— Ну, не знаю…
На лице Флейшмана проступила обида.
— Почему нет?
— Потому что это не тот туалет, который надевают в первый день на работу. Если, конечно, ты не приглашенная звезда в «Шоу Дорис Дей[23]». Слишком он кричащий.
— Тебе и нужно выглядеть кричаще, — пробурчал он, откладывая платье в сторону.
В этом я как раз сомневалась. Платье была не только кричащим, но и облегающим — настолько, что все недостатки моей фигуры просто били в глаза. Взрослея, я растолстела. Стала одной из тех девиц, кому обычно говорят: «У тебя прекрасные карие глаза» или «Ты выглядишь, как Вайнона Райдер». В том смысле, что вылитая кинозвезда, только толстая. У меня были карие глаза и каштановые волосы, но на этом сходство с Вайноной заканчивалось.
Похудев, я гораздо больше стала напоминать Вайнону Райдер, но к тому времени она прославилась не кассовыми сборами, а кражами в магазинах.
— Не слишком обтягивает? — спросила я Флейшмана несколько минут спустя, появившись перед ним в более новом, черном, с отложным воротником платье от «Прада».
Флейшман критически оглядел меня с головы до ног.
— Приседания, — изрек он. — Неделя приседаний, и ты будешь выглядеть в нем на миллион долларов.
— Нет у меня недели, — напомнила я. — И потом, последний раз я приседала на уроке физкультуры в седьмом классе.
— Ладно, тогда можно три дня ничего не есть.
Я кивнула. Дельное предложение, если таким образом удастся втиснуться в обновки.
И вот что еще я могла сказать о Флейшмане. Мы познакомились ну очень давно, и он знал все о моей жизни. Знал, что на занятиях плаванием, когда я была маленькой, дети дразнили меня Дельфинихой. Вес был для меня мукой, но при этом и спасительным одеялом[24]. Жирной, вот какой я была. Мечта похудеть и появиться в школе стройной (я всегда представляла себе, что процесс похудания займет одну ночь), которую, по мнению всех, я лелеяла, на самом деле меня очень даже смущала. С тем же успехом лысый мужчина мог внезапно явиться на работу в парике.
А вот летом, закончив среднюю школу, я решилась. Сбросила сорок пять фунтов, и не тем способом, который могла бы кому-либо порекомендовать. Но ко времени отъезда в колледж я уже не выделялась габаритами. Никто и не догадывался, что моя вроде бы нормальная комплекция — всего лишь маскировка.
Поначалу Флейшман был единственным человеком в колледже, с которым я поделилась своей сокровенной тайной. Он знал обо мне все, понимал менталитет девушки, сидящей на диете, не смеялся над тем, что меня охватывала паника, если джинсы десятого размера вдруг начинали мне жать. Конечно, насчет еды я старалась держать себя в узде, но при этом частенько шла на компромиссы: скажем, говорила себе, что можно съесть за завтраком пончик (или два) с кремом, если потом весь день не притрагиваться к еде.
Флейшман такие компромиссы понимал.
— Ладно, показ моделей одежды закончен, — заявил он после того, как я примерила еще два наряда. — Я тебя приглашаю.
Я склонила голову.
— Куда?
Он сунул руку в карман и вытащил пачку денег.
— Наташа внесла щедрое пожертвование в фонд Флейшмана, поэтому я подумал, что нам обоим неплохо сделать новые прически.
Наши с Флейшманом жизни так переплелись, что мы давно уже воспринимали падавшие с неба деньги как общественную собственность. Мы были так близки, что иной раз вели себя как близнецы, которым каким-то образом удалось обзавестись еще одной парой родителей. Тот факт, что у нас был роман и мы пережили не только разрыв, но и временное романтическое воссоединение, не разделил, а еще теснее прижал нас друг к другу.
Уэнди всегда призывала меня к осторожности. Если Флейшман полагал, что я учу его жить, то Уэнди учила меня. Обычно ждала, пока мы с Флейшманом временно разбежимся по углам, и тут же подкатывалась с советами.
— Придет день, когда тебе захочется держать на дистанции этого вундербоя, — предупреждала она. — Мне он тоже нравится, но я никогда не была в него влюблена.
