Мне так хотелось спросить — а давно ему пришла в голову такая странная мысль — жениться на мне? Но я не спросила, потому что это вопрос сродни тому, когда я однажды попыталась спросить Женьку:

— А как ты это играешь?

И он в ужасе замахал руками:

— Нет, нет… не спрашивай даже…

«А как тебе пришло в голову это написать? А почему ты в этом спектакле чуть заикаешься? А зачем ты на этой картине нарисовал такую загогулину, на хвост похожую? А можешь сказать, в какой момент ты меня полюбил? И надолго ли?..»

Толя забрал нас из квартиры Любови Анатольевны действительно в тот же вечер. Пока он ездил на встречу, мы собрали вещи и сходили купили в ночном магазине большой букет цветов и чудесного Гнома в красном колпачке и золотистом камзоле нашей милой хозяйке. Любовь Анатольевна даже расплакалась и взяла с меня обещание приезжать в гости.

Толина квартира оказалась в трехэтажном доме, который построили немцы после войны. Однокомнатной ее можно было назвать с большой натяжкой. Кухня, действительно, огромная — метров двадцать пять, при желании можно было разделить ее на две части. Мало того, из кухни вел черный ход на лестницу. Толя подмигнул мне, показывая на эту дверь:

— Для тайных агентов. Имей в виду, если увидишь подозрительную личность…

Я понадеялась, что он шутит.

В ванной комнате стояла чугунная ванна на ножках. Думаю, ее поставили тоже пленные немцы.

— Это модно… — в некоторой оторопи проговорила я. Я и представить себе не могла, что, имея деньги, можно сегодня так скромно жить.

Толя засмеялся.

— Надеюсь, ты все сделаешь, как надо — модно, красиво или как захочешь — в той квартире.

— Можно я для начала уберу арку?

— Можно, — кивнул Толя. — Даже не спрашиваю, почему. Варюша, — взглянув на меня, он повернулся к стоявшей поодаль Варе, — тебе мама сказала, что я сделал ей предложение?

Варя молча посмотрела на меня. На него смотреть не стала. И ушла, села в прихожей на большую сумку.

Мы с Толей взглянула друг на друга.

— Это будет сложно? — спросил он меня.

— Не думаю, — ответила я вполне искренне. — Просто не сразу.

Комната была построена в виде буквы «п», с тремя окнами и балконом. Так что и здесь можно было понастроить перегородок и поселить еще Савкина, к примеру.

— Располагайтесь, девушки, а я съезжу за остальными вещами.

Пока его не было, я постаралась еще раз поговорить с Варей. Мы вместе ходили по квартире, рассматривая немногочисленные фотографии. Вот, вероятно, родители. А вот, скорей всего, маленькая девочка — его дочка. Варя долго смотрела на ее фотографию и молчала. Когда приехал Толя, она тоже не проронила ни слова. Промолчав так до самой ночи, она отказалась от ужина, часов в двенадцать я оглянулась и ее не увидела. Я походила-поискала ее и обнаружила сидящей на полу в том же самом месте — в прихожей. Сумки я, разумеется, разобрала не все, да и не было смысла их до конца разбирать. Девчонка моя сидела между пакетами и молча смотрела перед собой.

— Дочка… — Я попыталась погладить ее по голове, а Варя, моя добрая, послушная Варя, моя капелька и частичка, резко увернулась и еще махнула рукой, чтобы попасть мне по руке.

Она промахнулась, подняла голову, и я увидела в ее глазах слезы.

— Варюша…

— Иди к нему! Что ты пришла? Иди… — сказала бедная Варя и заревела. Когда она так плакала, она становилась похожей на маленького, обиженного, несчастного Сашу Виноградова… «Одно лицо!..» — смеялся Саша, любивший поддразнивать меня на предмет Варькиной очевидной и неоспоримой похожести на него.

Я присела рядом с ней, чувствуя, что сейчас зареву тоже. Да села как-то неудобно, и у меня резко защемил правый бок. Я заохала и попыталась встать. Варя испуганно посмотрела на меня:

— Мам, ты что?

Я схватилась за бок.

— У тебя болит сердце?

