Баня была маленькая, грязная, угарная и к тому же до отказа набитая людьми. Голицын пристроился к небольшому волосатому человеку, потер ему спину и потом завладел его шайкой. Он забрался на верхний полок, потонул в густом молочном паре, и оттуда лишь доносилось его сладостное гоготание. Черницкий пробрался к нему, они долго хлестали друг друга вениками и стонали от наслаждения.

Карцев пробовал тоже залезть к ним, но должен был отступить: горячий воздух обжег его.

Когда вышли на улицу, местечко показалось им другим миром, хорошим…

…Полк подняли рано. На маленькой поляне, за деревней, уже дымили полевые кухни. Полковой интендант прислал корову. Кашевар, низко склонившись к земле, связывал корове ноги.

— Готово? — звонко крикнул он. — Валяй!

Крепко сложенный солдат, пробуя концом пальца короткий, широкий нож, подошел к корове, спокойно смотревшей на него, и сунул ей нож в шею. Вокруг собрались любопытные, советовали, как лучше снять шкуру, как правильнее разделать коровью тушу. Человек двадцать, сидя на земле, чистили картошку. Кто-то объявил радостную весть: в деревне останутся до вечера, а может быть, и опять заночуют. Настроение у всех сразу поднялось. Одни побежали к реке постирать белье, другие расположились чинить свои вещи, а третьи разбрелись по избам и сараям поболтать или соснуть.

Вдруг прозвучал сигнал горниста.

По улице торопливо шли солдаты. У кухонь еще толпились люди с котелками, ожидая обеда. Вкусный мясной пар клубами подымался от котлов. Из штаба, прихрамывая, пришел прапорщик.

— Обеда не давать! — приказал он. — Сейчас выступаем.

Дорога, по которой двигался полк, не носила следов войны. Три-четыре крестьянские телеги ехали по колеям, уже высушенным весенним ветром. Блеклая прошлогодняя трава вяло торчала по краям. Женщина и старик шли за плугом. Десятилетний мальчуган понукал лошадь, взмахивая кнутом.. Медленно плыли белые облака. Самохин радостно закричал, показывая рукой вверх. В небе треугольником, снижаясь к лесу, летели гуси.

— Вольные птицы! — завистливо сказал Самохин. — Куда хотят, туда и летят. Эх, крылья бы нам!..

Послышался далекий протяжный гудок паровоза. Дорога повернула влево, вдоль телеграфных столбов. Подходили к станции. Невысокая насыпь потянулась за березовой рощей. Одинокий товарный вагон стоял возле железнодорожной будки. Офицер с аксельбантами поскакал со станции навстречу полку. Он строго и неодобрительно осмотрел запыленного полковника Уречина, заменившего Максимова, и стал говорить с ним, помахивая замшевой перчаткой. Уречин отдал честь, и офицер уехал на станцию.

Раздалась команда. Полк отошел в сторону от дороги; винтовки составили в козлы. Рысью подъехали кухни, роняя из топок горящие угольки. Проголодавшиеся солдаты живо выстроились с котелками. Кашевары, стоя на подножках кухонь в густых облаках пара, черпаками разливали суп.

Прошло около часа. Полк оставался на месте, винтовок не разбирали. Но вот вернулся со станции Денисов, и солдатам приказали строиться. Откуда-то поползли слухи, что на станции ждут царя и что он будет смотреть полк. Петров, недавно приехавший из военного училища в звании прапорщика, вернулся от полкового командира и подтвердил, что царь действительно через полчаса будет здесь.

Васильев осматривал солдат своего батальона, запыленных, грязных, но все же имевших боевой, обстрелянный вид. «Хорошо, что царь увидит их такими», — подумал он.

Вечерело. Солнечные лучи косо ложились на землю. На перроне собралось много людей. Командующий армией нервничал. Начальник станции смотрел на него так, точно был виноват в том, что поезда еще нет. Вдруг совсем близко показался состав, скрытый до сих пор изгибом пути. Все подтянулись. Офицеры построились, почетный караул замер с винтовками у ноги. Командующий стоял посредине перрона, но поезд проехал немного дальше, и генерал, покраснев от волнения, рысью побежал к царскому вагону. Царь вышел первым, и сейчас же за ним выступила длинная фигура великого князя Николая Николаевича, с седоватой короткой бородкой и большим хрящеватым носом. Царь сдвинул ноги, поднял руку к фуражке, слушая рапорт генерала, часто моргал, пальцы его левой руки, прижатой к боку, шевелились. Быстро протянув командующему руку, он пошел по перрону. Великий князь следовал сзади, посматривая вокруг желтыми, ястребиными глазами.

Царь, достигнув фронта, поздоровался с солдатами. У него был негромкий голос, бородка и усы желто-табачного цвета, толстоватый нос и невыразительные голубые глаза. Привычно выждав ответ, он направился вдоль рядов.

— Ваше величество! — сказал командующий армией. — Этот батальон особо отличился в бою, он заслуживает поощрения.

Теперь они проходили мимо Васильева, и царь нерешительно задержался.

— Это хорошо, что отличились. Я очень доволен молодцами-солдатами.

Он наклонил голову и ускорил шаги, желая как можно скорее закончить утомительную обязанность — он не умел говорить с солдатами.

— Отличились в боях, — настойчиво повторил командующий, — и безусловно достойны награды.

— Георгия, да? — царь остановился. Он увидел застывшие солдатские лица, бородатые, осунувшиеся, с устремленными на него глазами. — Объявите, что я представлю их всех к Георгию, — негромко сказал он, потом вздохнул, подумав, что все необходимое сделано, и рассеянно повернулся лицом к фронту. Прямо перед ним стоял высокий солдат и с настойчивым любопытством смотрел на самодержца всея Руси. Царь сделал к нему движение, думая, что следует, пожалуй, сказать несколько слов этому солдатику.

— Как твоя фамилия?

— Карцев, ваше императорское величество!

— Молодец! Хорошо…

И, кивнув головой, поспешно направился к своему вагону.

Глядя на царя, все еще слыша его невыразительный голос, видя перед собою его равнодушные глаза, несобранную, без всякой выправки фигуру, вяло шагающую вдоль поезда, Карцев отчетливо подумал: «К чему он народу?.. Только горе и кровь от него…»

В марте полк занимал позиции у небольшой речки Пилицы. Германские окопы близко подходили к русским. В некоторых местах расстояние не превышало и двухсот шагов. Больших боев не было, обе стороны сидели в окопах и понемногу приглядывались одна к другой. Германцы зорко вели наблюдение и, как только замечали вылезшего из окопов русского, открывали огонь. Солдаты забавлялись: осторожно выставляли шапку, поворачивали ее, а потом с интересом считали пробитые в ней дыры.

Десятая рота была на правом фланге, примыкавшем к окопам соседнего 248-го полка, и Черницкий с Голицыным часто ходили туда в гости. Войдя первый раз в окопы к соседям, Черницкий спросил с веселым недоумением:

— Вы что, землячки, от одной мамы родились, что такие похожие?

— Это верно, — ответил низенький солдат. — Мать у нас одна — шахта, и папаша строгий — забой.

— Шахтеры?

— Эге ж. Все здесь забойщики, проходчики, откатчики.

Оказалось, что 248-й полк поголовно состоял из запасных — шахтеров Донбасса. Манерами, разговорами, движениями, выражением лиц, на которых навеки запечатались следы угля, они были действительно похожи друг на друга. Тут были жители «Собачевок» и «Шанхайчиков» — знаменитых поселков Горловки, Юзовки и Енакиева. Среди них многим было лет за тридцать, они хорошо помнили события девятьсот пятого года и принимали в них участие.

Против шахтеров расположился германский гвардейский полк — рослые, здоровые немцы: металлические каски придавали им особенно суровый, воинственный вид. Они выкрикивали ругательства и держали русских в непрерывном напряжении. Но вот неожиданно произошла перемена: прекратились частые перестрелки. По русским, изредка кравшимся из окопов, стреляли меньше, и никто больше не замечал ни одной германской каски. Солдаты решили выяснить, что произошло. Двое смельчаков ночью пробрались к германским окопам и принесли интересные сведения: оказывается, гвардейский полк, занимавший окопы, ушел, и его заменил ландштурм, состоявший почти сплошь из пожилых людей. Ландштурмисты вели себя очень спокойно. Медлительные, в плоских бескозырках, они осторожно высовывались из окопов, наблюдали за русскими, иногда что-то им кричали. Из-за русского бруствера смелей стали выглядывать солдатские лица, и наконец Денисенко — маленький остроносый забойщик — решился: держа в поднятой руке пачку махорки, вышел из окопов и, не прячась, направился к немцам. Прошел шагов пятьдесят и остановился, жестами приглашая их к себе. Из германских окопов выскочил солдат без оружия, только на широком поясе, охватывающем толстый живот, желтела патронная сумка. С обеих сторон со жгучим любопытством следили за встречей. Оба медленно, недоверчиво сближались. Денисенко протянул немцу пачку махорки. Тот, словно опасаясь обжечься, взял ее. Вдруг послышался выстрел. Немец проворно побежал к себе. Денисенко тоже вернулся.