Не успел я еще обо всем поразмыслить, как неожиданно увидел, что к станции метро быстрой, я бы даже сказал, спортивной походкой направляется молодая, со вкусом одетая женщина. Ее лицо еще трудно рассмотреть. Она уверенно идет к тому месту, где стою я, человек, с нетерпением дожидающийся ее. Теплое рукопожатие, возможно слишком крепкое для молодой женщины, но, безусловно, друга. Все мысли, все тревоги отлетают куда-то на задний план, и вот уже первые слова, слова, вовсе не похожие на задуманные на это «случайное свидание». Первой заговорила Либертас. У нас состоялся довольно продолжительный разговор. Постараюсь хотя бы частично его восстановить.
Либертас: «Добрый вечер. Я очень рада, что вы приехали. Харро давно, очень давно ждет этого счастливого дня. Нам было так необходимо встретиться с кем-либо из наших друзей. Вы хорошо придумали историю с крокодиловой папкой и сигарой. Я едва подумала, как мы друг друга узнаем, и вдруг слышу ваше предложение. Признаюсь, готовясь к встрече с вами у станции метро, я очень смеялась над вашей находчивостью, вернее, над вашей выдумкой».
Кент: «Могу высказать и свое восхищение вами. Вы очень быстро сориентировались, и даже самый внимательный наблюдатель не мог бы определить по вашему поведению, что мы видимся в первый раз. Должен отметить и то, что ваша внешность легко могла привлечь к себе внимание многих, стоящих у станции».
Либертас: «Прошу учесть, что игра, игра на сцене – это моя профессия. И это часто мне облегчает необходимость преодолеть встречаемые жизненные трудности. Просто сейчас я не играю на сцене, а занимаюсь другими делами. Тем не менее, всегда помню, что я актриса».
Кент: «Как вы здесь живете? Вам всем большой привет от тех, кто считает себя вашими друзьями. Они очень беспокоились, все ли у вас в порядке. Слишком долго от вас не было новостей».
Либертас: «Все нормально, живы и здоровы, много работаем, боремся за наши идеалы, внимательно следим за тем, что происходит на фронтах, ждем перемен. Хороших перемен, обязательно в нашу пользу, в пользу немецкого народа. Конечно, нам нелегко, но сейчас мы чувствуем себя более уверенно».
Кент: «Милая Либертас, скажите, пожалуйста, когда я смогу встретиться с Харро?»
Либертас: «Харро работает очень много за городом, в последнее время в Берлин приезжает не каждый день. Я ему сегодня же позвоню и думаю, что завтра он обязательно вернется в Берлин и будет очень рад встретиться с вами. Повторяю, мы очень давно ждем подобной встречи».
Кент: «Я был в Германии в последний раз несколько месяцев тому назад. Правда, тогда я не заезжал в Берлин. Скажите, каково сейчас настроение немецкого народа? Верит ли он еще в безусловную победу вермахта? Как немецкий народ встретил начатую Гитлером войну против советского народа?»
Либертас, мило улыбнувшись, слегка задумалась и, несколько помедлив, ответила: «Подробно обо всем расскажет Харро. Мне только хочется вас несколько поправить, не обижайтесь на меня. Вы допускаете серьезную ошибку, когда спрашиваете меня о немецком народе в целом. Немецкий народ очень разобщен. Многие немцы постепенно начинают прозревать, и к антинацистскому движению Сопротивления приходят люди, которых еще совсем недавно нельзя было даже представить в рядах антифашистов. Такие люди начинают поддерживать связь и с нами, но это требует с нашей стороны большой осторожности».
Кент, улыбаясь в свою очередь, взяв Либертас еще крепче под руку, продолжил: «Мне очень приятно будет многое узнать от Харро. Правда, частичную информацию я уже имею. Встречается осторожная, еще очень осторожная критика, но и намеки на критику, и проявляемая даже некоторая враждебность к господствующему в Германии режиму, проводимой агрессивной политике как вне страны, так и в самой стране, весьма символичны. Больше того, встречаясь с деловыми людьми, имеющими немецкий паспорт, можно встретить и таких, которые имеют еще и второй – австрийский. Что это может означать? Может быть, это и есть проявление какой-то паники?»
