«То есть как — исчез? Куда?» — спросил Феликс.

«Если бы я знала тогда, куда он исчез, я бы не сказала, что он исчез. Его искали в казино Рамсгэйта. В устричных барах Уинстэбла. Но он исчез. Бесследно». И Мэри-Луиза романтическим взмахом руки куда-то вдаль чуть не выбила стакан с виски у старичка Чарли. Феликс с энтузиазмом новообращенного выслушивал, как магазин заколотили досками и выставили на продажу. Продали довольно быстро, но новые владельцы обнаружили, что в кирпичной кладке завелась мистическая плесень, сухой грибок, dry-rot, и надо все стены заново перекладывать. Магазин стоит заколоченный, крыша провалилась, Мэри-Луиза недавно проходила мимо, и оттуда так несло запахом псины, ясно, что там устраивают собачьи бои (строго запрещенные законом — собаки за денежные ставки отгрызают друг у друга части тела). По слухам, перекупили помещение — турки, те же, которые владеют кебабной на углу.

«Турки владели Палестиной. До британского мандата. У меня там была собака. Алейкум-салям», — поприветствовал ассоциативно мыслящий Чарли-полиглот гигантского Краба. Тот, с лошадиной грацией, крутился вокруг него, как будто догадываясь, что речь снова пошла о собаках. А теперь, по словам Чарли, турки все переселились из Палестины в Луишем. Все едят турецкие кебабы, а его родной йоркширской кровяной колбасы нигде не достать. Чарли залпом допил свое виски и отер капли пота, выступившие на лбу.

«Чарли в этом году будет восемьдесят. Он участвовал в трех войнах», — сказала Мэри-Луиза, потрепав Чарли по колену. Она с ним познакомилась в Луишемском госпитале, правильно? Она там работала санитаркой, фактически. После того, как Билл обанкротился и винный магазин закрылся. Но теперь она работает три раза в неделю официанткой в баре, потому что санитаркам «эта мымра Магги» слишком мало платит, а она параллельно заканчивает курсы гидов и переводчиков с русского при Политехникуме юго-восточного Лондона. Она скоро получит диплом и хочет работать гидом от Британского Совета — возить английские тургруппы в Москву, Ленинград и Самарканд. Она уже подрабатывает гидом-переводчиком для Общества дружбы «Великобритания — СССР».

«Насчет дружбы. Евреи ненавидели арабов. Арабы ненавидели евреев. И евреи и арабы ненавидели нас, англичан, потому что евреи считали, что мы любим арабов, а арабы — что мы любим евреев», — продолжал Чарли свои палестинские реминисценции. Если бы на его месте в Палестине оказался его брат, ему было бы легче: у брата была такая близорукость, что он не отличил бы еврея от араба. Но с такой близорукостью не берут на фронт. И поэтому его брат оставался всю войну служить егерем. В поместье лорда Эдварда. «Того самого лорда Эдварда?!» — поразился Феликс. «Того самого!» — подтвердила Мэри-Луиза. Хотя чего ему, собственно, так удивляться, если он прекрасно знал, что Мэри-Луиза была ключевой фигурой для лорда Эдварда, когда тот в свое время решил помочь Сильве перебраться в Англию. В его удивлении было скорее желание польстить Мэри-Луизе. Еще одна порция виски облегчила эту задачу.

Мэри-Луиза, возможно, и не вышла бы самостоятельно на лорда Эдварда, если бы не Чарли, с его семейными егерскими связями и должностью местного станционного смотрителя при усадьбе лорда. Тут чувствовалась все та же сводническая рука доктора Генони. Феликс приготовился слушать внимательно: это были разговоры в лакейской — про господ.

«Аристократы и их правительства развязывают мировые войны», — сказала Мэри-Луиза. «Когда аристократам надоедает стрелять по фазанам, они посылают простой, фактически, народ стрелять друг в друга». Но Чарли сказал, что служить егерем, быть может, опасней, чем служить на фронте. В тот год, когда Чарли отправили в Палестину, прямо перед концом войны в Европе, его брата, егеря, случайно убили во время отстрела фазанов. Дробь пошла слишком низко и попала ему прямо в сердце, когда он выходил на поляну из леса, загоняя фазанов под стволы охотничьих ружей.

«Может быть, он по близорукости вышел не туда?» — предположил Феликс.

