Федоров и японец долго сидели в кафе, вспоминая бои, друзей, строя прогнозы о скором окончании войны.
— Да, а как твоя Ниночка? — спросил Федоров.
Ито зажмурился и приложил к сердцу обе руки. Он был влюблен в дочь Жюля Ведрина Нину и в знак своей верности даме сердца на борту своего «спада» написал: «Моя Ниночка».
Многие летчики делали надписи на бортах. «Спад» Гинемера был известен как «Старый Шарль». Это был первый аэроплан, где по предложению самого Гинемера фирма «Испано-Сюиза», выпускавшая моторы, поставила 37-миллиметровую пушку, стрелявшую прямо через вал винта. На «Старом Шарле» «первый метеор» Франции успел одержать несколько своих последних побед. Всего их было у 23-летнего капитана 53!
— Ты так и не сказал, какого числа погиб Гинемер, я знаю, что в сентябре, — спросил Федоров.
— Одиннадцатого это случилось. Он вылетел с лейтенантом Бозон-Вердюраз на патрулирование, тот вернулся один. 30 сентября Ренэ Фонк на таком же «спаде» с пушкой сбил немецкого капитана Висмана, его взяли в плен, этот капитан сказал, что Гинемер упал уже мертвым. Немецкая пуля попала ему в голову… В районе Поэль-Капель упал…
Они помолчали.
— Знаешь, — заговорил Ито, — есть, наверное, предчувствие. В августе, почти накануне несчастья, Гинемер в Париже говорил, что был сбит восемь раз и возвращался в строй с царапинами, а «бесконечного везения не бывает»… Что это?
— Никогда не задумывался… Просто солдат понимает, что на войне всякое случается, никто ведь не застрахован, мы с тобой тоже…
— Тьфу, тьфу, тьфу. — Ито три раза «сплюнул» через левое плечо. — Наша русская горничная всегда так делала, чтобы отвести беду, не наглазить.
— Не сглазить, — поправил его Федоров.
— Извини, стал забывать слова. Да, а куда тебя назначили?
— На «спады» в 89-ю эскадрилью. Хотел вернуться в нашу, но сказали, что так нужно. Неудобно было настаивать.
— Жаль… Товарищи будут огорчены…
Наговорившись, они, как условились, отправились в Пантеон и долго стояли перед аркой, на которой были выбиты золотом слова: «Памяти капитана Гинемера — символа мужества и бесконечного героизма армии и нации». Ниже две скрещенные пальмовые ветви. А справа, в центре высокого зала, изваянная из белого мрамора символическая скульптура и гордый девиз: «Жить свободным или умереть«…И опять потекли для Федорова фронтовые будни. Он ничего не надписывал на борту своего пушечного «спада», но товарищи, а вскоре и противник узнавали его в бою по особому почерку. Родная эскадрилья «Аистов» напомнила Федорову о себе совершенно сенсационным сообщением о том, что 9 мая Ренэ Фонк за один день сбил шесть немецких самолетов!..
Так посмертно был побит рекорд Гинемера, сбившего 25 мая 1917 года четырех «бошей». Свой успех Фонк посвятил «памяти великого друга».
«Ах, Жорж, Жорж…» — с грустью подумал Федоров, достал свою походную книжку в твердом коричневом переплете с маленьким металлическим замочком, открыл, отыскал странички с выписками из записок Крутеня. «Как они были похожи, и обоих уже нет…» Прочитал: «Гинемер был три раза сбит, и его спасало только отличное «жесткое» привязывание к аппарату поясом и подтяжками, поэтому, сваливаясь все разы с высоты, он вдребезги разбивал аппарат, но сам оставался цел, или, в общем, выживал».
Тут же и о втором «короле»: «Летчик Наварр, например, специально «подготавливал» себе сначала противника, вертясь невдалеке от него мелким бесом и выделывая всякие трюки, работая на его психологию, а потом вдруг наскакивал…»
— Не одни победы, бесценный опыт оставляют герои, но сколько же нам еще наскакивать друг на друга? — вслух произнес Федоров и закрыл свою книжку.
Чувствовалось, что война приближается к концу, и Федоров не раз думал о том, что тогда сможет с чистой совестью вернуться домой.
