— У тебя кто-то есть?

— Посмотри на себя, кенгуру!

Он хотел пошутить, но я расстроилась — еще бы, мне так хотелось услышать какие-нибудь хорошие слова за два часа до родов…

После родов Саша появился, только когда смирился с тем, что мальчика не получилось — Варя уже вовсю улыбалась и гукала.

И я все ждала, что Саша сделает мне предложение. И когда ходила беременная, и когда родилась Варька, и когда она стала подрастать, оказалась внешне очень похожей на Сашу, и он сам, как мне казалось, полюбил дочку. Я думала: «А что еще-то нужно для счастья? Вот есть я, вот Варя, мы так его любим, и он нас как будто — тоже. Почему же, почему?..»

Мои размышления прервал посторонний звук. Я увидела, как из гостевого дома вышел мужчина. По силуэту мне показалось, что это Толя Виноградов. Я не могла понять, хочу ли я с ним разговаривать — о чем, зачем… Лишь бы не думать о Саше и всей моей глупой с ним жизни? Стоит ли для этого говорить с другим. Но мне не пришлось выбирать. Он тоже увидел меня и пошел прямо ко мне.

Наверно, он заметил меня еще из окна. Неужели для этого вышел? Подойдя ко мне, он, ни слова не говоря, протянул платок. Я засмеялась:

— Да я больше не плачу. Спасибо.

— А что же вы делаете ночью, одна, в чужом саду?

— В чужом заснеженном саду… — я посмотрела на Толю. Хотела договорить стихи: «следы чужие полустерты…» Но не стала. Хватит, наговорилась уже за свою жизнь стихов тому, кому они оказались совсем не нужны.

Я смотрела на него, и мне вдруг остро захотелось, чтобы он опять близко подошел ко мне и спрятал меня в своих объятиях. Он не подошел и не спрятал. Он сказал:

— Вы романтичны. Наверно, любите стихи?

Я не поняла, иронизирует ли он, взглянула повнимательнее, но в темноте глаза было не разглядеть.

— Наверно…

— Вы ждете кого-то?

Я пожала плечами:

— Нет, конечно. Мне не спалось. Я решила подышать воздухом.

— О чем вы думали?

— Вы действительно хотите это знать?

— Почему нет?

— Я скажу, хотя, скорей всего вы испугаетесь.

— Вы хотите кого-то убить?

Я засмеялась:

— Нет. Вы совсем другого испугаетесь.

Он улыбнулся.

— Попробуйте.

— Хорошо. Мне все время не дает покоя одна мысль. Есть такой закон, я его давно поняла: женщина привыкает и от этого любит, мужчина привыкает — и перестает любить. Вот я и думаю, что это? Ошибка создателя? Его ирония? Какой-то сбой в программе?

Толя, который очень внимательно меня слушал, добавил:

— А может, так было задумано?

— Ну да… жестоко для меня лично и очень удобно для природы. Плодитесь! Ты полюбила? Так плодись и выращивай плоды своей любви. А он пусть пока бегает и ищет, где можно еще расплодиться. Чтобы нас было еще больше, страдающих от несовершенства чьего-то замысла. Ведь пришлось даже корректировать словами — раз не получилось на деле.

— Критикуете замыслы создателя?

— Он и сам, по-моему, был не очень доволен результатами. Иначе зачем говорил: «не прелюбодействуйте, смиряйтесь, терпите». Как будто пытался подсказать единственный путь, как избежать страдания, неизбежно возникающего вместе с жизнью.

— Неужели это возможно?

— Наверно. Только сложно. Ставить себе хоть какие-то ограничения. Не впадать в отчаяние от горя. Терпеть боль. Смиряться с потерями, даже если они невосполнимы.

— Понятно. Интересно. Вы буддистка?

— Нет, почему?

— Почти что дословно сейчас цитировали некоторые постулаты.

— Да нет же, я христианка… доморощенная…

Толя все улыбался и улыбался, а я по-прежнему не могла понять, насколько ему смешно все, что я говорю, или просто симпатично — отчего он так улыбается и все спрашивает и спрашивает меня о самой себе.

— Так чем вы хотели меня испугать, милая Лена?

— Умничаньем. Только я не милая.

— Ясно. — Он как-то странно посмотрел на меня и покачал головой. — И первое ясно, и второе. А какая вы?

