Обед наш уже кончался, как вдруг востроносенький Ваня Минин прислушался и говорит:

— Яков Иванович! Как будто «Сна» за мысом свистит.

Затихли мы и тоже прислушались. В самом деле, издали явственно донесся низкий басовый пароходный гудок. Даже я узнал в нем свисток «казенного» парохода «Сны». Пароходом этим я часто любовался, еще в городе, когда он там стоял у берега. Мне он очень нравился и тем, что у него нос, как у броненосца, с тараном, и что труба у него белая, а не черная, как у других пароходов, что матросы на нем в белых рубахах с синими отложными воротниками и в фуражках с ленточками — совсем, как на военном корабле.

Скоро показалась «Сна» из-за мыса. Яков Иванович говорит:

— Ну, ребятушки, надо мне выезжать, весла сушить.

— А как же это, Яков Иванович — весла сушить?

— Честь отдавать так по-морскому, по-военному. На «Сне»-то начальство мое едет, барин водяной, судоходный инспектор[9]. Он у нас новый, из моряков, ну и завел такой порядок, чтобы бакенщики, когда он на «Сне» идет, выезжали и, по-военному, весла сушили, честь ему, значит, отдавали. Ништо ему, забавляется!

Пароход, между тем, подходил все ближе и ближе. Володя и говорит отцу:

— Смотри, опоздаешь, тятька! Попадет тебе от барина.

— Вот уху только доем. Успею, долго ли тут выехать, фарватер-то возле самого берега идет.

Доел Яков Иванович уху и не спеша спустился под берег, к лодке, а мы с берега на пароход смотрим.

«Сна» уж совсем близко, а Яков Иванович все не выезжает. Вдруг слышим мы из-под берега его громовой голос:

— Какой это дьявол лодку опять так запутал? Никак распутать не могу!

У меня так сердце и замерло. Батюшки, думаю, что я наделал! Ведь это я лодку так привязал, что он развязать не может. Опоздает Яков Иванович из-за меня!

И готов уж я был на помощь ему броситься, но в это время, вижу, выезжает Яков Иванович.

Да только все-таки поздно. Пароход уже поравнялся, смедлил ход и почти остановился совсем близко от берега.

Видим — Яков Иванович изо всех сил старается, гребет, а с парохода, с мостика, на него смотрит сам «водяной барин». Этакий бравый мужчина, в белом кителе, в белой фуражке, и борода черная большая расчесана на две стороны.

Подъехал Яков Иванович к пароходу и поставил весла в лодке стоймя, лопатками кверху (это и называлось «сушить весла»). А «водяной барин» кричит ему с мостика:

— Спишь, старый пес! Лодыря гоняешь! Обязанностей своих не знаешь! Попробуй у меня еще раз прозевать — выгоню к чертовой матери! — повернулся к штурвальной рубке и сказал что-то.

Пароход прибавил ходу и пошел дальше. А Яков Иванович так и остался на реке, в лодке, с поднятыми веслами в руках…

А мы, ребята, пока происходила вся эта сцена, так и просидели на берегу молча, как истуканы.

Но как только пошел пароход дальше, Шурка посмотрел на меня убийственно и говорит:

— Не сумел-таки лодку как следует привязать! Подвел Якова Ивановича! Эх ты!.. — сжал презрительно губы и отвернулся.

А я готов был сквозь землю провалиться.

Возвратился Яков Иванович невеселый. Поднялся на берег, сел опять с нами, помолчал, покрутил головой и говорит, наконец:

— Вот, ребятушки, как над нашим братом, мужиком, начальство-то измывается! Старым псом меня назвал, выгнать посулил. А за что? Ну, хоть бы у меня бакены не на месте стояли или на ночь не зажег бы я их — от этого беда бы могла быть. А то, вишь ты, опоздал честь ему отдать, весла сушить, так он на меня за это!

Молчим мы. А Вася вдруг вскочил на ноги и говорит с азартом:

— Я бы ему по морде дал! Вот так!

И кулаком по воздуху ударил.

Ребята засмеялись.

А я сижу, и все меня мучит мысль, что это я подвел Якова Ивановича. Наконец, не выдержал и говорю:

— Яков Иванович, ведь это вам из-за меня попало. Это я лодку, перевязал. Мне показалось, что она некрепко привязана, я и побоялся, как бы она не ушла, и завязал покрепче. Извините меня, Яков Иванович!

