Силу этого потрясения вряд ли можно понять нам, живущим в XX в., но все же, несмотря на множество коллизий, в Англии Реформация прошла менее разрушительно, чем в Германии или во Франции. Случилось это потому, что реформа церкви началась там достаточно рано, в годы абсолютного правления Генриха VIII. Тем не менее углубление Реформации, предпринятое Кранмером при Эдуарде VI, а затем контрреформация Гардинера и Поула при Марии, на целое десятилетие ввергли страну в смуту. Сначала вся нация получила от имени короля Эдуарда VI приказ двигаться к спасению одной дорогой, а при Марии всем было указано идти в противоположном направлении. Те, кто не сдвинулся с места в первый раз или не повернул во второй, должны были доказывать свои убеждения на виселице или на костре. Так католическая церковь попыталась переломить ход событий одним страшным ударом; но протестантизм в Англии оказался сильнее. Их борьба привела к появлению англиканства — компромисса между старым и новым, который, хотя и не положил конец войне между ними, сумел ее ограничить и таким образом сохранить единство английского общества.

Елизавете было двадцать пять лет, когда она, не имевшая опыта в государственных делах, сменила в ноябре 1558 г. свою сводную сестру на английском престоле. Англии повезло, что новая королева благодаря наследственности и воспитанию была наделена замечательнейшими качествами. Ни у кого не возникало сомнений в том, кто ее отец. Елизавета была похожа на него не только внешне: властная манера держаться, выразительная речь и врожденное достоинство — все указывало на то, что перед вами дочь Генриха VIII. Вскоре обнаружилось еще более значительное сходство с отцом: большое личное мужество в кризисные моменты, властная решительность, почти неистощимый запас физической энергии. Ей нравились те же, что и ее отцу, забавы и развлечения — преследование зверя, стрельба из лука, соколиная охота, танцы и музыка. Она могла говорить на шести языках и была начитана в греческом и латыни. Как отец и дед, она не любила сидеть на месте, постоянно находилась в движении, и часто никто не мог сказать, когда же она спала.

На долю Елизаветы выпало тяжелое детство и полная опасностей юность. При жизни Генриха VIII ее объявили незаконнорожденной и не допускали ко двору. Во время правления Марии, когда вся ее жизнь зависела порой от одного неверного шага, она познала ценность осторожности и скрытности. Еще в юности Елизавета научилась хранить молчание, когда это нужно, и выжидать. Многие историки обвиняют ее в непостоянстве и скупости. Действительно, эти черты ее характера не раз приводили в отчаяние советников. Однако королевская казна никогда не была достаточно богата, чтобы финансировать все авантюристические проекты, навязываемые ей. Нельзя также не заметить, что в тот бурный век иногда было разумно откладывать окончательное решение некоторых проблем. Времена требовали, чтобы во главе государства стоял политик расчетливый и изобретательный, и Елизавета обладала этими качествами. Кроме того, она отличалась даром отбирать людей для государственной работы. Для нее было совершенно естественно принимать на себя честь за их успехи и возлагать на них вину за неудачи.

Мало кто из современников мог сравниться с королевой в быстроте мышления, и многие посланники при ее дворе не без основания признавали живое остроумие Елизаветы. Из-за своего темперамента она часто становилась жертвой приступов меланхолии, чередующихся с безудержным весельем или неодолимым гневом. Будучи женщиной тонкого интеллекта, она в то же время часто вела себя вызывающе и выражалась грубо. В приступе злости Елизавета могла дать пощечину своему казначею и швырнуть туфельку в лицо секретарю. В отношениях с противоположным полом она демонстрировала большую свободу, и, как писал один известный советник, «в один день она была выше мужчины, а в другой ниже женщины». Тем не менее Елизавета обладала способностью вызывать привязанность, чего были лишены как ее предшественники, так и наследники на английском троне. Возможно, современному читателю покажется несколько гротескной та лесть, которую источал перед ней двор, но она никогда не поступала дурно по отношению к своему народу.

Елизавета инстинктивно чувствовала, как завоевать всеобщее признание. В некотором смысле ее отношения с подданными являлись бесконечным флиртом. Она отдала своей стране любовь, которую никогда не дарила ни одному мужчине, и народ отвечал ей преданностью, чуть ли не поклонением. Не зря она вошла в историю как «Добрая королева Бесс».

