и Славороссов, если бы мог. Впрочем, летчик Томашевский — это тот самый матрос, которого нелегально выучил летать Славороссов в императорском аэроклубе. И сам он, человек, вложивший в подготовку и проведение перелета весь свой опыт пилота, механика, инженера, вдвойне в полете!

А через год участник этой эпопеи летчик Волковойнов выпустит книжку, где скажет: «Проект перелета был разработан одним из старейших русских летчиков, инженером X. Н. Славороссовым». Узнаем мы из этой же книжки, что Харитон Никанорович был к тому же «начальником земного обслуживания самого трудного — четвертого участка от Кяхты до Пекина».

Посмотрев на географическую карту, найдите этот отрезок пути, вспомните, каким транспортом и какой техникой располагали тогда, и вы поймете, чего все это стоило.

Годы заслонили собой многие события, уходят из жизни их участники и свидетели, не все документы попали в архивы, да и сами архивы испытали невосполнимые потери в минувшей войне. Вот почему так дорог и ценен каждый документ, попадающий в руки биографа Славороссова. Телефонный звонок.

— С вами говорит старый летчик-наблюдатель Смирнягин. Услышал о ваших поисках и хочу показать редкую фотографию Славороссова, если вам это интересно. Я служил с ним в Добролете.

— Конечно, конечно, большое спасибо…

И вот мы вдвоем с Евгением Павловичем рассматриваем необычный снимок: у развороченного, разбитого мотора старого самолета со сказочным названием «Конек-горбунок», первой советской учебной машины, стоят двое. Один, я узнал его сразу, Славороссов, а другой?

— Миша Водопьянов.

— Водопьянов?.. Тот самый?

— Именно он, Михаил Васильевич, Герой Советского Союза, высадивший на Северный полюс папанинскую четверку. Но начинал он в авиации с моториста, работал у Славороссова.

— А что произошло, почему они у этого самолета?

— Однажды на нашем подмосковном аэродроме у летчика Бориса Андреевича Иванова в воздухе разрушился мотор, оторвался носок вала вместе с пропеллером. Иванов был опытнейший летчик, участник гражданской войны, он сумел посадить самолет. И вот Славороссов прибыл разбираться в аварии, захватив и старшего моториста Водопьянова.

— А снимал кто, откуда у вас фотография?

— Я тогда закончил Высшую школу фотограмметристов и служил в тренировочной эскадрилье Добролета, ее называли сокращенно «Трэнэс». Так вот, я находился случайно рядом, фотокамера была с собой, вот я и снял этот чудной самолет. И Славороссова хотелось сфотографировать на память, исторический был летчик. В Добролете к нему с уважением относились: доброжелательный, все всегда спокойно объяснит, подскажет инженерам и летчикам. Потом технические вопросы решал без волокиты, а тогда во всем нехватка была, так что дело часто осложнялось. Он и нашему Трэнэсу помогал.

— А с Водопьяновым вы давно не встречались?

— Целую вечность. Последний раз это было на Байкале, еще до войны, когда Михаил Васильевич совершил рекордный перелет на самолете Р-5 по маршруту Москва — Владивосток.

— Там, кажется, авария случилась серьезная?

— Еще какая! Зима была, туман прижал самолет почти к самому озеру, и Водопьянов врезался в торчащий торос… Летчика выбросило из кабины, он был тяжело ранен. Все же Водопьянов попытался спасти своего бортмеханика Серегина, тащил его к берегу, да оба упали и потеряли сознание. Нашли их только на рассвете… Серегин погиб, а Водопьянов непонятно как выжил, его по кусочкам собирали. И вот, скажи ты, снова летал, да как!.. Подарить бы ему эту фотографию, пусть вспомнит юность, Славороссова, чему-то он и Водопьянова научил, правда ведь?

— Так давайте съездим к Михаилу Васильевичу. Вы фотографию подарите, о Славороссове расспросим.

— Отличная идея, — обрадовался Смирнягин, — я-то сам не решился бы его беспокоить.

