Броди шагнул в кольцо света от моей лампы. Несмотря на темный строгий деловой костюм, все в его облике — ослабленный узел галстука, расстегнутый воротничок рубашки, упавшие на лоб волосы — предвещало бурю.

— Что-то явно не так, — проговорил он.

У меня язык не повиновался спросить, что именно.

— Ты права, Клер. Дженовиц уже давно все решил. Он с самого начала составил свое мнение обо мне и не собирается его менять. Он весьма чопорно пожал мне руку и, если не собирался возражать, полностью терял ко мне интерес. У него был список вопросов, но он настолько невнимательно слушал мои ответы, что у меня появилось ощущение, что мои ответы звучали по меньшей мере неуместно. Что, черт возьми, происходит?

— Хотелось бы мне знать. Такое чувство, как будто кто-то решил осуществить кровную месть. — Я отложила в сторону карандаш. — Что хотел Дженовиц?

— Рассказать о себе, — а потом просто застыл в кресле и уставился на меня. Я отчитался, где и когда родился, где вырос, где учился, перечислил своих братьев и сестер. Когда я приступил к рассказу о Дэнисе, он начал развлекаться с трубкой. — Броди поднес к носу лацкан своего пиджака, понюхал его и отбросил назад. — Ты думаешь, он воспылал желанием узнать мое мнение? Ошибаешься. Вместо этого он начал спрашивать меня о моем разводе. Он не захотел слушать о нашей дружбе с Дэнисом. Не задал ни одного относящегося к делу вопроса, например, о том, что я испытываю по отношению к детям. Полюбопытствовал только, что случилось с моим браком. Предположил, что он разрушился из-за меня и что я был тогда плохим парнем. — Броди со свистом выдохнул и отвернулся. — Короче говоря, именно так все и прошло. — Он снова посмотрел на меня. — Когда я попытался перенестись на несколько лет вперед и рассказать ему, какой из меня получился отец, он завалил меня новыми оскорбительными вопросами. Не водил ли я домой женщин в присутствии Джой. Не считаю ли я себя перебежчиком, потому что сначала работал на Дэниса, а потом стал работать на тебя.

Его негодование вызвало у меня улыбку. Обычно Броди был таким спокойным, умиротворенным человеком, что подобные вспышки гнева получались у него очень выразительными. А теперь он не только отстаивал мои интересы, но еще и подтвердил мои собственные впечатления от разговоров с Дженовицем.

— Еще Дженовиц спросил, что я собираюсь делать, — добавил Броди.

Я молчала в ожидании его ответа, но он отошел в темноту магазина и уселся на край стола.

— Броди?

Его голос доносился до меня уже менее отчетливо.

— Я не жалею о том, что сказал ему. Дженовиц знает, что твой брак развалился. Он знает, что мы с тобой близки. Мне показалось, он заинтересуется тем, что я хочу жениться на тебе. И тогда мы сможем предложить твоим детям настоящую полноценную семью.

Я встала, подошла к нему и обхватила его спину.

— И что?

— Он сказал, что я бесстыдно претендую на тебя и твой бизнес. И усложняю дело об опеке. Смущаю детей. Сбиваю тебя с толку именно в тот момент, когда ты должна сосредоточиться. — Броди повернулся ко мне, пытаясь увидеть мое лицо. — Заявил, что я окажу тебе огромную услугу, покинув город.

— Нет.

Его глаза встретились с моими.

— Возможно, он прав.

— Нет.

Броди соскочил со стола, выпрямился во весь рост и прямо посмотрел на меня. На долю секунды я попыталась представить, что случится со мной, если он уедет. Чувство утраты убило бы меня.

— Нет, — в третий раз повторила я. Я схватила его за галстук и потянула к себе.

— Он прав, Клер. Я любил тебя долгие годы…

Ухватившись за галстук, я привстала на цыпочки и поцеловала его, жарко и упрямо. Отстранившись от него, я поднесла ладонь к его губам.

Но Броди тоже мог проявлять упрямство. Он убрал мою руку.

— Я столько лет любил тебя, но при этом понимал: ты никогда не станешь моей, и это помогало мне выжить. Я свыкся с такой мыслью. Это было лучше, чем ничего. Я знаю тебя, Клер. Я понимаю, что значат для тебя дети. Если встанет выбор между мной и ими, я все брошу и исчезну.