Старик вдруг как хлопнет меня всей ладонью по спине и опять своим прежним веселым голосом говорит:

— Милый ты мой! Так тебе меня, говоришь, жаль стало? Не жалей! Я и не такие виды видел, да прожил. И еще проживу! С его лаяния от меня ничего не убыло. Да и ну его! — и тут Яков Иванович выругался очень крепко.

А у меня с души тяжесть спала, да и остальные ребята повеселели.

Поглядел Яков Иванович на солнце и говорит:

— А ведь время-то, ребятушки, к ночи идет. Солнышко скоро садиться будет. Пора перемет наживлять да ставить. Помогите-ка мне! — Принес Яков Иванович перемет и выложил его на траву. Володе велел его разбирать, чтобы не спутался, а нас усадил в ряд и горшок с червями поставил около и велел червей насаживать, а сам наживленный перемет аккуратно складывает в ящик.

Четверти часа не прошло, как стокрючковый перемет мы наживили. Яков Иванович был очень доволен:

— Вот что значит сообща работать! А прошлый раз мы с Володюшкой с час возились с ним.

Скоро Яков Иванович с Володей уехали перемет ставить, а я к реке спустился. Рубашка совсем высохла, только рыбой от нее сильно пахло, да местами, где я плохо промыл ее, в лубок засохла. Снял я рубашку Якова Ивановича, надел свою. Поглядел на реку. Яков Иванович и Володя недалеко уехали, к белому бакену. Володя в веслах сидит, а Яков Иванович — на корме, с переметом. На реке тихо, каждое слово Якова Ивановича и Володи отчетливо до меня доносится.

Слышу, Яков Иванович ласково так говорит Володе:

— Володюшка, ты лодку-то подгони кормой к бакену, я тут камень спущу. А потом держи вдоль берега, да смотри, за бакены не выходи, — минуты не прошло, а уж Яков Иванович громовым голосом кричит: — Куда тебя, дьяволенок, прямо на бакен несет? Вот возьму да веслом двину!

И сразу же ласково-укоризненно журчащим голосом:

— И что ты, Володя, будто первый раз перемет ставим. Надо, голубок, в оба глядеть!

А вслед за этим, точно в трубу:

— Держи, держи, дьявол, лодку-то! Видишь, зацепилось! Табань! Табань! К берегу дай немного!

Больше я не стал слушать, на берег поднялся, снес в будку к Якову Ивановичу его рубашку и к ребятам присоединился, а они на берегу баловались — боролись (Шурка легко всех поборол), в чехарду играли и при этом кричали и хохотали.

Солнышко уж совсем низко спустилось, когда мы, наконец, поехали домой, в Людец. Яков Иванович уже вернулся и устанавливал в свою лодку зажженные фонари — три красных и два белых, на бакены собирался их ставить. С нами он ласково попрощался:

— Прощайте, — говорит, — соколики! Повеселили старика и ухой накормили. Еще раз приезжайте!

Назад поехали мы без Володи. Он с Яковом Ивановичем остался — перемет с ним утром вынимать.

Перевалили сразу же под другой берег Сны и там стали подниматься к месту. И мне пришлось на этот раз достаточно погрести и вдвоем и одному — Володи-то не было. Руки я себе здорово намял.

Приехали без приключений. Ткнулись в берег, вылезли из лодки, Шурка и говорит:

— Вот, смотри, как надо лодку привязывать! — и завязал одним узелком, как и Яков Иванович. Уж после я узнал, что такой узел морским узлом называется. Им в самом деле очень удобно лодку привязывать: сам ни за что не развяжется, как бы лодка ни дергалась, а развязать его очень легко.

Екатерина Васильевна встретила нас своим обычным возгласом:

— А, сарданапалы, пришли! Полуночники! — и очень сытно нас накормила. Так сытно, что у меня глаза сразу стали слипаться — так спать захотелось.

Когда мы уже разделись и легли, Шурка меня спрашивает:

— Ну, как, понравился тебе Яков Иванович?

— Очень, — говорю, — понравился! Только зачем он так кричит и ругается?

— Это у него уж привычка такая. Он на всех кричит. Он однажды на губернатора накричал.