Катя торопливо похлебала щей, глотая неразжеванную корку, сказала:
— Отпустили бы вы меня, ваше благородие. Ну скажите, что я вам плохого сделала? Вы вон по сыну плачете, а у меня война и отца унесла, и мать, и брата.
С сестрой почти три года не виделась… Отпустите, господин урядник, не мучайте бедного человека. — Катя на ходу сочиняла свою новую биографию.
Урядник вскинул голову, рукавом шинели вытер лицо, стянул морщины к носу:
— Барыня… Она ж со мной что хочешь сделает. Два раза присылала узнать, точно ли барышню схватили…
Сама, вишь, свидетельствовать насчет тебя будет. Может быть, голубка, повинилась бы перед ней: мол, так и так, по неразумности… Коли скажет, мне что?.Замок в один момент сниму.
Ну уж нет! Такой ценой покупать свою свободу Катя не собиралась, если б даже грозили ей самые страшные кары.
— Да что вы, Христос с вами! — воскликнула Катя. — На что вы меня толкаете? Пресмыкаться перед гадиной я не стану!
— Вот то-то и оно, — понимающе сказал урядник и чуть поклонился Кате. Наехала коса на камень. Прощевайте до вечера.
Он ушел, и Катя принялась снова ходить по избе.
Надежды на освобождение нужно отбросить. Ей стало смешно: весь этот разговор с урядником показался никчемным. Она же понимает, что ждать какого-то снисхождения от этих людей у нее нет ни малейших оснований! Совершенно ясно, что произойдет дальше: завтра же ее повезут в город. Там ее полиция передаст жандармерии. А у той она уже в руках. И все-таки ей нужно подумать, как вести себя. Пока Акимов не выбрался за границу, она будет всячески затягивать следствие.
Ей придется отказываться от показаний, а потом подвергать доказательства жандармерии сомнению и оспариванию. Потянутся месяцы, а может быть, и годы… Ну что ж, ее это не страшит, она знала, на что шла…
Катя устала ходить. Кинув Дунин полушубок на кровать, она подбила под него солому, прилегла и задремала. Очнулась от свиста ветра, от толчков в стены избы. Катя подошла к заиндевевшему окошку, пальцем оттаяла глазок и стала рассматривать, что там делается.
Сгущались сумерки. Ветер вздымал снежные столбы, и они с яростью проносились по пустынному проулку.
"Метель! Да еще какая метель! Ни зги не видно. Может быть, и завтра придется сидеть здесь, — подумала Катя с тоской. — Ну а куда тебе торопиться? Не все ли равно, завтра или послезавтра повезут тебя в город? Чем больше будет задержка, тем лучше, — рассуждала она мысленно. Глядишь, и Ваня проскочит через Томск, да и Маша будет в городе, скажет обо всем Насимовичу, и тот хоть передачу организует".
Когда уже совсем стемнело, пришел урядник. Принес огрызок свечи и чашку с едой.
— Такой буран, барышня, что с ног валит, — сказал он.
Катя вышла во двор, который был наглухо покрыт жердями и соломой, но, несмотря на это, в щели заплота прорывались струйки снежной пороши, и темный двор покрылся белыми полосами. Катя прислушалась к ветру. Он свистел как соловей-разбойник, выл по-волчьи, гремел, сдирая с домов тесовые крыши. Нет, что ни говори, а положение ее несравнимо с тем, кто в этот час шагает по тракту с этапом. Катя заспешила в тепло.
Урядник уже зажег свечку и разложил по столу Катин ужин: вареную картошку, соленые огурцы, кусок хлеба и кружку воды.
— Как, господин урядник, по-вашему, возможен наш отъезд завтра? спросила Катя.
— Куда там! Хоть бы через два дня выбраться. Переметет за ночь дорогу сугробами в двухэтажный дом.
Разве их пробьешь сразу? Пока-то обозы накатают…
На этот раз уряднпк держался более строго. Катя попробовала расспросить его, давно ли он при должности и что его заставляет быть на этой беспокойной и презираемой народом службе, но урядник разговора не поддержал.
— А голову потерять на войне лучше? Жизнь прожить, барышня, не поле перейти, — вздохнув, сказал он и мрачно замолчал.