— Даже не спросив меня, чего я хочу? — воскликнула я в гневе. — Даже не позволив мне выбрать самой? Ты начинаешь говорить так же, как и все!

Броди обнял меня и прижал к себе.

— Во-первых, — начала рассуждать я, — если Дженовиц уже принял решение, то не имеет никакого значения, какова твоя роль в моей жизни. Во-вторых, я не смогу жить без тебя. — Мои руки проникли под его пиджак и ласково гладили его.

Броди мой. Я никогда от него не откажусь.

— Тебе придется отвечать за это. Они заставят тебя.

Я быстро вскинула голову:

— Кто? Дэнис? Судья? Дженовиц? Да кто они, черт возьми, такие, чтобы указывать мне, как жить? Тоже мне, образцы добродетели. Я устала вечно обороняться. Я устала предугадывать каждую мелочь, чтобы, не дай Бог, мой образ жизни не перестал отвечать непонятно кем установленному стандарту. Если Дженовиц не вернет мне детей, я потащу Дэниса в суд. И не в один, если потребуется. Я борюсь, борюсь за детей и за тебя. И начну бороться с тобой за тебя, если иначе не получится.

Я замолчала. Сейчас моя судьба зависела только от одного человека, и я ждала его решения.

И я получила ответ, — в едва уловимом движении уголков его губ, в его шумном дыхании, в трепете его мышц, в частых ударах сердца. Мы с Броди открывали себя друг для друга. Я никогда не подозревала, что так может быть. Я никогда не получала такого удовольствия от процесса. Броди мог делать это медленно, смакуя каждое мгновение, или жадно и ненасытно. Мы любили друг друга в темноте и при свете, молча или рассказывая о своих ощущениях. Он знал, как и что нужно делать, чтобы доставить мне величайшее наслаждение. В этом деле он был профессионалом.

Благодаря Броди я обнаружила все тайные уголки своего тела, о которых раньше не ведала. Но и у меня самой раньше никогда не возникало желания исследовать мужское тело. С Броди я утоляла свое ненасытное любопытство.

— Боже, Клер, — простонал Броди. Он неистово впился в мои губы жадным поцелуем.

Мы занимались любовью. Везде. В кресле и в душе, мы любили друг друга в спальне, в кухне, в мастерской, на теплом одеяле, которое расстелили на камнях рядом с маяком. Вызов, дерзость, любопытство, новизна — вот что двигало нами, но главное, наша потребность друг в друге. Мы нуждались друг в друге, нуждались в близости. Мы не одни, мы связаны самыми крепкими узами.

Сейчас мы были с ним в магазине. Это был вызов, брошенный с потрясающей легкостью и непринужденностью. Оставаясь полностью одетыми, мы чувствовали себя полностью обнаженными.

Сначала мы двигались неторопливо. Мне нравилось неподвижно застывать, ощущая внутри себя Броди, наслаждаться едва уловимым движением его тела, слушать его хриплый шепот, когда он рассказывал мне, какое ослепительное удовольствие я дарила ему.

Потом мы плавно опустились на ковер и позволили закрутить нас безумному желанию.

Когда все закончилось, он произнес, все еще с трудом переводя дыхание:

— Мы уже не сможем вернуться назад, Клер. Не сможем снова стать просто друзьями. Я не смогу просто находиться рядом с тобой. Если я останусь, мы попадемся на крючок. И я ничего не могу с этим поделать. Господи! Я так хочу что-нибудь сделать для тебя. Хочу, чтобы у тебя все было хорошо, только совершенно не представляю, чем, черт возьми, тут вообще можно помочь.

— Ты, — прошептала я. — Твое присутствие — вот помощь.

— Но дети…

Я прижалась к его губам.

— Просто будь со мной, а я сама позабочусь о детях. Я верну их. Господь мне поможет.

Я очень часто просыпалась среди ночи, ощущая внутри страшную пустоту. Когда рядом спал Броди, эта пустота становилась очень незначительной, размером с небольшую тень в углу комнаты. Но без него тень накрывала меня с головой.

Во время таких ночных пробуждений я представляла, как однажды посажу детей в машину и увезу далеко-далеко. Воображала, как стану жить с ними где-нибудь в Аргентине, поменяю их имена и воспитаю без Дэниса и всякого вмешательства суда.