Либертас: «Да, скорее всего, вы правы, но ясность в волнующие вас вопросы Харро внесет, безусловно, более точно, чем я, беседуя с вами завтра. Я же хочу сказать еще одну вещь. Вы, пожалуйста, не обижайтесь на меня, я не хочу вас обидеть. Вы очень хорошо говорите по-немецки. У вас вот сейчас, когда мы так мирно и спокойно беседуем, правильные, по-немецки правильно построенные фразы, неплохо даже получается и произношение, но вам надо стараться реже говорить по телефону, в особенности это касается Германии. Здесь возможно прослушивание телефонных разговоров спецслужбами. Слежка "друг за другом", слежка официального аппарата тайной полиции, государственной полиции, гестапо очень хорошо организована. Харро и я в соответствии с занимаемыми нами должностями и положением вправе думать, что наш телефон тоже прослушивается. А вот когда вы говорите по телефону, то происходит некоторое искажение, можно, пожалуй, даже сказать точнее, вносится какая-то звуковая корректировка, что более подчеркивает, что по телефону говорит не немец, а иностранец. Это очень опасно, так как может возникнуть подозрение у тех, кто осуществляет прослушивание нашего телефонного разговора. Разговаривая с вами по телефону, я не могу даже объяснить почему, но по телефону я сразу определила, что вы иностранец, что со мной говорит иностранец. Вам даже удалось усвоить правильное произношение очень сложных для иностранцев звуков в немецком языке. Вот вам первый неприятный выпад с моей стороны, и о нем передайте, пожалуйста, нашим друзьям. Телефоном можно пользоваться только в исключительных случаях и ограничиваться одним, заранее обусловленным сигналом, одним словом, заранее продуманной системой повторных телефонных звонков».
Идущие нам навстречу немцы никогда не подумали бы, что эти двое молодых, элегантно одетых, беседующих между собой так дружно человека ведут совсем небезобидные разговоры, что эта красивая и элегантная дама с большим знанием правил конспирации поучает уже не новичка в подпольной, нелегальной деятельности, а успевшего накопить определенный опыт боевой нелегальной работы разведчика.
Либертас поразительно мило, мягко, с большой чуткостью высказывала мне свои замечания, заставляющие думать, верить в то, что немецкие антифашисты прошли хорошую школу, школу нелегальной работы, и даже нам, советским разведчикам, есть чему поучиться.
Не хотелось расставаться, не хотелось вновь почувствовать свое одиночество в этом большом, но столь чужом для меня городе. Либертас была очень приятной собеседницей, поражавшей своей культурой. Наш разговор перешел на другие, общие темы. Мне очень хотелось выяснить, как работают театры, какие демонстрируются кинофильмы. Из разговора было понятно, что Либертас внимательно следит за культурной жизнью, за достижениями искусства. Можно было понять, что среди её знакомых, быть может, друзей имеется много работников в области искусства, связанных с театрами, кино и литературой.
Я мог, однако, предположить, что Либертас, видимо придерживаясь правил жесткой конспирации, избегала более подробно говорить о самой организации, членами которой были она и Харро, оставляя это право своему мужу. Правда, она поинтересовалась, стоит ли еще подготовить какого либо товарища к встрече со мной и с кем конкретно я хотел бы еще увидеться. Мне показалось, что она весьма доброжелательно встретила мое заявление о том, что для меня предусматривалась только встреча с ней и с Харро.
Не хотелось говорить Либертас, что, если бы с ними что либо произошло и встреча между нами не состоялась, в полученном мною задании предусматривались встречи с другими людьми, возможно ей даже неизвестными, но такими же антифашистами, такими же борцами против фашизма, как она, Харро и другие их близкие друзья.
Внезапно Либертас обратилась ко мне со следующими словами:
Простите, но я даже не знаю, как мне обращаться к вам. Вы, видимо, так обрадовались встрече, что даже забыли представиться!
Мне стало неловко за себя, за еще один допущенный ляпсус. Но, действительно, столь молниеносно и с большим успехом разыгранная сцена нашей встречи, встречи, конечно, не по возрасту, а только по времени участия в одной и той же борьбе двух «старых друзей», правда никогда не видевших друг друга до этого, казалось, сделала ненужным специальное представление. Это тем более, что мою паспортную фамилию не следовало называть. И правила конспирации не допускали этого совершенно. Я не мог даже сказать Либертас, где я остановился, и она, безусловно, все это хорошо понимала. На замечание Либертас, немного подумав, я ответил:
