И снова она ошиблась. Видимо, заметив ее, Затунайская ускорила шаги, увлекая за собой писаря, и вскоре скрылась за церковью. "К батюшке на обед спешит после тяжелого мордобоя", — усмехнулась Катя, ощущая какое-то поразительное бесстрашие перед предстоящим и веселье.

С каждой минутой промежуток между Катей и мужиками сокращался. Вот до них осталось уже тридцать — сорок шагов. Катя увидела озабоченное лицо Степана Димитриевича Лукьянова. "Неужели он меня выдаст?" — шевельнулась беспокойная мысль. Катя всмотрелась в лицо Лукьянова. Оно было спокойным, как всегда, даже строгим, а в его глазах она не уловила ни малейшего упрека. Урядник шел, шумно отдуваясь.

Староста крутил головой туда-сюда. Мужики насупились, прятали лица.

— А вот и барышня! Идет себе и хоть бы хны, — преграждая Кате дорогу, сказал урядник Феофан Парокопытов.

— Как ее, это самое; остановись-ка, — забормотал староста.

Мужики сразу отступили в сторону, давая понять, что они тут ни при чем, их приневолили.

Примкнул к ним и Степан Лукьянов.

— Почему же я должна остановиться? Я иду к сестре в Таежно-Ключевскую волость. Я беженка. Что мне, с голоду помирать прикажете? Я уже без малого две недели в дороге… — Катя проговорила все это запальчиво и таким голосом, когда в каждое мгновение он может перейти на крик.

— Это самое, как ее, смутьянство, — сказал староста и обратился к уряднику: — Объявляй, твое благородие, Феофан.

— Задерживаю тебя, барышня! Завтра придется повезть вас в город. Там их высокие благородия спрос сами спросят, — объявил урядник и отступил на полшага, загораживая Кате путь назад.

— Имейте в виду, с вас строго взыщут за этот произвол. — Катя повернулась сначала к уряднику, потом к старосте, смотрела на них с ненавистью в глазах. — А вам, дядюшка, спасибо за ночлег, за приют, совсем другим голосом сказала Катя и чуть задержала свой взгляд на Лукьянове.

— Да какое там спасибо! Не за что. Живу с края села, часто у меня путники ночуют. Это вон Феофан вздумал, что ты нам сродственница. Обыск, вишь, ему надо.

Катя поняла, что сказано это исключительно для нее, и вскинула на Лукьянова глаза, в которых снова вспыхнули искорки признательности. Урядник помычал, переглянулся со старостой.

— Ну, коли так, слободен ты, Степан. А за ругань твою я еще взыщу с тебя. Ты еще узнаешь, кто есть Феофан Парокопытов… — Урядник погрозил кулаком.

— Ну-ну, постращай еще меня… Я тебе не смолчу.

Я тебе тоже так врежу. Может быть, ты кое-что призабыл? Я тебе припомню…

Лукьянов не испытывал перед урядником ни малейшей робости, и Кате показалось, что он сейчас зря задирается. Пусть бы скорее уходил, пока урядник не передумал насчет обыска в доме Лукьяновых. Но Степан почему-то не спешил уходить. По-видимому, ему хотелось знать, как же дальше власти поступят с Катей.

— Теперь, барышня, шагай. До утра у меня в скотной избе под замком посидишь, — сказал урядник, приосаниваясь и все-таки слегка потрухивая. "Толстой-то барыне что? Надоумила, назудила, махнула хвостом — и след ее простыл. А тут отвечай за эту девку. Слава богу, хоть на улице ее встретили, на рожон к Лукьянову лезть не надо", — думал про себя урядник.

— Прощайте, — кивнула головой Катя мулшкам-понятым, стараясь еще раз переглянуться с Лукьяновым.

— Бывай здорова, — сказал один из мужиков, чувствуя облегчение оттого, что непривычная и неблагодарная обязанность понятого свалилась с его плеч.

— Шагай, девка, шагай вон к тому дому с синими наличниками, — показывая рукой, куда нужно идти, сказал урядник.

Катя сделала два-три шага, оглянулась. Лукьянов стоял с мужиками-понятыми, они смотрели ей вслед.

Чуть подальше от них переминался с нот на ногу староста Филимон.

Урядник поместил Катю в просторную избу, стоявшую в углу двора. Когда-то он сам жил в этой избе, пока не срубил крестовый дом. Теперь в этой избе находится курятник. Когда в этом возникала необходимость, содержались телята, ягнята. По полу разбросан ненужный в зимнее время инвентарь: серпы, косы, грабли, колеса от телег.

За печью широкая деревянная кровать с ворохом соломы, прикрытой дерюжкой. Под иконами стол, заставленный чугунками. В избе тепло, припахивает скотным двором, хотя, кроме куриц, квохтавших в курятнике, никакой живности нет. Когда-то изба имела два окна. Теперь тускло просвечивает одно, второе заложено свежими обрубками от бревен, забито досками.

— Ну вот, тута. Еду принесу, по нужде выпущу. — Урядник пошел к двери, но, увидев, что Катя пригорюнилась, задержался, утешил: — Не первая ты заночуешь здеся. Бывали многие смутьяны. Поняла, чо ли?

Катя молча опустилась на кровать, осмотрелась, вспомнила наказы брата: "Не отчаивайся, Катюха, ни в каком положении. Сразу думай о своих преимуществах в сравнении с другими товарищами, которые, может быть, в сто раз худших условиях, чем ты. И самое главное — не настраивайся на жалость к себе. Особенно нелегки в заточении первые минуты и часы. Двигайся, сколь позволяют условия, рассуждай сама с собой вслух".

Урядник вышел и долго гремел замком. Потом он почему-то так же долго толокся на скрипучих ступеньках крыльца.

Когда его шаги смолкли и где-то поодаль скрипнула дверь дома, Катя сбросила Дунин полушубок, заложила руки за спину и принялась ходить по избе.

— Нет, тут совсем неплохо, тепло, свет в окошко падает, на кровати солома. Спать будет мягко. — Она говорила негромко, все больше и больше убеждаясь, что совет брата действительно резонный. От собственного голоса, от движения по избе ей стало как-то лучше, спокойнее, и она улыбнулась сама себе, подумав: "А всетаки дом Лукьянова я им не выдала. Теперь уж никак его ко мне не прицепишь. Взяли на улице…"

Возможно, со стороны все это говорение показалось бы смешным, но Катя продолжала ходить по избе и рассуждать:

"А тебе, милая Машенька, самое лучшее как можно скорее вернуться в город, чтоб вдруг не спохватились власти насчет тебя. Я понимаю, как тебе не хочется покидать родное село… Тут родители, а главное — Тимофей, но все-таки не задерживайся, поспеши… Кстати, и пану Насимовичу сообщишь о моей беде".

Катя сама не могла бы определить, сколько времени она ходит по избе, но вот заскрипели ступеньки крыльца, загремел замок, взвизгнула дверь. Вошел урядник, заполонив собой все свободное от вещей пространство в избе. В руках у него были краюха ржаного хлеба и миска с горячими щами. В миске плавала раскрашенная деревянная ложка.

— Сходи на двор да садись обедай, барышня, — ставя на стол миску, сказал урядник.

Катя покинула избу, вернулась с красными руками, растирая комочки снега.

— А вода в рукомойнике налита, — заметил урядник и посторонился, пропуская Катю к столу.

— Спасибо. — Катя села на табуретку, принялась есть.

Урядник не уходил, ждал, когда она доест, чтоб сразу унести посуду.

— Вы мне скажите все-таки, за что вы меня задержали, господин урядник. Я же беженка и так намучилась. — Катя решила воспользоваться присутствием урядника и прощупать его настроение.

— Смутьянство… Разве на сходке можно этакое говорить? Мужик и так в злобе. Его только чуть подзуди, Ън столько горшков набьет, что потом в год не склеишь. — Урядник говорил без ожесточения и не бычился, как несколько часов тому назад, не фыркал и не оттопыривал свои обветренные, с кровоточинками губы.

— Я ничего худого не говорила. Сказала то, что знала. Вы-то что, разве не среди людей живете? Разве не знаете, как все бедствуют? — Катя произнесла эти слова спокойным тоном, наблюдая за урядником, стоявшим в некотором раздумье. — Небось и ваши сыновья в окопах вшей кормят неизвестно во имя чего?

— Двое их у меня. Семен — старшой, по ранению па побывке был. А Васюха без вести сгинул. Год прошел, а от него ни слуху ни духу. — Голос урядника дрогнул, он опустил голову и всхлипнул.