Урядник ушел, пообещав рано утром зайти. Свечка догорела и погасла. В избе стало темно. Белесым пятном виднелось лишь окошко. Ветер, по-видимому, подул еще сильнее. Изба содрогалась от его ударов, на крыше что-то поскрипывало и постукивало.
Спать Кате не хотелось, но и ходить в темноте было неудобно. Она наткнулась на прялку, стоявшую в углу.
Прялка упала на курятник. Курицы всполошились, закудахтали и долго не унимались. Катя легла на кровать.
Брат и на такой случай дал совет: "Вспоминай, Катюха, какую-нибудь прочитанную книгу или обдумывай чтото существенное. Важно не сосредоточиваться на переживаниях собственной персоны".
Катя обладала хорошей памятью на стихи и знала их бессчетно. Первое, что пришло на ум, были строки пушкинского стихотворения: "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя".
За стеной и в самом деле все чаще стали возникать звуки, похожие на вой волков, но только более протяжные и нестерпимо заунывные, поднимавшие из глубины души острую тоску и необъяснимую тревогу. "Видно, Пушкину самому не раз приходилось слушать метель, если у него написались такие строки", подумала Катя. Мысли ее перенеслись к Петрограду. Она вспомнила брата Сашу, который по знанию стихов наизусть был просто редкостью. Он знал от слова до слова "Бориса Годунова", "Мцыри", "Полтаву". А интересно все-таки, что бы сказал Саша обо всем, что произошло с ней? Кате почему-то казалось, что брат одобрил бы ее поведение. Ведь не один раз в часы их совместных размышлений о революции, о будущем России он говорил ей, что настоящий большевик не может упустить ни малейшей возможности для того, чтобы бросить в народ слово правды. "Завоевание масс — вот, Катюха, вопрос вопросов в настоящее время", — говорил брат.
"Ты прав, Петр", — вздохнула Катя, называя брата его подпольным именем.
Но гадать о том, что бы сказал Саша о ее поведении, Катя долго не стала. Она снова обратилась к Пушкину. Из всех произведений поэта Катя выше всего ставила "Медного всадника". И сейчас, начав читать стихи вполголоса, она через несколько секунд упивалась уже волшебством звуков, их искрометной игрой и силой, которая так и рвалась наружу из-каждого слова, стоило лишь произнести его.
От Пушкина она перешла к Лермонтову, которого очень любила и в чем-то считала даже выше первого поэта России. Потом пришли на ум Тютчев, Фет, Блок…
Катя вдоволь, до устали начиталась стихов. Время все же двигалось медленно, спать не хотелось, вьюга не унималась, и слушать только ее было почему-то немножко жутко. Нужно бьпо непременно чем-то отвлечь себя еще и еще, пока не поборет сон. Но стихи уже больше не шли, не рождали трепета и удивления, язык устал произносить слова.
И тут Кате вспомнилась ее собственная работа исследовательского характера. Сама для себя она назвала эту работу социальным обзором России к исходу девятьсот шестнадцатого года. Она собиралась исследовать классы и классовые группировки России, очертить контуры существующих политических партий и раскрыть механизм их отношений с обществом. Она собрала много документов, публикаций, статистических сборников.
Среди книг, освещающих те или иные стороны современной российской действительности, было несколько сборников о губернских городах. За какую-то совсем пустячную цену Катя купила на Литейном у букиниста довольно толстую книгу под названием "Томск". Тогда же, листая эту книгу, вчитываясь в обзор развития ремесел и промышленности в обширной губернии, Катя и предположить не могла, что судьба забросит ее в этот город, а потом заставит окунуться в жизнь сибирских крестьян.
Раздумывая сейчас под свист ветра над своим замыслом, Катя чувствовала, что если ей удастся когдалибо вернуться к начатой работе, то она обязательно использует свои впечатления от пребывания в Сибири. Ряд положений ее исследования требовалось углубить. Особенно основательно нужно было изучить формы эксплуатации. В своих первых набросках она довольно полно описала формы эксплуатации очевидные, внешне зримые. Но история Лукьяновского выселка, рассказанная Зиной, а также история ее связей с "хозяином" выселка Евлампием Ермилычем в пору войны натолкнули Катю на новые мысли. Скрытые формы эксплуатации существовали в действительности гораздо шире, чем она представляла, и характер взаимоотношений поработителя с порабощенным был здесь до предела жестоким. Предстояло овладеть новым фактическим материалом. Только факты могли стать прочным основанием для выводов.