— Нет, Варюша, сердце слева, вот здесь… Просто что-то… Ой, подожди…

Боль был такая резкая, что мне трудно было даже говорить. Варька безумно испугалась, засуетилась около меня, приложила ручку к тому месту, за которое я держалась. Боль стала поменьше.

— Мам, можно я позову… дядю? — она смотрела на меня испуганными глазами.

— Нет, Варюша, не надо… Чем может помочь мужчина…

Она держала ручку, не отнимая, и боль постепенно проходила. Вероятно, просто малыш внутри своей тяжестью надавил мне куда-то. Через несколько минут все прошло. Я взяла Варю за руку.

— Варюша, пойдем выпьем чаю? Я без тебя не ела. И не пила ничего.

Она руку не вырывала, только крепко ее сжала.

— А он… уйдет, мам, а? — с надеждой спросила она и заглянула мне в глаза.

— Нет, Варюша, это же его дом, куда он пойдет.

— А мы будем с ним жить теперь? Зачем?

— Варюша. Я… я люблю его и… я выйду за него замуж.

— А как же я? — она заплакала.

— Доченька… Ты — это ты. Я тебя люблю больше всего на свете, больше самой жизни. А он будет моим мужем.

— А как же папа?

Варька, милая моя Варька, любила Сашу Виноградова очень. Любила сидеть у него на коленях, когда он смотрел телевизор, бездумно перетыкая с программы на программу. А она сидела, обняв его, и смотрела всю ту ерунду, под которую кемарил в кресле вечно пьяненький к вечеру Саша. Она любила улечься вместе с ним в девять вечера в постель и слушать, как он, явно думая о своем, на одной ноте бубнил ей какую-нибудь сказку. Иногда я слышала, как она смеялась:

— Пап, ты читал уже эту страницу, переворачивай!

Варька любила гоняться за ним на даче, когда он стриг траву газонокосилкой, и ездить на тачке в лес, взгромоздившись на плотную ароматную кучу свежескошенной травы. Она хохотала и смеялась, и обнимала его, расцеловывая, и ждала — дождаться не могла вечером, когда мы жили вместе, и ждала — дождаться не могла субботы, когда Саша жил один.

Никогда не будет она любить Толю так. Скорей всего, она вообще не будет его любить — никак. Замкнется, станет быстро взрослеть, отдалится от меня. И я ничего, ничего не смогу с этим поделать.

Толя наверняка сейчас слышал — у нас что-то происходит, но не вмешивался.

Я аккуратно вытянула ноги, чтобы больше нигде не защемило, села поровнее, притянула дочку к себе и дала слезам волю. Варька, сопя, сидела, уткнувшись в меня, но больше не ревела.

— Прости меня, Варюша. За все прости. За то, что я дом наш не сохранила. За то, что Сашу не смогла сохранить, за то, что так опрометчиво родила тебя. Я надеялась, что, когда родишься ты, мы с папой, наконец, будем вместе. Это такая ошибка некоторых мам… Мне казалось, что именно этого нам и не хватает.

— А папе так казалось? — вдруг спросила Варя.

— То казалось, то не казалось. Ты же знаешь нашего папу.

— Ушел-пришел, убежал-прибежал, — кивнула Варька и добавила, гладя меня по мокрой щеке и целуя, — не плачь, мамочка, пожалуйста.

— Я не буду, дочка. Но я не знаю, что мне делать. Наверно, не надо было сюда приезжать… Я, наверно, поспешила… Хочешь, поедем обратно, в… нашу комнату?

Жестоко было спрашивать об этом семилетнюю девочку. Что она могла мне ответить, моя дочка, которой я в результате не смогла дать ничего, кроме своей глупости? Варька ничего не ответила, положила мне голову на колени и затихла.

Что я могу дать дочери, кроме своей непрактичности и благостной терпимости? Всепрощение… Я никак не могла понять, что он подлец, потому что я, столь наивная, вообще не знала, что это такое… Что можно — вот так… Я много лет не понимала, ждала и надеялась — как на полном серьезе рассказала сегодня Толе. Но я ведь даже не осознавала — кого я ждала… Он делал гадость, я сразу это прощала, не составив себе труда понять, что произошло, Умывалась слезами и покорно ждала, когда же он придет снова, с новыми предложениями…