Моля Бога, чтобы сын снова не отвернулся от меня, как во время последней нашей встречи, я дотронулась до его лица. Его щеки и лоб пылали.

ѕ Очень плохо себя чувствуешь?

Джонни кивнул и съежился еще сильнее.

— Я не смог сегодня вовремя принять ванну.

— Это ничего, все хорошо. — Я осторожно вынула его ручонку из-под покрывала. На нем были только одни трусики. Наверное, пижама тоже валялась на полу в общей куче. — У тебя что-нибудь болит?

— Я не знал, что со мной произойдет такое, — заплакал Джонни. — Я проснулся и почувствовал себя ужасно, а потом все началось. Я пытался удержаться, но у меня не получилось.

Я погладила его влажные волосы и откинула спадавшие на глаза пряди.

— Тише. Я не сержусь.

— Но тебе пришлось проделать такой путь, чтобы приехать сюда.

Его голос сейчас вообще не напоминал голос будущего мужчины. Он выглядел маленьким больным испуганным мальчиком.

Я и сама почувствовала себя больной и испуганной при мысли, что мой девятилетний сын вообразил, будто я безумно недовольна, что мне придется теперь ухаживать за ним. Я испугалась, потому что на себе испытала, как тяжело ощущать, что ты кому-то в тягость. Большую часть моего детства мама возвращалась домой с работы, мечтая об одиночестве и тишине. Я помню, как мне хотелось спросить ее о чем-то, что-то ей показать, но я не осмеливалась, опасаясь, что она рассердится. И я поклялась, что мои дети никогда не испытают ничего подобного. И они знали это. Всегда. До сегодняшнего дня.

Я еще сильнее сжала руку Джонни.

— Что ты! Я очень хотела приехать. Меня никто не вынуждал, Джонни. Я примчалась сюда сразу же, как позвонил папа. Скажи, что у тебя болит.

— TOC \o «1–5» \h \z Все.

— Ничего конкретно, просто боль по всему телу?

— Угу.

— В школе уже началась эпидемия гриппа?

— Угу.

— Тебя все еще тошнит?

— Угу.

Дэнис стоял в дверях. Его спутанные волосы и мятая рубашка могли бы свидетельствовать о беспокойстве за ребенка, если бы не упертые в бока руки и не раздраженное выражение лица. Интересно, что его бесило сильнее — болезнь Джонни или мое присутствие, хотя в данный момент это волновало меня в последнюю очередь.

— Ты ему давал что-нибудь, аспирин, воду? — спросила я.

— Нет. Я достал аспирин, но он не захотел его пить.

— В желудке еще что-нибудь осталось?

— Не должно, если учесть, сколько из него вышло.

— Я не нарочно, — запротестовал Джонни.

Я начала растирать ему шею.

— Папа знает. Он не злится, он просто сильно расстроен из-за твоей болезни. Ты его здорово напугал. Для него все это ново. Нам надо относиться к нему терпеливее. Знаешь, чхо тебе сейчас поможет? Горячая ванна. А пока ты будешь ее принимать, я смогу постелить тебе свежее белье. Ну как?

— Хорошо.

Пока Дэнис готовил ванну, я сидела с Джонни, протирая его лицо влажной тряпочкой и напевая успокаивающую песенку. Потом я помогла ему дойти до ванной комнаты и оставила с ним Дэниса, а сама сразу же побежала в спальню Кикит, потому что больше уже не могла ждать ни минуты.

От вида спящей в окружении игрушек дочери, освещенной тускло горящим ночником, у меня перехватило дыхание. Это самая дорогая жемчужина на нитке моих воспоминаний. Я очень хотела зайти и обнять ее, но побоялась разбудить и расстроить.

Я боялась и сама расстроиться. Как же странно ходить по дому! Как будто я никогда и не покидала его. На какое-то время я даже забыла о том, что произошло. Старые и до боли знакомые вещи лежали на тех же местах, где я их оставила. Чистые простыни возвышались аккуратной стопкой в нише для белья, стиральный порошок стоял на полу рядом со стиральной машиной. Но при этом в самой машине лежала одежда, которую я не стирала, в сушилке тоже нашлись вещи, ожидавшие, когда их оттуда вынут, а бутылочка из-под моющего средства была вся в голубых капельках. Проходя через кухню, я обнаружила, что холодильник забит едой, которую я не покупала; в основном упаковками с соком и молоком, батонами хлеба и кусками сыра. Я предположила, что детям этого могло бы хватить на целый месяц. А вот на доске для сообщений все еще сохранились мои записи, белые свечи с ягодным ароматом по-прежнему стояли на столе с двух сторон от вазы с яблоками, а на автоответчике мигала красная лампочка, показывая, что накопилось много не прослушанных сообщений.

