Серьезная ошибка. Если бы я хотела сказать детям, что их отец оказался подлецом, начисто лишенным порядочности, сострадания и здравого смысла, я бы так и поступила. Но я произнесла те слова, которые мне диктовали любовь, забота и самоуважение, но никак не судья и не Дэнис.

— Это значит, что мы станем жить отдельно друг от друга, — объяснила я.

Кикит отнеслась к этому спокойно.

— В разных домах?

— Да.

— Но вы не можете… — начала она. — Вы же родители. Вы должны жить с нами.

— Мы станем жить в разных местах.

— Но я не могу находиться в двух разных местах одновременно.

— Не можешь. Ты будешь проводить какое-то время с папой, какое-то со мной.

— А разве сейчас мы не делаем то же самое?

Да, тут она права. Но только частично.

— Раньше мы могли проводить время как вчетвером, так и втроем. А с сегодняшнего дня мы больше никогда не соберемся все вместе, вы с Джонни будете либо только с папой, либо только со мной.

— Почему? — требовательно спросила Кикит.

Я снова посмотрела на Дэниса, ожидая, что он примет этот удар на себя, но он выглядел озадаченным и совершенно не горел желанием присоединяться к разговору. Однако я больше не винила его. Сейчас очень важно все объяснить правильно. Одно неверное слово могло нанести непоправимый вред детям.

Только и я никак не могла подобрать нужных слов. И ограничилась простой и проверенной фразой:

— Потому что мы думаем, что так лучше.

— А я так не думаю, — продолжала настаивать Кикит. — Кто будет жить тут и где будем жить мы?

— Вы останетесь в этом доме. А я перееду в другое место.

— Куда?

— Еще пока не знаю. Но вы сможете приезжать ко мне туда, или я буду приезжать сюда к вам.

— Но я хочу, чтобы ты находилась тут все время. Почему ты не можешь жить в комнатке под лестницей? Я достану оттуда всех своих кукол. Ты же говорила мне, что тебе нравится софа там.

И тут вдруг Джонни, все это время ковырявший штукатурку на кухонной стене, сказал:

— Они больше не хотят жить в одном доме друг с другом, они больше не любят друг друга.

Я встала из-за стола и подошла к нему. Весь его напряженный вид говорил, что он изо всех сил пытается бороться с отчаянием, но проигрывает в неравной битве. Я обняла Джонни за плечи и, прилагая титанические усилия, чтобы казаться твердой и спокойной, проговорила:

— Так просто и не объяснишь. Я сама еще не до конца понимаю, отчего это произошло. Все гораздо сложнее.

— Объясни мне. Я хочу знать! — закричала Кикит.

Но я продолжала говорить с Джонни, массируя его плечи, чтобы хоть немного их расслабить:

— Есть одна вещь, которую ты должен помнить всегда, единственно важная вещь — мы оба любим тебя и Кикит.

— Но вы не любите друг друга, — повторил он.

Еще четыре дня назад я бы с ним не согласилась. А вот сейчас…

— Я не знаю. Мы переживаем критический момент. Нам нужно о многом подумать, многое обсудить.

Я не хотела упоминать о Дине Дженовице или о судебном решении, касающемся меня. В свое время дети и сами узнают о Дине, когда он встретится с ними. А что касается суда… Я надеялась, о нем дети не узнают никогда.

— Вы даже не заметите перемен, — убеждала я их, пытаясь, чтобы мой голос звучал уверенно и оптимистично. Я чувствовала себя опустошенной. — Все останется по-прежнему.

По глазам Джонни я поняла, что он не верит мне. Но мальчик не произнес ни слова.

— Ты будешь готовить, папочка? — спросила Кикит.

— Иногда.

— И печь с нами печенье?

— Этим вы займетесь с мамой.

— А мои лекарства?

— А что с ними?

— Кто станет проверять, не закончились ли они?

— Я.

Тут Кикит совсем пала духом и расплакалась. Она раскачивалась на коленях взад-вперед и терла кулачком глаза.

— Я не хотела тогда болеть, я правда не хотела, не хотела!

— О Господи, — прошептала я и потащила Джонни за собой к столу, чтобы обнять и Кикит. — Ты не сделала ничего плохого, детка. Что ты! Тут нет твоей вины.

