– Я этого не буду делать, – упрямо сказала она, и тут он не выдержал:

– Знаешь что, ма?! Это уже беспредел! Другая бы мать помогала сыну! Другая бы поняла, что мне сейчас не нотации нужны, а помощь! Сама говоришь – меня опять милиция ищет! Хорошо будет, если они приберут денежки?! Хорошо, да? А между прочим, они не даром мне дались! Между прочим, я на них надежды возлагаю! Неужели нельзя понять? Неужели помочь невозможно? Ну, что мне дала твоя принципиальность, что?! Дома у меня нет, вот что она мне дала! Потому что не могу я жить с такой принципиальностью над головой, не могу! И никто не мог бы! И отец, наверное, поэтому ушел, от твоей принципиальности!

Он заводился все больше, слушая упрямую, потрясенную тишину в трубке. Он знал – мать никуда не ушла, она все слышит… Внезапно трубку у него вырвали. От неожиданности он не смог удержать ее.

– Не говори так с матерью, – сказала Муха, отводя трубку подальше и зажимая ее ладонью. – Ты чего хочешь? Чтобы она с приступом свалилась?

– Отдай трубку, медсестра недоделанная! – рявкнул он.

– На!

И не успел он понять, что случилось, как Муха изо всей силы ударила его пластиковой трубкой в темя. Удар был не столько болезненный (трубка была легкая, телефон новый, кнопочный), сколько неожиданный. Ударив его и отскочив, Муха аккуратно положила трубку и вышла из комнаты.

Иван постоял еще немного, ухватившись за книжную полку, висевшую над телефоном. Больно ему не было – таким пластиком не убьешь. Вот если бы в трубке были батарейки, как в пульте, тогда бы он заработал синяк. Он пытался найти в себе злость, распалиться, хоть как-то отреагировать. Но удивительно – это у него не получалось. Муха сидела или в другой комнате, или на кухне. Ее не было слышно.

Он мог бы сейчас пойти туда, вытащить ее на середину комнаты и так отделать… За все! За нападение на него в тот, первый вечер, за угон машины. За Серегу! За Серегину бабку, которая была более сговорчивой, чем его собственная мать… За проблемы. За расходы. За бесконечное вранье, за недавнюю истерику. За вмешательство в его семейные дела. За этот последний удар, наконец.

Но он не мог двинуться с места. Не мог и не хотел. Он качнулся и потерся лбом о ребро книжной полки. Вздохнул так, будто ему не хватало воздуха.

Если бы он разозлился, ему сейчас было бы куда легче.

Иван снял трубку, послушал.

– Ты испортила телефон, – негромко сказал он, даже не повернувшись к двери.

Муха не ответила. Иван аккуратно положил трубку на место. Вышел в прихожую, оделся, зашнуровал ботинки. Молча открыл дверь, вышел, молча захлопнул дверь. Не с размаху, как сделал бы в приливе ярости.

Он прижал дверь к косяку и прослушал щелчок замка.

А потом ушел.

Оружия у него не было. Пистолет он выбросил еще в подъезде. Он даже не думал об этом – действовал автоматически, следуя правилу, которое когда-то установил Серега. Согласно этому правилу, их не могли бы поймать с поличным, когда они уходили после дела. Разве что в лицо опознают? Но они старались не дать никому такой возможности. Вот и теперь он поступил аналогично. Стрелял он, как всегда, в перчатках, так что за отпечатки пальцев тоже не беспокоился. Того, что по пистолету отыщут торговца оружием в Мытищах, он тоже не "опасался. Торговец себе не враг, чтобы сознаться, кому продал оружие. Да и не найдут они его никогда.

При себе у него не было ничего подозрительного – ни оружия, ни фотографий его последней жертвы, ни каких-либо записей. Ничего, кроме денег – тех, что у него остались после того, как он сделал заначку у матери.

Иван включил свет в машине и, согнувшись, чтобы никто не подсмотрел, пересчитал свои капиталы.

