Они, видно, где-то хорошо отпраздновали победу и часам к пяти уже прибыли на место жительства.

— Открывай, падла! — заорал Гарик и заколотил в дверь ногами.

Я открыла дверь. Эльвира держала пьяную старуху и сама еле стояла на ногах.

— Ой ты, ёптыть! — она дернула Варю за меховой воротничок на свитере.

Я оттолкнула ее руку — ей, видно, только того и надо было.

— Я те щас глаз на ж… натяну… — вполне миролюбиво объявила Эльвира и потянулась ко мне волосатыми ручищами, но тут неожиданно встрял Гарик.

— Слышь, ну-ка… — Он сильно пнул Эльвиру в сторону комнаты, и она пролетела прямиком на компьютерный стол, там и затормозила.

— Пригодится… — ничуть не обидевшись на Гарика, она похлопала по старому монитору, который я не стала относить к Токмачеву. — Ой, я сегодня… ой… — у нее что-то булькнуло в горле, — уста-а-ла… щас… — она побрела в ванную, держась за стену. Плохо пока ориентируясь в своей новой квартире, Эльвира вместо ванной пришла на кухню и там стала очищать себе желудок, комментируя его содержимое.

Гарик, по-хозяйски уперев руки в боки, встал посреди комнаты, удовлетворенно оглядел все кругом и вполне мирно, нормально предложил мне:

— Лена, ты б шла уже, а? Я за тебя садиться не собираюсь. Не доводи лучше.

Я показала ему рукой на шкаф.

— Вот здесь есть пустые полки. Имей в виду, я еще до суда, на всякий случай сделала фотографии квартиры и опись имущества. Сегодня утром у меня был участковый с понятыми, они подписали все это, — я показала ему такой же липовый листочек, какой был у него. — Если что-то пропадет или вы испортите, тогда точно сядете. Токмачева знаешь? Не этого старичка, соседа моего, а его сына?

Гарик неохотно кивнул.

— И чё?

— А ни «чё». Он мой любовник. Замуж не возьмет, но башку тебе открутит, если «чё». Въехал?

— Ой, запугала! — закочевряжился на всякий случай Гарик, но в глазах его я увидела сомнение.

Варя пододвинулась поближе ко мне.

— Я тебе сказала, ты меня услышал. Остальные вещи заберу завтра. Приду собирать с любовниками. Со всеми, какие есть.

Мы вышли с Варей на улицу, я стала ловить машину, чтобы ехать к маме. Я пыталась ей несколько раз позвонить в течение дня, но мама, видимо, ходила по магазинам, по крайней мере, трубку дома никто не брал. Мобильный у нее, как обычно, был отключен. Дома-то, конечно, должен быть Игорек, а к вечеру и Павлик, но вот так ехать, без звонка…

— Мам. Давай папе позвоним, — вдруг сказала Варя.

Я посмотрела на нее.

— Давай, — неожиданно для самой себя согласилась я.

Я решила позвонить на работу, в банк, и если он занят, секретарша не соединит. Не соединит она и в том случае, если он попросил со мной не соединять.

— Ало, — он ответил очень вежливо и корректно, что не предвещало ничего хорошего.

— Саша, это я, здравствуй.

— Я слушаю тебя.

Дальше можно было не продолжать, но я попыталась.

— Саша, у нас такая беда…

— Воскобойникова, кончай ломать комедию! Какая у тебя беда? Что я тебя больше не люблю? Я это уже слышал.

— Саша…

— Лена. У меня другая женщина. Ясно тебе?

— Саша…

— Лена, я — на работе.

Я повесила трубку. Через пару минут он перезвонил.

— Так, и что за беда?

Я набрала побольше воздуха.

— Нет никакой беды, Саша.

— Я так и думал, — зло засмеялся Виноградов и повесил трубку.

— Что он сказал, мам? — тихо спросила Варька.

— Что на Малой Бронной очень хороший новый спектакль, чтобы мы с тобой обязательно завтра на него пошли.

— Правда? — очень обрадовалась Варька. — А я думала, он что-то плохое сказал… А мы к нему в Митино не можем поехать?

— Вряд ли, доченька. Он же не один живет.

Он купил себе котенка, очень хотелось сказать мне, маленького, грязного, голодного котенка. Покормил его, помыл, купил антиблошиный ошейник, и котенок его в благодарность облизывает…

— С тетей, да? — спросило дитя нашей компромиссной семьи.

