Варька кивнула каким-то словам из сказки, даже улыбнулась, а я опять поднялась к маминой квартире и коротко позвонила. В квартире по-прежнему была тишина. Я позвонила еще. Послышались шаркающие шаги, и дверь медленно открылась. За дверью стояла мама и смотрела на меня невидящими глазами. Под глазами у нее были красно-черные круги.

— Мама…

— Лена? — вдруг как будто удивилась мама. — Заходи.

Я осторожно зашла в большую прихожую. Игорек сидел там же. Рядом с его ногой уже натекла порядочная лужа крови. Игорек еле заметно покачивался и смотрел куда-то вбок. Павлик сидел у противоположной стены, тоже на полу. Увидев меня, он заволновался и стал неотрывно на меня смотреть.

— Мама, что у Игоря с ногой? — негромко спросила я.

— Я ее сломала, — тоже негромко, и словно прислушиваясь к звуку своего голоса, ответила мама.

— Нужно поехать в травмопункт, — стараясь оставаться спокойной, предложила я.

— Конечно, — согласилась мама и взяла куртку Игорька с вешалки.

Она подошла к нему и положила куртку рядом с ним.

— Одевайся, — тихо сказала она и пошла прочь.

Игорек не шевельнулся. Мама остановилась на полдороге и, не поворачиваясь к нему, повторила, еще тише:

— Одевайся.

Игорек продолжал сидеть молча, не меняя позы и не поворачивая головы, только раскачиваться стал чуть сильнее.

Мама вдруг резко повернулась и страшно закричала:

— Одевайся! Одевайся, я сказала! — она рванулась к нему и стала бить его курткой по голове, по животу, по сломанной ноге.

Я бросилась к ней и стала ее оттаскивать. Тут же подоспел Павлик, маму он трогать не решался, только, странно повизгивая, повторял:

— Мамуль, ну мамуль, ну мамуль, мамуль… не надо… не надо… ничего не было… мамуль… я спросил его… а он… мамуль… он ничего мне не делал…

— Убью! Все-е-ех! Всех! Всех! Всех! Всех! Всех! Всех! — мама стала говорить все быстрее и быстрее, продолжая рваться к Игорьку, который давно лег на бок и молча лежал, уткнувшись головой в ковер. Мама, по-моему, израсходовала все свои силы, а может, уже просто отбила руки и теперь только беспомощно колотила ладонями по полу рядом с ним.

— Ма-а-а-а… — кричал Павлик, захлебываясь слезами и соплями — мужчины все-таки так отвратительно плачут, — ты понимаешь? Понимаешь? Лена! Ничего не было! Скажи ей! Я спросил — как?.. Он мне показал, понимаешь, просто показал, на своем… понимаешь, мама… а то я пробовал, а у меня не получается, мама!.. То вдруг сам встает, а когда я хочу, чтобы он… то… А Игорь… Он ни в чем не виноват! Он просто хотел мне помочь! Он… показал мне, как надо…

Мама обернулась со страшными глазами и тяжело, с присвистом дыша, стала медленно распрямляться. Павлик спрятался за моей спиной и замолчал.

Я оглянулась в поисках чего-то похожего на веревку, пояс… Вспомнила, что в ванной обычно висят халаты, побежала в ванную. Там мне пришла в голову другая мысль. Я быстро набрала полтаза — сколько набралось — ледяной воды и, расплескивая ее, подбежала к маме. Мама как раз занесла ногу в туфле на хорошей мощной подошве — она всегда ходит дома в модельной обуви, а я вылила ей весь таз воды на голову. Мама ахнула, повернулась ко мне и стала оседать. Я не успела ее подхватить, она свалилась на пол и потащила руку к сердцу. Не дотащив, она вдруг стала закрывать глаза. Я увидела белки ее глаз. Маму стало трясти. Я намочила руку в луже воды на полу и приложила ладонь к ее лбу.

— Иди принеси корвалол или валокордин, — сказала я Павлику, — быстро.

У мамы дрожали подбородок и губы сильной мелкой дрожью, как будто ей в рот вставили какую-то игрушку. Она открыла глаза, посмотрела на меня, взяла меня за руки и сильно сжала.

— Я его убила, — сказала мама. И стала смеяться.

Я еще зачерпнула воды из почти растекшейся лужи и умыла ей лицо. Павлик уже протягивал мне пузырек сердечных капель, не приближаясь к маме. Чашку он не захватил. Я быстро накапала капель прямо себе в руку, влила маме в рот. Мама не сопротивлялась, только закашлялась.

