До сих пор эта «американка» хранится у меня на далеких антресолях. В отличие от нас она вроде бы не стареет, как не стареют все эти «пластик герлз». Правда, она безнадежно вышла из моды и уже не смогла бы конкурировать с новыми научно–техническими достижениями в этой очень продвинутой с тех пор области, как говорят, с незаменимыми спутницами современных моряков дальнего плавания,
Упомяну также еще об одном случае с пришельцами из другого мира в Москву. Как?то возвращаясь из самого злачного в те времена места нашей столицы — из своего американского посольства — поздно вечером домой в отель «Россия», Боб Белый, сев в такси, заказал; «Россия». «Да — Россия», — философски ответил водитель, расценив ситуацию по–своему. «Да — Россия» — стали говорить 20 лет спустя и мы, и американцы, и другие народы во всем мире.
Уместно рассказать еще об одном эпизоде нашей «разгульно–преступной» жизни в Хьюстоне летом 1974 года. Марианна Лавлиз, секретарь Дональда Уэйда, которая много помогала нам в офисе и иногда заботилась о нашем досуге, как?то предложила организовать экскурсию по ночному Хьюстону. Ее дальний родственник служил полицейским и хорошо знал эту часть жизни большого города. Понимая паши интересы и в каком?то смысле — возможности, необычный гид предложил небольшой тур по ресторанчикам трех основных типов: обычные, так сказать, классические, типа вестерн, с обстановкой и музыкой когда?то дикого Запада, и несколько фривольный, «на закуску». Что касается последнего, то даже мы, советские пуритане были несколько разочарованы, девушки не показали знаменитого американского стриптиза, пришлось довольствоваться созерцанием лишь topless show girls. Наш полицейский гид оправдывался: более интересные зрелища в Хьюстоне считались почти подпольными, поэтому он показывать их не решился, видимо, опасаясь то ли за нас, то ли за себя.
К часу ночи мы возвратились домой в холостяцкие апартаменты. Нас было только четверо в «закрытом» туре, и мы договорились никому об этом не рассказывать. Как выяснилось позже, это было очень разумное решение, не обсуждать наше ночное похождение ни на футбольном поле, ни в других местах. Когда через 20 лет я рассказал об этом своей жене, она сказала: «Правильно сделал. Я тут, в Москве, осталась одна с двумя твоими больными детьми, а ты там развлекался с девочками». Представляю другое: «ночная оргия» могла стать еще одним, возможно, главным криминалом в нашем деле. Мы не взяли с собой нашего переводчика, как известно переводить интимные ночные дела нет никакой нужды. В крайнем случае, как говорится в известном международном анекдоте, «если снятся сны на иностранном языке, надо ложиться спать с переводчицей». Что?что, а мы?то хорошо знали, что из этого могло получиться.
Очень правильно поступил также Бобров, которого еще в 1973 году американе пытались соблазнять Новым Светом, предложив ему, уникальному конструктору, поработать на американскую астронавтику. Об этом Евгений решился рассказать мне лишь 20 лет спустя, в эпоху контрактов и экономического разврата. Заикнись он об этом тогда, не видать бы ему, пожалуй, больше Америки, как своих ушей.
Несколько раньше, еще в середине июля, исполнилось пять лет со дня первой высадки человека на Луну. По этому случаю в Хьюстоне прошли торжества, а традиционный американский пикник на открытом воздухе сопровождался аукционом. Заехав за нами, Джек Уайт спросил, нет ли у нас чего?нибудь подходящего, специфически русского, что можно продать на праздничном аукционе. Я предложил несколько мелких сувениров и бутылку «Столичной». Последняя ему очень понравилась, и не только ему. На аукционе она пошла, что называется, с молотка, помнится, — долларов за 60, а тогда это была приличная сумма. Деньги с аукциона шли то ли на организацию торжеств, то ли на благотворительные цели. На пикник ездили все, кроме нашего переводчика. Его куда?то пригласили в другое место, в гости.