Вестей из России, где власть в свои руки взял уже народ, доходило мало, тем более в действующую армию. Буржуазные газеты поносили Советы, предрекали недолговечность нового большевистского строя. Особенно злобствовали бежавшие из России представители высшей знати, богатеи-промышленники, мечтавшие вернуть свои поместья, заводы, фабрики, шахты и, конечно же, власть. Другие эмигранты — люди, испуганные революционным вихрем, растерявшиеся, — никак не могли постичь происшедших перемен, решить, к какому берегу им прибиться. И в то же время многие политэмигранты, люди, застигнутые во Франции войной, солдаты русского экспедиционного корпуса всей душой рвались на родину.
Федорову на фронте редко встречались земляки, но отголоски событий, происходивших в эмигрантских кругах Парижа, доходили и до него, не раз служили поводом для споров о будущем России в их офицерской среде.
И тут Виктор, которого часто втягивали в эти дискуссии, неизменно отстаивал идею народовластия:
— Вы же внуки Парижской коммуны, господа, у вас же прекрасный девиз: «Свобода, равенство, братство!» Так разве мой русский народ не достоин свободы?.. Вот меня, бежавшего из царской России, приняла же Франция, надеюсь, я честно служу ей, но как только кончится война…
— Уедете в Россию?
— Непременно! Я много не знаю, что и как там дома, но, поверьте моей искренности, Россия на верном пути. Наш народ…
— Ваш народ, ваши большевики заключили мир с немцами — это, по-вашему, тоже правильный путь, разве союзники так поступают? — начинали горячиться собеседники.
— Не знаю, — честно признался Федоров, — но и судить свой народ не берусь… Я лично с вами до победы…
28 июля 1918 года опубликован приказ о награждении Федорова орденом Почетного легиона: «…Офицер, полный отваги, пылкой храбрости и скромный. После того как он отличился в 1916 году, был тяжело ранен во время воздушного боя.
Едва поправившись, отправился на фронт в Румынию и потом в Россию. Возвратившись по собственному желанию во Францию, чтобы продолжать сражаться, ежедневно давал доказательства высокого чувства долга и непреклонной воли к победе. Во время последних сражений провел много воздушных боев, в которых был сбит двухместный вражеский аэроплан. Два ранения. Две благодарности в приказе. Орден Почетного легиона».
Снова заговорили во Франции о русском герое-летчике, вспомнив подвиги «казака Вердена». Мировая война близилась к концу. Германская армия истощалась. Второе сражение на Марне, начатое немецким наступлением, обернулось для них поражением. Мосты через Марну, разрушенные артиллерией и авиацией, грозили германцам катастрофой. Контрнаступление союзников развернулось по всему фронту от Реймса до Суассона. Одной из причин неудач на Марне специалисты считали неискусную деятельность германской авиации. Ее подавили своим господством в воздухе французские и английские авиаторы, среди которых были русские.
Неожиданное наступление союзников 8 августа, начатое прорывом танков в районе Амьена, стало, как говорил потом автор плана немецкого наступления Людендорф, «самым черным днем германской армии в истории мировой войны».
Французская авиация продолжает господствовать в воздухе. Как всегда, Федоров в гуще боев. «Великолепный пример патриотизма, храбрости, — говорится о нем в приказе по армии от 12 августа, — блистательные бои… Продолжает быть примером воодушевления, мужества и упорства…» Отчаянно сопротивляясь, германские войска откатываются на всех направлениях. Надежды Гинденбурга удержаться на захваченных территориях до весны будущего года тают день ото дня. Федоров снова ранен в бою, но через три недели возвращается в строй.
В госпитале он узнает подробности возвращения и последнего воздушного боя прославленного Гарро. Бежавший из долгого немецкого плена Гарро в середине августа вновь появился в 26-й эскадрилье, которой теперь командовал капитан де Сэвэн. Легендарный летчик скромно тренируется под руководством своего командира. Из-за сильной близорукости летает в очках. Первая же попытка принять участие в воздушном бою приводит Гарро в отчаяние:
— Я больше никуда не гожусь, — заявил он командиру. — На боевых скоростях ничего не вижу…