— Требую от мужчин невозможного. И у меня плохой характер. Я много плачу. И я зависима от своих чувств.

— Здорово, — спокойно ответил Толя. — Жаль ваших мужчин.

— Хорошо, что не меня. А у вас есть дети?

Он как будто не удивился резкой перемене темы.

— Есть. Дочь. Она уехала со своей мамой в Канаду.

— Зачем? Зачем мама уехала?

Толя пожал плечами и ответил не сразу.

— Татьяна хотела жить, сегодня, а не потом. Жить, радоваться, строить дома, растить ребенка, а не бояться за меня и не ждать месяцами, не зная, что принесет ей завтра. А у меня так все складывалось по службе… Не так, как ей бы хотелось.

Я посмотрела на него внимательно. Что он имеет в виду? «Ждать месяцами…»? Он воевал? Да, конечно, и сейчас есть, где воевать, и откуда можно не вернуться… Спросить? Может, сам расскажет? Но он больше ничего не сказал.

— Извините, если сделала вам больно.

— Нет, всё нормально. Уже давно не больно.

— А дочка большая?

— Постарше вашей Вари. Так бойко стала говорить по-английски, что даже как будто акцент в русском появился…

— Она красивая была, ваша жена?

— Красивая. Была и есть, — Анатолий Виноградов прищурился.

Ну конечно! Как же это я забыла? Есть женщины, которых и после развода считают женой, и любят, даже если они живут с другими. А есть другие женщины — на которых никогда не женятся, и не любят, даже если живут с ними.

— Вы тоже красивая, Лена, — зачем-то добавил он.

— Спасибо.

К счастью, мне уже не хотелось, чтобы он обнял меня.

— Хотите, дам вам хороший совет? По поводу вашего отчаяния.

Мне стало так неловко, словно я напоказ выставляла свою болезнь. И привлекала практически чужого человека к лечению.

— Дайте. Только пойдемте по дорожке. Я мерзну.

— А хотите — прогуляемся по поселку? Здесь везде охрана.

Я ждала, что он продолжит, это было бы так естественно: «Да, собственно, со мной вам нечего бояться!» Но он ничего такого не сказал. Я подумала, не взять ли мне его в этой связи под руку, хотя бы чтобы не поскользнуться. Но тоже не стала.

Мы вышли за ворота и направились по дороге, хорошо укатанной автомобилями. Похоже, что в поселке в субботу-воскресенье кипит бурная жизнь. Еще бы. Нет ничего лучше, чем уехать от городской суеты и смрада на все выходные. В театр можно и среди недели сходить. А два дня — топить камин, разгребать чистый снег большой деревянной лопатой, просыпаться утром оттого, что с крыши упал огромный ком снега, испугав воробьев…

Не знаю, заметил ли Толя, что я погрузилась в свои воспоминания, но он продолжил:

— Это, кстати, посоветовал бы вам любой хороший психолог. Кроме того, я пробовал это сам, когда не мог избавиться от ненужных и навязчивых… гм… воспоминаний. Не бегите от своих мыслей. Не обманывайте себя. Сформулируйте четко и по возможности правильно то, из-за чего вы переживаете. Постарайтесь понять, что мешает вам обрести покой. Будьте жестоки с собой. В какой-то момент это просто необходимо.

Даже самый умный, тонкий и умеющий чувствовать мужчина не может понять, что ощущает женщина, когда мужчина, от которого она ждет ребенка, сказал ей: «Ты мне больше не нужна, и то, что у тебя внутри — тоже». И это вовсе не значит, что она продолжает его любить. А разве ненависть не может мучить больше, чем любовь? А обида? А желание отомстить?

Я знаю и могу сама объяснить: пока в душе ненависть и обида — тяжело. Как только избавишься от них, простишь — становится легко. Гениальный наказ создателя: прости должникам своим. Но какое колоссальное усилие воли для этого требуется! Какая постоянная, напряженная работа души… Если встать на колени и простоять четверо суток на полу, лишь отпивая маленькими глотками воду и молиться, молиться — может, мне и полегчало бы. И ушли бы обида, ненависть и страх перед будущим. Не исключено, что я лично свихнулась бы. А дочка Варя улеглась бы с температурой сорок, голодная и несчастная, никому на всем свете больше не нужная.

— Вы не слушаете меня? — Толя Виноградов чуть обиженно улыбнулся.