— Я заболела, не смогла найти лекарства, а он сорвал все зло на тебе…

— Это не так, детка, не так. Даже не думай об этом. — Я начала раскачиваться вместе с ней, убаюкивая ее и одновременно прижимая к себе Джонни. — То, что произошло, касается только меня и папы, только нас двоих. Все это назревало уже давно, возможно, еще даже до того, как вы появились на свет. У нас не получалось хорошо работать вместе, мы не приносили друг другу счастья. Только вы делали нас счастливыми. Но двух взрослых людей должно объединять что-то еще, кроме детей, а нас с папой ничего больше не объединяло.

— Я хочу, чтобы ты жила здесь! — всхлипнула Кикит, уткнувшись своим теплым, заплаканным личиком мне в грудь.

— Я пока не могу этого сделать. Но я найду такое прекрасное место, которое вам обязательно понравится, вот увидите.

— В Санта-Фе? — спросил сын, пытаясь собрать кусочки воедино и решить сложную задачу.

— Нет, мой сладкий, не в Санта-Фе, это слишком далеко. Я хочу найти что-нибудь в пяти, максимум десяти минутах езды отсюда. Как вам это? — Мне такая идея нравилась. — И путешествовать я теперь буду реже. Вот увидите, я стану проводить с вами гораздо больше времени, чем раньше. — Особенно тогда, когда мы подадим апелляцию и заставим Сильви отменить решение.

— А что делать с Днем Благодарения? — спросил он.

— Гм… Я много думала об этом, — мои слова звучали так, будто я предлагала какое-то новое захватывающее приключение, убеждая детей, что все складывалось не так уж и плохо. Ребята любили приключения. — Мы могли бы поехать в Кливленд, к бабушке. А вы как думаете, что бы нам такое придумать?

— Провести его дома, как всегда.

— Мы можем отпраздновать и у нас дома, и у тебя, — сказала Кикит, с надеждой взглянув на меня.

ѕ Можем, — согласилась я. Но это не значило, что я приду на оба празднования. Тут будут Дэнис, его родители и дети, а там я, дети, Броди, Джой и все те, кого я обычно приглашала к нам. Правда, я пока еще совершенно не представляла, где я встречу День Благодарения и как проведу его без Дэниса, без матери. А при мысли о том, что мне придется сказать друзьям, которых приглашу, о нашем расставании с Дэнисом, мне стало еще больнее.

Судебное заседание состоялось. И разговор с Кикит и Джонни тоже. Остались друзья. И Конни. Как мне рассказать обо всем матери?

День Благодарения. Рождество. День рождения Джонни. А потом Кикит. Все это семейные события. И тут до меня дошло, — и эта мысль потрясла меня, — что я потеряла свою семью.

— Мамочка, — жалобно захныкала Кикит, отстранившись от меня. — Завтра у меня показательное выступление на танцах. Ты принесешь нам маленькие кексы на чаепитие?

Но, к сожалению, судья назначил днем для посещения среду, а не вторник. Вот если бы Дэнис согласился поменять дни на этой неделе, не сообщив судье.

Но Кикит еще не закончила. Она повисла у меня на руке и продолжала:

— А в среду родительский день в библиотеке. Я обещала Лили взять ее с собой, потому что ее мама работает.

Я могла провести с дочерью и вторник, и среду.

Нет, не могла. Дэнис четко дал мне это понять, незаметно покачав головой и взглядом предупреждая, что произойдет, если я вздумаю спорить. То же самое, что и в том случае, если я не покину дом ровно в четыре.

Нет, я не хотела, чтобы он снова вызывал Джека Мулроу. Я не хотела, чтобы меня обвинили в неуважении к суду. Я мечтала только об одном: чтобы все было, как прежде. Кармен прилагала к этому все усилия, а от меня требовалось вести себя тихо и покорно.

Часы показывали тридцать пять минут четвертого.

— Я пойду с тобой в среду в библиотеку, — пообещала я, — а папа посмотрит твое выступление завтра.

— Но я хочу, чтобы и ты посмотрела. Все мамы будут готовить чаепитие в задней комнате, ты ведь знаешь.

— Знаю. Я куплю кексы, а папа их принесет завтра к столу.

— Это не одно и то же, — в негодовании закричала Кикит и, не переводя дыхания, продолжила: — А в четверг? Как насчет четверга? В четверг Хэллоуин. Ты ведь придешь на Хэллоуин, правда? Ты всегда ходила туда со мной, я не хочу в этот раз идти одна.