— Я в него совсем не влюблена! Мы друзья.
На это я обычно получала ее пронзающий взгляд.
— Срабатывает отлично! У тебя есть верный слуга, у него — поклонница.
Я думаю, что узы дружбы, связывающие нас с Уэнди, для нее начали постепенно слабеть. К счастью, учеба практически не оставляла Уэнди времени для таких разговоров. Она слишком много работала над сценическим освещением для спектакля «В ожидании Годо». Прожектора, цветофильтры и провода не позволяли ей погрузиться в нашу домашнюю драму.
Выдался прекрасный зимний день, и мы с Флейшманом выкатились в город, как двое подростков, решивших поиграть в хоккей. Сначала направились в Сохо, где обзавелись новыми прическами, потом двинулись по запруженным толпой улицам, заходя в магазины и выходя из них, покупая обувь и всякие безделицы, решительно сводя к нулю щедрое пожертвование, полученное фондом Флейшмана. Я купила несколько вещичек, совершенно мне ненужных, и приняла несколько подарков от Флейшмана, включая оплату услуг парикмахера, без особых протестов. В конце концов, обычно я была главной добытчицей.
Когда мы подошли к Юнион-сквер, Флейшман удовлетворенно вздохнул. Я могла сказать это за него: не было на свете более счастливого человека, потратившего наконец все свои деньги, до последнего десятицентовика. Но новый десятицентовик всегда ждал за углом. Бедность была для Флейшмана явлением временным.
— Оставшихся денег как раз хватит на обед и на билет до Бруклина.
— Я думала, мы не будем есть до понедельника, — напомнила я.
— Но после шопинга… я умираю от голода! — заверещал он.
Флейшман не любил чего-то себя лишать.
— Ладно, — смилостивилась я, — но уже потом…
Посмотрим правде в глаза. Я тоже не любила чего-то себя лишать.
И мы направились в индийский ресторан, который нравился нам обоим.
Уселись в кабинке, окутанные запахом карри, — Флейшман со стаканом вина, я — с чашкой чая, и, пожалуй, впервые с того момента, как отправились за покупками, расслабились.
Флейшман удовлетворенно откинулся на спинку, пригубил вина.
— Знаешь, что я тебе скажу? Твой фантастический успех в поиске работы пробудил во мне честолюбие. Вдохновил на новые свершения.
Я повернулась к нему:
— Собрался искать работу?
Он встревожился.
— Что? Зачем? У меня есть работа.
— Постоянную работу, — уточнила я. «На которую нужно ходить».
По его телу пробежала дрожь.
— Я по-прежнему чувствую, что оставлю след в этом мире своим творчеством. Я не отказался от намерения закончить «Ты пожалеешь»!
Я застонала.
— А я так надеялась, что отказался.
Мы это уже проходили.
— Пьеса не о нас с тобой, — заверил он меня, должно быть, в сотый раз.
— Нет, конечно. Ты в пьесе идеальный, я — карикатурная.
— Отнюдь. В сравнении с тобой Рамона — карикатура. У тебя с ней лишь некоторые общие черты. Я писал ее не только с тебя. Рамона — образ собирательный.
Не верьте его словам: этой героиней была я.
Но с другой стороны, сомнения возникали. Потому что женщина была до безобразия обыденной, да еще и брюзгливой. Относилась к тем занудам, которые полагали, что в каждом споре рождается истина, и сыпали выражениями вроде «у каждого свои недостатки» (я так никогда не говорила). Бойфренд, с его душой свободного художника, начинает понимать, что отталкивает его от этой девушки, к которой он вроде бы привязан: она не верит в него и сдерживает его феноменальный творческий потенциал из подсознательной ревности.
Все это я почерпнула из первого действия.
Я не хотела бы показаться неблагоразумной. Знала, что писатели должны переносить на бумагу какие-то свои наблюдения из реальной жизни. Но в этой пьесе Флейшман зачерпнул из реальности слишком много. И что мне оставалось делать? Отобрать у него компьютер? Наверное, я могла бы топнуть ножкой, но с запретами у меня проблемы. Опять же, следует признать, — я испугалась. Мне нравилось иметь Флейшмана в друзьях, пусть этим все и ограничивалось, не хотелось отдалять его от себя.
