— Какая разница? Анатолий.
— А… Но… — Саша закашлялся.
А я подумала, как жалко, что в момент такого очевидного реванша я думаю о том, не пора ли Максиму менять памперс, и не пора ли в связи с этим заворачивать всю компанию, за вычетом проигравшего Александра Виноградова — домой.
Саша отошел чуть в сторону от меня и коляски.
— И… и ладно! Да и черт с тобой! Ты смотри, какая, а? Замуж… За кавказца какого-нибудь, да? Или за девяностолетнего вдовца с простатитом?
— Нет, Саша. И ни то, и ни другое. Извини.
— Да мне плевать! Но это мой сын, и я буду его растить и видеться с ним! Сколько захочу!
— Ты уже хотел видеться с Варей, когда пожил с нами, а потом ушел, пока мы приданое с Варей шили.
— Не болтай! — попытался даже прикрикнуть Александр Виноградов, но я видела, что он обескуражен.
Я вдруг увидела, что Варя набрала полные глаза слез и изо всех сил сдерживалась, чтобы не зареветь. Я остановилась, обняла ее и посмотрела на по-прежнему красивое лицо Александра Виноградова, сейчас слегка разрумянившееся от легкого осеннего морозца, на аккуратно постриженные, почти совсем седые виски густых темных волос, на нежные, девичьи мочки — круглых Варькиных ушей…
— Это не твой сын, Саша.
— Что ты сказала? Не мой сын? Как его зовут? Только не ври! Фамилия у него какая?
Я чуть помедлила.
— Виноградов.
— Виноградов? А-а-а!.. Ты дала мою фамилию, не спросясь меня? Или ты его еще не регистрировала? И как его зовут?
Я засмеялась. Как же переполошился мой первый Виноградов!
— Зовут его Максим, как ты и хотел, Саша. Ты же всегда хотел иметь сына Максима, правда? — Я покрепче обняла заметно съежившуюся под моими руками Варю. — Плюс к дочери Варваре, разумеется. А Максима я, как ты выражаешься, зарегистрировала, не беспокойся. Он на самом деле Максим Виноградов.
— Я, конечно, рад. Но я бы с большим удовольствием сделал это сам… Да-а… Порядочки сейчас… Ну что ж, ладно… Ну что, — он нагнулся ближе к Максиму, — что, Максим Александрович, как жилось вам без отца?
— Он Максим Анатольевич, Саша, и без отца пока, слава богу, не жил.
— Что ты сказала? — Александр Виноградов остановился и то ли споткнулся, ухватившись за мое плечо так, что я чуть не упала, то ли нарочно тряхнул меня изо всех сил. — Что ты сказала, повтори? Какой к чертям собачьим Анатольевич? Это что за шутки? Это мой сын? Да не говори ничего, я знаю, я чувствую, я и тогда чувствовал, что у меня все получилось… Ты обманула меня — тогда? Ты знала, когда я уходил?
Я покачала головой:
— Нет.
— Все равно правды не скажешь…
— Почему? Я действительно сначала не знала. И мне, и нам с Варей было… достаточно сложно одним, без тебя. И потом я даже говорила тебе один раз. Пыталась…
— Тьфу, черт… Ты же сказала, что наврала… я так и подумал — нечем было меня удержать, вот ты и… Зачем ты…
— Но ты же был занят прелестями одной рыжеволосой девушки.
— Тьфу ты… — он весь исплевался, поминая то господа, то черта, — господи! Ну так с кем ты Максима записала? Это ведь мой сын?
Я помедлила.
— Какая теперь разница.
— Большая! Я должен знать, что у меня есть сын, что я не напрасно жил…
— Ты только не плачь, Саша. Жил ты скорей всего не напрасно. У тебя есть и дочь, и…
— Понятно. Значит, мой! Вама!..
— Вамама, — подсказала я. — Теперь еще Максим есть. Имя укрупнилось. Стало еще чудесней.
— Ну да… Ленка… — Он с мучительной гримасой возвел глаза к небу, как будто у него что-то заболело, потер грудь. — Всё, идите домой, собирайтесь, я за вами вечером приеду.
— Саша, не говори глупостей. Живем мы теперь совсем в другом месте, через бульвар.
— Я уж знаю, что ты скакала то в одну квартиру, то в другую. Я звонил как-то.
Я хотела ему хоть что-то сказать о том времени. О том, как мне было страшно, и плохо, и больно. Но не стала. Зачем?