Две тысячи сто долларов. Он предпочел бы пойти в милицию без этих денег. Но ему сейчас было некуда их девать. Оставить Мухе? Он решил туда не возвращаться. По многим причинам. Первая – что теперь у него достаточно своих проблем. И связь с преступницей, находящейся в розыске, ему не нужна. Вторая причина – теперь и Мухе было бы опасно фигурировать в деле рядом с Иваном. Ведь он подозревается в совершении убийства. Если зацепят и ее – получится групповое дело. Хватит ей и своих неприятностей. Им надо разбегаться в любом случае…

«Но не так, – подумал Иван, уже выезжая из двора. – Она решила, что я ушел из-за трубки. Сейчас, наверное, опять плачет. А как я ей объясню, в чем дело? Сам ничего не понимаю…»

Отъехав подальше от дома и проверив, не едет ли кто за ним, Иван припарковался возле большого универсама. Его несколько удивило, что народу вокруг универсама совсем не было. И машин немного. Недавно, проезжая мимо, он наблюдал тут форменное столпотворение. Он и рассчитывал на толпу, в которой к нему никто не приглядится. Но делать было нечего. Ведь он приехал сюда по делу. Рядом с универсамом, под козырьком у стены, виднелись телефонные автоматы. На них падал свет фонаря. На его счастье, один из них оказался исправным. Он снова набрал номер матери. И едва узнал ее голос – такой он был больной, такой старческий.

– Мама, прости, – сказал он.

Мать не ответила. Но и трубку не положила. Иван повысил голос:

– Мам, ты меня слышишь? Слушай… Прости меня. Я подлец.

– Да… – донеслось до него, словно со дна морского.

Иван вздрогнул, как от очередного удара. «Вот и получил… – подумал он. – А что обижаться? Сам так сказал».

– Мам, мне что тебе сказать? – спросил он. – Что сказать, чтобы извиниться?

– Правду.

– Какую?

– Правда одна – Ладно, хорошо. Так вот тебе правда – я этого не делал. Танька не на моей совести! Неужели можно так думать – даже в шутку?! Я не виноват! Я докажу, что не виноват!

– Может быть.

Иван в отчаянии повторил:

– Мама, ну ради Бога, спрячь же деньги! Неужели всему пропадать?! Это честные деньги, трудовые, я все расскажу!

– Значит, это все-таки твои деньги?

– Мои, мам, мои.

– Зачем ты лгал про друга?

– Чтобы…

– Чтобы не давать мне объяснений, верно? – перебила она. – Ваня, ты слишком много скрывал.

Ты всегда от меня скрывал… Скрывал и скрывался.

Я живу, не зная твоего адреса, твоей профессии. Не знаю, с кем ты дружишь, какие у тебя намерения по отношению к своим девушкам… Не знаю твоих девушек. Может, у меня уже есть внуки? А я не знаю.

– Внуков нет… – оторопел Иван.

– Тебе скоро тридцать.

– Ну и что? – Он с трудом сдерживался, чтобы снова не сорваться. И очень спокойно, неестественно спокойно повторил свою просьбу:

– Мама, спрячь деньги, я очень тебя прошу.

Помолчав, она сообщила:

– Уже спрятала.

– Да?! Правда?! Вот молодец! И никому не говори, ладно? А где?

– Нельзя же по телефону…

– Да, да, ты права… – У Ивана стало куда светлее на душе. Мать, во всяком случае, теперь с ним разговаривала. Она ему помогала.

– Что ты собираешься делать? – спросила она.

– Мам, я сейчас поеду туда, в Измайлово. Надо же все выяснить.

– Опомнись, – сказала она. – Ночь на дворе.

Там никого нет.

И только сейчас он понял, почему вокруг так пусто, так темно и безлюдно. Окна универсама не светились. Только витрины слабо озарялись цветными гирляндами. Приближался Новый год, и все готовились к нему загодя, за месяц. Иван взглянул на часы, высунув руку из кабинки, под свет фонаря. Половина второго… Глубокая ночь.

– Они дали тебе телефон, мама? Продиктуй.

Я сам им позвоню. Нечего им к тебе приставать.

Она назвала номер, и он записал его кривыми, торопливыми цифрами.

– Я боюсь, что тебя арестуют, – услышал Иван в трубке.

– Я, мам, этого не делал, – ответил он. – Спокойной ночи.

И повесил трубку. Сел в машину и поехал в Танькиным родителям. Поздний час его не останавливал.

Он знал, что там никто не спит.

В двери светился глазок. Он был прав – в этой квартире не спали. Он позвонил в дверь. Спустя какие-то секунды глазок потемнел. И он услышал дикий визг. Иван даже отшатнулся и поднес ладони к ушам. «Бежать отсюда, – мелькнуло у него в голове, – не выйдет никакого разговора…»