— Да бог с ним, доченька.

Остановилась машина, и мы с трудом затолкали все наши сумки в багажник.

У мамы в квартире горел свет во всех комнатах, что было очень странно. Я попробовала еще раз позвонить. Снял трубку Игорек.

— Игорек, здравствуй, это Лена.

— Лена, здравствуй, — ответил мне Игорек. И повесил трубку.

Господи… Да что же такое? Может, сорвалось? Я перезвонила. Никто долго-долго не поднимал трубку, потом ее сняли и бросили. Видимо, на пол. Я услышала далекий мамин крик:

— Я тебя убью! И себя убью! Убью вас! И его убью!

Затем раздался невероятный грохот, и страшно затрещало прямо у меня в ухе — видимо, наступили на телефон. Связь прервалась. У мамы что-то происходило. Пойти туда — некстати, с сумками… А не пойти — я маму свою знаю. Моя мама, в отличие от ее дочери, умеет выливать морковный сок прямо в морду обидчику.

— Пошли, — сказала я Варьке.

Кое-как я взвалила на себя все сумки, и мы двинулись. Мамин лифт ломается раз в пять лет, не чаще. Сейчас он был сломан — стоял ниже первого этажа на полметра, с зажженным светом. Я заглянула — нет ли там кого, и мы пошли наверх, на шестой этаж пешком.

Уже на третьем были слышны крики, кричала одна мама, она, по всей видимости, и бросала предметы. Я оставила вещи и Варю пролетом ниже, так, чтобы мне было их видно, а сама поднялась и позвонила. Я была уверена, что звонка не слышно, но дверь неожиданно открылась — кто-то, значит, стоял прямо под дверью. Это оказался Павлик. Я успела заметить, что у него рассечена бровь и порван рукав.

— Т-ты куда?! — страшно закричала мама и рванулась откуда-то из глубины квартиры к двери. По дороге она, судя по всему, задела громадную напольную вазу — только от нее мог быть такой грохот. — Попробуй только уйти! Попробуй! Я себе пальцы по одному отрежу, ты слышишь меня! — Мама, рыдая, схватила Павлика за плечи, стала бить его и толкать, но, по-моему, уже больше для острастки. — И ему все отрежу! Все его гнилые потроха!

Я увидела сидящего у стены Игорька. Он сидел прямо на полу, странно поджав одну ногу, и смотрел куда-то в сторону. Он был страшно бледен. Я заметила у него на поджатой ноге кровь.

— Мама…

— Кто?! Ты что? Ты еще здесь? Ты откуда?..

— Мама, мамочка… — Я зашла было в квартиру, но она стала меня выталкивать, бросив Павлика.

— Уйди, Лена! Уйди-и-и! — закричала мама и попробовала закрыть дверь. Но я увидела ужас в глазах Павлика и поставила ногу, чтобы дверь не захлопнулась. Мама сгребла мое лицо рукой и с силой оттолкнула от двери.

— Мамочка! — теперь уже закричала Варя, видевшая это все с лестничной клетки.

— Варюша, все хорошо… — я вырвалась из маминых рук и спустилась к Варе.

Бедная девчонка, только что пережившая налет мародеров на нашу квартиру, стояла и тихо тряслась.

— М-м-мам-м-ма, — мне показалось, Варька не может выговорить слово.

Я слышала о таких случаях, когда дети во время обычных семейных баталий начинают заикаться, а родители замечают это, только когда помирятся. Или разъедутся.

— Варенька, Варюша… — я стала целовать ее, гладить, по возможности спокойно, по щекам, по плечам, по рукам.

Варька вдруг заплакала и, слава богу, хорошо выговаривая все согласные, спросила:

— А почему бабушка дерется?

— Не знаю, Варюша, сейчас попробуем выяснить.

Я прислушалась к тому, что происходило в квартире. Там неожиданно наступила тишина. Я посадила Варю на чемодан, достала ей плеер — как это я сразу не догадалась! — вставила в уши. Варька обрадовалась и с удовольствием стала слушать сказки Мадонны в исполнении самой Мадонны на английском языке. Что там она понимала, точно не знаю, но ей очень они нравились, особенно сказка «English Roses», про четырех девочек, которые завидовали пятой, самой красивой. Завидовали и не любили, пока не узнали, что у той умерла мама и она, бедная, живет с папой и работает, как Золушка. Тогда девочки ее пожалели, полюбили и сами стали добрые и хорошие.