— Я вышла замуж, Саша. У меня есть муж. Я, наконец, стала Елена Виноградова, я этого хотела много лет. А это мои дети, Варвара и Максим Виноградовы. Правда, у них разные отчества. Но это детали. Варька, смотри-ка — не Светлана ли там ваша Ивановна идет? Подойди к ней, спроси, что по математике задано, мы же увели тебя с конца урока. — Варя внимательно посмотрела на меня и пошла догонять учительницу. — А чей Максим сын… Это, может быть, я ему когда-нибудь скажу. Но вряд ли. Это будем знать мы с тобой и его… отец. Тот, чью фамилию он носит. Тебя я к нему больше не пущу.
— Ты… ты с ума сошла! Мне сорок шесть лет! У меня… Это мой сын, и я буду видеть его, сколько захочу!
Я видела, как странно покраснели его веки, и провела ладонью по его руке, которой он опять схватил ручку коляски.
— Нет, Саша. Ты же хотел свободы. Боялся, что я начну ее ограничивать. Ты страшно испугался, что придется теперь иметь одну и ту же «сексуальную партнершу» в виде меня, постылой… Так теперь ты имеешь все, что хотел. Правда? Свободу, друзей, женщин, девушек в неограниченном мною количестве и составе, и все остальное. А сын… зачем он тебе? Ты разве растил Варю? Она нужна тебе сейчас?
Александр Виноградова сам убрал руку с коляски и покачал головой:
— Зла-ая ты, злая… никогда не думал, что ты такая злая… — Он поддел ногой мокрый кленовый лист. — Сын — это другое! Ты не имеешь права!..
— Сыновей любят и растят еще меньше, чем дочерей. Их зачем-то хотят иметь все мужчины, а потом не знают, что с ними делать, с описанными, сопливыми, слабыми, капризными и трусливыми.
Александр Виноградов глубоко вздохнул, взял мою руку и крепко сжал ее.
— Моя милая, моя родная… Ты умная, ты чудесная, ты красавица… Ты, кстати, кормишь Максима? Тебе хорошо бы его хотя бы до трех месяцев докормить…
Теперь уже вздохнула я.
— Время быстро идет, ты забыл, наверно, а для меня как будто вчера было, как я Варю в три года от груди отнимала. Такая была вселенская трагедия. Неужели не помнишь? Так что надеюсь Максима еще покормить.
— Ты не любишь меня больше? — без перехода спросил Александр Виноградов.
— Уходи, пожалуйста, Саша.
— Значит, любишь, — он успел посмотреть на меня тем знакомым снисходительным взглядом, который когда-то больно-пребольно ранил меня в нашей с ним неравной любви.
— Значит, не люблю. Просто говорить об этом мне неприятно, вдруг тебе станет больно.
Мне самой стало страшно и жарко от произнесенных слов. Ведь одно дело — сказать еще кому-то «Люблю тебя», а другое — объяснить вот этому человеку, который был смыслом моей жизни так много лет…
— Я тебя больше не люблю, Саша.
— И кого же ты любишь? — не сдавался он, все еще надеясь, что это — часть игры. Любовной игры, его игры, в которой я чуть не погибла.
Люблю… Я представила уставшего Толю Виноградова, спящего в кресле с Максимом на руках… И еще вспомнила, как он держал одной рукой у себя на боку Варю под окном роддома и махал мне огромным букетом желтых и белых тюльпанов…
…Тюльпаны выскальзывают у него из руки, и они с Варей смеются, ползают по первому хрупкому ледку, собирают разлетевшиеся цветы, а мне кажется, я слышу этот хрустальный хруст, и не понимаю, что это за звук — то ли хрустит расколовшийся тонкий лед, в который превратились вчерашние лужи, то ли так чудесно звенят замерзшие тюльпаны, то ли это в моей голове, которая чуть не лопнула во время родов, тихо звучит какая-то мелодия, которую, я, может, и знала когда-то, но совсем забыла. Она мне нравится, эта нежная затейливая мелодия, я пытаюсь собрать воедино звуки и повторить, но они рассыпаются, дробятся, и складываются вновь, уже в другую, совсем новую, непривычную и прекрасную…
— Ты не имеешь права! — Александр Виноградов в кои-то веки не шутил, он на самом деле нервничал.
Я посмотрела на бегущую ко мне Варьку, так похожую на него, и прикорнувшего Максима, похожего на меня и на моего папу. Хорошо бы, он тоже стал так смеяться, как мой папа. Потом посмотрела на красивые ровные скулы Александра Виноградова с нездешним золотым загаром, на его гладкий, без единой морщинки лоб, на темные, бесконечно знакомые глаза. Почему-то я раньше не видела, что внешние уголки глаз у него так сильно ползут вниз… так грустно, так скорбно…