Елизавете, как немногим из монархов, досталось весьма опасное наследство. Союз Англии с Испанией обернулся потерей Кале и обострением отношений с Францией. Политика Тюдоров в Шотландии потерпела крах. Над страной снова, как в Средние века, нависла военная угроза со стороны франко-шотландского альянса. В глазах католической Европы Мария Стюарт, королева Шотландии и супруга французского дофина, ставшего в 1559 г. королем Франциском II, имела больше Елизаветы прав на английский престол, а имея за собой поддержку Франции, она вполне могла добиться его. Мария де Гиз, регентша Шотландии, проводила профранцузскую и прокатолическую политику. В Париже и Эдинбурге власть принадлежала де Гизам. Еще до смерти Генриха VIII финансы Англии пришли в почти критическое состояние. Доверие к Англии в Антверпене, центре европейского финансового рынка, было таким незначительным, что за займы правительству приходилось выплачивать четырнадцать процентов. Денежное обращение — при Эдуарде VI ценность монет еще более понизилась — было расстроено. Единственная официальная союзница Англии Испания относилась к Елизавете с подозрением по религиозным причинам. Вот как характеризовал ситуацию в стране на момент восшествия на трон Елизаветы один бывший секретарь Совета: «Королева бедна, королевство истощено, знать бедна и слаба. Не хватает хороших командиров и солдат. Народ не повинуется. Правосудие не отправляется. Все дорого. Избыток мяса, напитков и украшений. В стране внутренний раскол. Угроза войны с Францией и Испанией. Французский король стоит одной ногой в Кале, другой в Шотландии. Стойкая враждебность за рубежом, но нет стойкой дружбы».

Елизавета, воспитанная протестанткой, являла собой образец человека новой эпохи. Ее окружали способнейшие протестантские умы: Мэтью Паркер, ставший впоследствии архиепископом Кентерберийским; Николас Бэкон, назначенный ею лордом-хранителем Большой государственной печати; Роджер Эскам, выдающийся ученый своего времени, и Уильям Сесил, самый знаменитый среди всех советников королевы, уже при Сомерсете и Нортумберленде занимавший высокий пост и умевший служить Марии так же хорошо, как Эдуарду, а Елизавете так же хорошо, как Марии. Несомненно, Сесил является величайшим государственным деятелем Англии XVI в. Он проявлял необычайную предприимчивость в служебных делах и стремился обладать полной информацией о состоянии дел в королевстве. Все его поступки отмечены взвешенностью и трезвым расчетом. Елизавета, с ее безошибочным инстинктом, призвала Сесила к себе на службу: «Я рассчитываю, что вы будете неподкупны, верны государству и всегда, независимо от чьей-либо воли, будете советовать мне то, что сами считаете лучшим». Тяжкое бремя взвалила молодая королева на плечи своего первого министра, которому в ту пору было тридцать восемь лет. Их тесное сотрудничество продолжалось, несмотря на конфликты и противоположные мнения по некоторым вопросам, до самой смерти Сесила, последовавшей через сорок лет.

Первое, в чем нуждалось королевство, было религиозное умиротворение внутри страны и устранение внешней угрозы со стороны Шотландии. Англия вновь стала юридически протестантским государством, католическое законодательство Марии было отменено, и монарх снова был провозглашен Верховным главой английской церкви. Но на этом трудности для Елизаветы не закончились. В обществе циркулировали новые идеи, не только те, которые касались религиозных доктрин и церковного управления, но и имевшие отношение к самой природе и основам политической власти. Еще со времен Уиклифа (начиная с последней четверти XIV в.) в недрах английского общества существовало движение сопротивления церковной власти. В эпоху Реформации впервые со времени обращения Римской империи в христианство в сознании людей укоренилась вера в то, что неподчинение установленному порядку по причине личных убеждений является правом и даже долгом человека. Но церковь и государство были столь тесно связаны, что неподчинение одному становилось вызовом другому. Идея о том, что человек сам должен выбирать для себя веру, была почти столь же чужда человеку того века, как и идея о том, что он сам должен выбирать, каким законам следует подчиняться и какие власти уважать. Самое большее, что он мог себе позволить, — это подчиняться внешне и думать все что угодно про себя. Но Европа была охвачена таким брожением умов, что молчать было невозможно. Люди с увлечением и интересом обсуждали происходящее тайком друг с другом, открыто — в своих произведениях, которые печатались теперь в тысячах экземпляров и зажигали в людях любопытство везде, где бы они ни появлялись. Даже при том, что государственные дела могли на законных основаниях обсуждать только те, кого для этого призвали, простые люди обращались к Священному Писанию, проверяя доктрины церкви и ее обряды словами евангелистов и апостолов.