На следующий день прямо с утра мы вдвоем поехали в подмосковное село, где на берегу озера Бисерное жил на даче первооткрыватель советских северных трасс.

Михаил Васильевич обрадовался встрече со старым сослуживцем. Высокий, с копной седых волос, он горевал, что годы берут свое, трудно стало ходить, но живой интерес ко всему происходящему не покидал ветерана.

— Больно не хочется от жизни отставать. А за карточку спасибо… Удружили… Полина, — позвал он жену, — смотри, каким я был молодым…

Потом заговорили о Славороссове:

— Настоящий русский самородок… Хотя при мне он уже не летал, иногда потихоньку подлетывал, — подмигнул Водопьянов.

Наверное, он и сам грешил этим после запрета врачей. Летчики знают — сердце не сердце, а за штурвал подержаться тянет, летать нельзя разучиться, это остается на всю жизнь, выработанный рефлекс.

Когда я сказал ему об этом, Водопьянов согласно кивнул головой:

— Все мы грешим, если возможность есть. Как отказать? А теперь уже все… И Славороссов переживал, видно было. А человек он геройский, точно.

Михаил Васильевич потрогал рукой большой шрам на лбу — след байкальской катастрофы…

— Верно говорят, история авиации кровью летчиков написана. Тот же Славороссов… На чем летал… Да и мы начинали без связи, без радио, приборов с гулькин нос… Чутьем больше. Ну и расшибали лбы. Я, можно сказать, трижды рождался.

Водопьянов снова взял фотографию.

— Ну вот этот бедолага «Конек-горбунок». Его же сами собирали из деталей самолетов самых разных, что были под рукой.

Первую машину сложили в 1923 году. И знаете, получился хороший, устойчивый самолет, больше ста двадцати километров давал. Тридцать штук всего сделали. От бедности, конечно, но послужил «Конек» хорошо. Летчиков учили, потом для сельского хозяйства приспособили, поля опыляли… Вот ведь время какое было.

А случай этот помню, как у Иванова винт оторвало. Славороссов осмотрел, ставьте, говорит, новый мотор, усталость металла, вот и рвануло, «Фиаты» тогда были, тоже все сроки перерабатывали. Инженер Славороссов был каких мало, все понимал. Я у него большую школу прошел, с благодарностью вспоминаю. Он, знаете, и летчикам помогал, особенно молодым. Да все так деликатно скажет, ошибку разъяснит, посоветует… Настоящий летчик и с земли все увидит, все подметит, что не так… Очень хорошо, что вспомнили его, нельзя таких людей забывать… пионеров авиации русской. Возвращаясь из Купавны, мы говорили с Евгением Павловичем о Водопьянове, о судьбе Славороссова.

— А куда он из Москвы уехал? Меня тоже ведь перевели, так и не знаю.

— В Среднюю Азию, возглавлял там техническую службу Добролета. Потом послали главным инженером авиационного завода, вернулся в Москву и преподавал в Высшем техническом училище имени Баумана, в авиационном институте лекции читал…

Как-то в этом институте Славороссов беседовал с заведующим кафедрой — крупным специалистом в области самолетостроения. Неожиданно в кабинет вошел смуглый поджарый человек и еще с порога произнес:

— Простите, ворвался, не позвонил, но…

— Роберт Людвигович! — обрадовался и изумился, одновременно хозяин кабинета, выходя ему настречу. — Вот не ожидал!..

— Одна важная консультация… — И вошедший бросил взгляд в сторону Славороссова, ясно показавший, что он тут лишний.

Профессор несколько смутился необходимостью попросить Харитона Никаноровича оставить их вдвоем, но тот уже поднялся с кресла:

— Я потом зайду, у меня сегодня много дел в институте.

— Одну минутку, — удержал его профессор, исправляя неловкость. — Роберт Людвигович, я рад случаю представить вам одного из старейших и замечательнейших русских авиаторов, имя которого вам должно быть знакомо — Харитон Никанорович Славороссов.