Дэнис никогда их не стирал, оставляя для меня. Я нажала на пуск.

«Привет, — раздался звонкий женский голос, — Сильви назначил слушание о прошении о самоотводе. Но это только для вида. Он ни за что не удовлетворит их запроса. Нам все равно придется присутствовать, в четверг в десять утра. Приезжай ко мне в офис пораньше, позавтракаем вместе. Теперь, что касается встречи с ними в тот же день, в полдень. Я несколько изменила наши требования. Нам нет причин добиваться большего, мы и так уже установили свои правила игры. Я передала весь список Артуру. Он поведет разговор. Ничего я не забыла? Вроде нет. Пока».

Я изо всех сил нажала на кнопку для удаления сообщений, а затем дала выход своей ярости, раскалывая на мелкие кусочки лед в вазе. Вернувшись в комнату, я закрыла окно, постелила свежее белье. Из ванной вышел Джонни с измученными глазами, одетый в чистую пижаму.

Я уложила сына в постель и дала ему несколько кусочков льда. Он все еще оставался бледным как привидение, но жар спал. Я начала растирать ему спину и тихо замурлыкала его любимую мелодию «Let it be», а затем стала перебирать все песни, которые он так любил. Джонни задремал, потом проснулся, потом опять задремал и опять проснулся.

Он так явно боролся со сном, что я попросила его:

— Засыпай.

— А что, если мне опять станет плохо?

— А ты чувствуешь, что это может повториться?

— Нет, но вдруг?

— Рядом с тобой стоит ведерко, — я указала на него рукой. — И я тоже тут. Я помогу тебе.

— Ты останешься? — прямо спросил он, и я поняла, что именно по этой причине Джонни не хотел засыпать. Он боялся, что, проснувшись, уже не увидит меня рядом.

— Я посижу тут. Мне нравится смотреть на тебя.

Это его успокоило, и он закрыл глаза. Я дождалась, пока сын крепко заснет, и вышла из комнаты.

Я стояла в прачечной, перекладывала простыни из стиральной машины в сушилку, когда Дэнис показался в дверях.

— Он все испачкал.

Моим первым привычным побуждением было посочувствовать ему: бедный Дэнис, весь в рвоте, дежурил у постели сына, мне так жаль, однако на смену сочувствию мгновенно пришла злоба.

— Он не специально.

— Знаю. Но я не мог попросить мать прийти. Ей уже семьдесят пять.

Его заявление настолько ошеломило меня, что на какое-то время я застыла с опущенными руками, а затем потянулась за очередной простыней.

— Ты мог бы и сам со всем справиться. Для того чтобы убрать за больным ребенком, не требуется ученая степень.

Я сунула простыню в сушилку.

— Но ведь все прекрасно разрешилось.

Я ничего не сказала. Просто не могла найти ответа, который не прозвучал бы фальшиво. Грустно, но еще не так давно я вообще не задумывалась о фальши и лицемерии. Я бы без всякой задней мысли дала Дэнису самую легкую работу, а сама бы выполнила всю тяжелую, просто потому, что надо же было ее кому-нибудь выполнять, а я знала, как это делать. Я мать. И вся грязная работа лежала на мне.

А теперь на Дэнисе. Но почему же я опять занималась стиркой?

Я разглядывала гору выстиранных простыней.

— А что бы ты сделал, если бы не застал меня дома?

— Позвонил бы Броди, — ответил он.

Я пропустила это замечание мимо ушей.

— А если бы и там меня не оказалось?

— Все сделал сам. Я не беспомощный. Возможно, тебе сложно в это поверить, но мы прекрасно справляемся тут без тебя.

Я выразительно скользнула взглядом по только что выстиранному и сложенному белью.

Дэнис воскликнул:

— Тебя никто не просил этого делать! Никто вообще ни о чем тебя не просил. Ты закатила мне скандал, когда я не сообщил тебе о приступе Кикит, и в этот раз я решил быть хорошим мальчиком и предупредить тебя о болезни Джонни.