Хотя к аукционной выручке мы никакого отношения не имели и этих долларов даже в глаза не видели, советский вклад в подозрительное буржуазное мероприятие, к тому же прославлявшее достижения американского империализма, меня беспокоил. Поэтому, решив перестраховаться, вечером, когда жара немного спала и вся команда в полном составе собралась сыграть в футбол, я предупредил ребят, чтобы про аукцион они на всякий случай не рассказывали никому.
Что из этого получилось, стало ясно только в Москве, пару месяцев спустя.
Когда завершилась сентябрьская встреча с американцами в Москве, РГЗ приступила к подготовке к контрольной стыковке летных АПАСов. Предстояло сделать очень много до следующего прилета наших коллег на заключительные испытания в октябре. Как раз в это время стали поступать тревожные сигналы: вскоре меня предупредили, что на нас «катят большой баллон». Всех членов группы, участников летних квалификационных испытаний в Хьюстоне, начали по очереди вызывать в министерство, в Первое главное управление, которое отвечало за соблюдение режима во всей ракетно–космической отрасли. Вопросы, которые задавали Боброву, Чижикову и другим моим товарищам, сводились к следующему: что вы продали на аукционе, сколько долларов за это получили, о чем договаривались на футбольном поле, что вы еще провезли в контейнерах в Хьюстон? Мне как руководителю команды официально никто претензий не предъявлял, хотя, по–видимому, кампания была направлена прежде всего против меня. Им, наверняка, хотелось поймать рыбу покрупнее. Им мало было одного Лаврова.
Среди участников проекта давно ходила «слава» о переводчиках из ИКИ, и мы почти достоверно знали, кого надо опасаться. Но такого не мог ожидать никто. Трудно было представить, что наш «товарищ», который тоже привез в Хьюстон свой провиант, погрузив его в наш контейнер, и с удовольствием ел общую кашу, мог еще до отъезда написать на нас донос об «измене Родине». Поделякин потом рассказал мне, что накануне нашего отлета в Хьюстон он пытался предупредить нас о «контейнерной» информации, однако не дозвонился. Я ночевал у тещи на даче.
Мы, конечно, слышали, что в 30–е годы бывало и похлеще, но до конца начинаешь, наверно, понимать такое только тогда, когда это коснется тебя самого.
Я пошел к Бушуеву и в присутствии специального помощника технического директора рассказал все, что знал, заявив, что группа РГЗ работать в таких условиях не может, надо принимать какие?то меры. За контейнерные перевозки без таможенного контроля директор ЭПАСа меня, конечно, отругал. Решили улаживать конфликт с госбезопасностью своими силами. Следующей инстанцией мог стать только ЦК КПСС, и если бы дело дошло до разбирательства там, выслушали бы обе стороны. Я сказал, что готов отвечать: за нами больше ничего нет. Этот шаг оказался решающим, действенным и своевременным. Видимо, нашим оппонентам такой оборот дела тоже представлялся невыгодным.
Тем не менее в течение некоторого времени напряжение не спадало. Мы провели еще одно тайное совещание, в дальнем коридоре собрались все, кроме переводчика. Ребята обменялись подробностями. Оказывается, от них, по очереди, требовали признания, обещали всякие поощрения, в противном случае стращали карами, грозили сделать все, чтобы не пускать больше в Америку.
Приятель из нашего министерства советовал мне: «Ты должен сдать кого?то из своих. Отдай им, например, Чижикова, ведь он был у вас выездным парторгом, значит, отвечал за политико–воспитательную работу, другого выхода у тебя нет». На это я никак не мог согласиться.
Те же двадцать лет спустя я решился спросить Поделякина (за полгода до его смерти), как все?таки его начальник решился на такую аферу. Владимир ответил мне коротко: ему уж очень хотелось стать тогда генералом.
В конце концов им стало понятно, что необходимого криминала на нас собрать не удалось, а никто из команды не дрогнул, не продался, не раскололся. Наверное, дополнительно нам помогало то, что уж слишком ответственным было наше дело и обезглавить его побоялись. Работа вступила в завершающую стадию — этап контрольной стыковки летного оборудования и подготовки к полету в космос.