— Нет, мамуль. Не убила. Вон он опять сел. Павлик, воды маме принеси, простой.

Игорек и вправду опять сел и даже перестал качаться. Теперь он рассматривал свою сломанную ногу.

— Игорь! Ты меня слышишь? Ты сможешь сам встать? — спросила я, не надеясь на ответ.

— Смогу. Наверное, — ответил мне Игорек совершенно нормальным голосом.

«Вот так бить каждый день, глядишь, и разговаривать научится», — заметил внутри меня противный журналист.

— Подожди, я помогу, — я осторожно освободила свою руку, которую держала мама, и встала, чтобы помочь Игорю подняться.

Павлик было дернулся к нему тоже, но мама посмотрела на него тяжелым взглядом, и он остался на месте. Воды он ей так и не принес.

Я вызвала такси — в таком состоянии мама вести машину не сможет. Помогла одеться всем троим, хотя мне казалось, что Павлику лучше остаться дома. Я достала из своей собственной сумки баночку с валерьянкой, дала всем по пять таблеточек, оставшиеся три разгрызла сама. Запили все отвратительной водой из чайника — мама принципиально не пользуется ни фильтрами, ни питьевой водой — говорит, если война начнется — все подохнут от микробов, а мама со своими ненаглядными мальчиками-вассалами — нет.

Наши с Варей вещи пришлось заволочь в квартиру, ничего не говоря маме. Она, по-моему, и не обратила на это внимания. Игорек идти сам, естественно, не мог. Он обхватил меня за шею, я тут же заметила вспыхнувшие и сразу погасшие огоньки в маминых безумно уставших глазах. И мы с ним попрыгали к лифту. Павлик плелся сзади. Мама, прерывисто дыша, держала его за воротник куртки. Варька тихо шла рядом со мной.

Таксист с некоторым сомнением оглядел нашу маловменяемую окровавленную компанию, но ничего не сказал, услышав адрес травмопункта. Очереди в травмопункте практически не было — понятно, не праздник, не выходные, люди только готовятся. Но когда нам надо было заходить в кабинет, привезли парнишку с выбитым глазом и, мы, разумеется, пропустили его. Я слышала, как врач орал на его друзей и советовал им, не теряя ни секунды, везти парня в больницу. Я покосилась на ногу Игорька. Может, и нам надо было сразу в больницу?

— Проходите! — крикнул врач.

Как же я люблю врачей! — в очередной раз в своей жизни быстро подумала я. Почему я не встретила врача? Я не смогла удержаться, чтобы не взглянуть на его правую руку. Кольца не было, но никто ведь не заставляет мужчину объявлять всему миру, что уже есть кто-то, о ком он обещал заботиться, и кто сегодня вечером будет ждать его с надеждой на любовь и верность. Женщина носит кольцо с гордостью и радостью, многие даже после развода носят его, просто переодев на левую руку и испытывая при этом сложные чувства. Вот, смотрите, я была замужем — не думайте, что я до тридцати трех так и не… Но теперь я развелась. Я свободна. Но я — порядочная женщина. Меня любили и делали мне предложение, как всем. И дети мои — родились в браке…

— Да-а-а… Открытый перелом… И кто ж тебя так? — спросил врач.

Мы с мамой и Игорькой хором ответили:

— Понимае… — успела сказать я.

— Я! — вскинулась мама.

— Сам, — объяснил Игорек.

Павлик сел на стул около двери и молча сидел там.

— В суд подавать будете? — спросил проницательный врач Игорька.

— Нет, — сказал тот совершенно нормальным голосом, а не загробным голосом виртуального призрака, которым он обычно разговаривал дома.

— Ладно. Нин Лексевна, — врач обратился к медсестре, — давай промывай и того, и этого, — он подошел к Павлику. — Ну а ты что? Тоже сам?

— Тоже, — ответил Павлик и опустил голову.

— Ну ясно. Может, вы сами и лечить себя будете? Подралися, полюбилися… — Он еще раз взглянул на маму, которая обычно выглядела гораздо, лет на десять, моложе своих лет и разница в возрасте с Игорьком была не так заметна, как сейчас. Похоже, доктор не понял степени родства и не стал вдумываться. Он сел за стол.

— Так, давайте записывать… Кто есть кто, когда родился. Когда помереть собирается… По какому адресу живем, а по какому деремся… Мамаш… — он осекся, заметив совершенно несчастный мамин взгляд. — Мадам, — поправился он. — Вы тоже присядьте.