«Он знал лес как свои пять пальцев, вслепую. Кроме того, он носил очень сильные очки», — сказал Чарли, и они выпили за егеря в очках. В английском охотничьем картузе с двойным козырьком — сзади и спереди — как двуликий Янус, он лежит с кровавой раной в груди на шелковистой траве лесной поляны, по краям которой, под купами деревьев, разгуливают горделивые птицы с качающимися в ритм, как у китайских болванчиков, головками. Так он представлял себе егерствующего брата, разглядывая гладкий лоб, розовые щечки и бакенбарды Чарли, укутанные облаками сигаретного дыма и солнечных лучей, в тот послеполуденный час в гудящем пабе. Очки как-то не вязались с этим образом убитого на поляне егеря.

«Я же сказала: когда аристократам надоедает стрелять по фазанам, они начинают, фактически, убивать рабочий класс, правильно? Твой брат, Чарли, погиб от дроби аристократа, правильно?» — сказала Мэри-Луиза.

Но Чарли не поддавался революционной агитации и пропаганде. Лорд (отец) сам погиб на фронте. Во-вторых, именно потому, что это была дробь аристократа, сказал Чарли, охота на фазанов в поместье этого лорда запрещена. Фазаны превратились в нечто вроде священной птицы, разгуливают повсюду, как наглые палестинские павлины, и пальцем их не тронь! — он знает, что говорит, потому что последние тридцать лет прослужил станционным смотрителем на соседней с поместьем станции, а его племянник служит в этом сумасшедшем поместье егерем. Егерь-племянник за эти годы сам слегка тронулся: его заставляют выращивать этих фазанов, кормить их, охранять от бродячих собак и диких животных, а потом приезжают разные иностранцы и увозят этих фазанов в чужеземные страны. Говорят, для развития флоры и фауны диких, пустынных земель, вроде Палестины. А фазанов выращивать — дело не простое: петухи во время случки то и дело друг другу горло перегрызают — хотя, фактически, чего им не хватает? На каждого петуха-фазана — по десять курочек-цесарок, петухи от нервного истощения прежде дохнут. Этих иностранных увлечений Чарли не одобряет. Чего, спрашивается, английских фазанов посылать в Палестину? а русских евреев в Англию? Неудивительно, что племянник Чарли, егерь, повадился ездить в Восточный Берлин на профсоюзные конгрессы егерей.

«Чего они там делают: стреляют по мишеням в Берлинскую стену?»

«У евреев в Иерусалиме — Стена плача, у немцев — Берлинская стена. Дело известное: если люди не будут стрелять в фазанов, они начнут стрелять друг в друга», — и Чарли опасается за своего племянника. Его уже чуть не убили браконьеры. Кроме того, лес стал кишмя кишеть лисами: слишком много фазанов в виде приманки. Капканов на этих лис не наберешься. Значит, надо лис высылать за границу, что ли? Никак, получается, нельзя без охоты.

«Я видел недавно лису на нашей улице», — сказал Феликс. «Настоящая лиса. Серая, правда. Противная».

«Это городские лисы. Они отбросами питаются. Вроде крыс. А живут в катакомбах», — сказал Чарли. Феликс, естественно, не понял, о каких таких катакомбах идет речь. Даже Мэри-Луиза про эти катакомбы не слышала, но Чарли сказал, что эти катакомбы существуют со времен римлян. Есть даже, говорят, туннель, который ведет прямо из Блэкхита в Букингемский дворец и еще в Дувр. На тот случай, если королевской семье придется бежать от бунтовщиков из дворца за границу. «Вход в эти катакомбы, говорят, из подвала этого паба. Но хозяин туда никого не пускает. Роялист. И отец его был роялистом. И дед тоже. Со времен Кромвеля».

«Кому нужны эти катакомбы, фактически?» — сказала Мэри-Луиза, все больше возбуждаясь при упоминании королевской семьи и народного восстания. «Я бы туда не совалась. Все эти подземные ходы кишат крысами. После войны всех лондонских крыс замуровали в канализационных трубах. Можно себе представить, сколько их там за сорок лет расплодилось. Миллионы?»

«Или миллиарды», — деловито уточнил Чарли.

«А крысы — существа крайне непоседливые. В один прекрасный день они, фактически, перегрызут все чугунные трубы, люки, заградительные решетки и прямо через королевские катакомбы полезут наружу, сюда, на зеленые лужайки Блэкхита. Люди не подозревают, что творится у них под ногами».