Он выбежал на лесную опушку рядом с заваленной снегом хижиной охотничьего зимовья, которую сам называл Зимовьем забытых зверей. У дерева копошились существа в черной броне, которых теперь с трудом можно бы было назвать людьми и даже само слово "существа" теперь к ним, пожалуй, тоже не сильно подходило. Один из них согнулся над изувеченным телом Арихани-Кима и будто пытался перегрызть ему горло зубами. Он рычал и хрипел, словно зверь, мотая из стороны в сторону почти лысой головой. Маркус ударил его первым, на полном ходу ногой под ребра, что было сил. Послышался глухой и влажный хруст, броня, разумеется, спасти от такого страшного удара не могла. Харагрим почувствовал, как у противника хрустнули ребра, содрогнулось все нутро, отрываясь от основания, и лопнул позвоночник, рассыпавшись, будто сухая трухлявая палка. Тело подбросило вверх и ударило в дерево прямо перед ним. Только все было тщетно, одержимого, даже переломанного пополам, этим было не остановить. Все, кто еще стоял на ногах, разом обернулись на мастера клинков, внезапно выросшего посреди их мерзкого кровавого пира. Непроницаемые черные глаза, наполненные древним злом, не ведающим ничего иного, кроме желания уничтожать, убивать и терзать все живое вокруг на мелкие части. Кожа, потерявшая всяческий цвет, черты лица, утерявшие разум и лица, ставшие звериными вместо человеческих. Они разом захрипели с каким-то надрывным и почти скулящим гудением, каждый на свой отвратительный лад, медленно и неуклюже, будто деревянные идолы, они все потянулись к харагриму, поняв, что перед ними образовалась словно из неоткуда свежая и еще живая жертва, пахнущая теплой кровью. Из кривых от ярости ртов хлопьями шла тошнотворная пена, а сизые губы были перепачканы будто едкими чернилами вперемешку с густой маслянистой грязью.
"Сайронхайт" весело звякнул, стремительно срубив своим острием почти все лицо, стоявшему справа от Маркуса, демону в человеческом теле. После, мастер клинков резко со свистом метнул его во второй раз за сегодня, насквозь пробив голову в стальном шлеме бросившемуся на него врагу. От удара брошенного копья тот рухнул на снег мертвый и остолбеневший как бревно, унеся дар Тьмы с собой, перекинув его через свое оскверненное злом тело.
Звонко звякнул меч Хемли Прайма, вылетевший из ножен, и кажется теперь лезвие с именем "Пожиратель Тьмы" теперь было тут как нельзя кстати. Мастер клинков повернулся легко и плавно, будто зашелся вдруг в очень быстром любовном танце, а по снегу поскакала уродливая косматая башка, начисто снесенная с плеч одним безупречным ударом меча. На ногах осталось трое, и все они взревели от ярости, почуяв рядом кровь. Абсолютно не ведая страха и боли, они ринулись вперед, будто глупые хищные рыбы, вытянув скрюченные от ярости руки. Теперь они не сжимали в них никакого оружия, теперь для них в нем отпала всяческая нужда, в них жило теперь первородное зло и желание терзать все живое голыми руками и осколками сломанных в приступе ярости зубов. Харагрим ударил снизу вверх, один из нападавших, почти начисто лишившись ноги, упал, сбив с ног своим весом товарища по несчастью. Третий нападавший получил острием меча в глаз, после чего клинок очертил идеальный полукруг и для полной уверенности снес продырявленную голову с тела уже начавшего падать вперед на колени.
Оставшиеся двое совсем не чувствуя даже отдаленных намеков на страдания от полученных ран, попытались подняться с хрустящего снежного ковра. Первого вставшего на четвереньки Маркус ударил коленом под челюсть, с громким хлопком раскрошив ее на части и напрочь оторвав ему череп от позвонка, а второму одновременно всадил свой меч в голову, что было сил крутанув его по дуге сверху вниз, в последний миг выпустив серебряную рукоять из руки. Тяжелое лезвие "Пожирателя Тьмы", набрав огромную скорость, полетело вперед, и, звякнув, раскроило стальной шлем как яичную скорлупу на голове одержимого, войдя в череп почти до самого основания. Он упал навзничь, забрав засевший в голове клинок с собой на снег, щедро окрасив его своей темной кровью и разжижившимся, как болотная грязь, мозгами. Руки молодого воина остались пустыми и он спокойно осмотрелся по сторонам.
Самый первый одержимый, лицо которого было щедро перепачкано кровью Арихани-Кима, тот самый, которого Маркус в буквальном смысле порвал пополам изнутри пнув его ногой будто бешеного пса, все еще продолжал жить и остервенело ненавидеть все, что теперь видел, слышал и чувствовал. Он полз вперед по снегу, роняя темные хлопья слюны и стараясь любой ценой добраться до ног напавшего на него северянина. Харагрим снял правую перчатку с руки, вынул свой огромный боевой нож и спокойно двинулся ему на встречу. Он наступил тяжелым сапогом на руку бесноватого и резко, с тошнотворным хрустом ударил сверху вниз тонким острием широкого клинка точно в то место, где голова у людей переходит в шею. Спустя несколько коротких мгновений проклятый перестал рычать и дергаться, он окончательно затих, обмякнув на горке рыхлого снега. Маркус чувствовал, что поблизости с ним притаился кто-то еще. Его страх и ненависть можно было уловить при желании вероятно даже из самой деревянной крепости Северного дома, откуда все они пришли сюда утром.
Он спрятал нож и подошел к сидевшему под деревом Неприкасаемому воину, носившему при жизни имя Арихани. Он тоже был мертв и его, так же как и Волчицу, убила Химера, порвав на бедре складки кожаного панциря. Все прочее сделал ее ужасный яд. Когда подоспели одержимые, обглодавшие его тело словно голодные беззубые псы промерзшую кость, он был уже мертв. Химера ударила его настолько быстро, что он не успел даже выхватить меч. Нигде не было видно Сарсэи. И это вселяло в Маркуса некое подобие мрачной надежды, которую он теперь, очень боялся спугнуть, будто ворону с засеянной зерном земли. Он надеялся, что она испугалась и успела убежать в чашу леса, или того лучше обратно в крепость Севера, тогда он без труда смог бы отыскать ее в завьюженном лесу. Для того, чтобы сделать это тут, не потребовались бы даже собаки. Но он, увы, достаточно хорошо знал неукротимый характер этой хрупкой на вид девушки, чтобы хорошо понимать, что она не ушла бы отсюда, даже если на нее бросилась вся армия Тьмы, неся перед собой весь возможной неописуемый ужас, еще никогда прежде не ведомый людьми. Тут был ее сын. По крайней мере, еще с утра они все так думали. И она не ушла бы, даже если бы ее живьем рвала на части целая сотня голодных бесов.
Он понял вдруг, что все это время просто старался не думать о том, что встретил Рейнариди. О том, кем теперь она стала, и о том, что ее было уже не спасти. И не потому, что не было средств сил и возможностей. Ее было нельзя спасти, потому что она сама больше не хотела, чтоб ее спасали. Она не хотела вернутся к нему. И эта мысль не могла ужиться в нем. Она не вызвала боль, не рвала душу на части как мысли о том, что Рейна немыслимо страдала все это время. Она просто не умещалась в него и, наверное, именно это грозило свести его с ума по-настоящему сильно.
Маркус оплакивал павшего друга, достав из потайного кармана своей порванной, мокрой и уже местами заледеневшей грязной одежды маленький крест "Предвечного Света" с крупными твердыми бусами деревянных четок. Оставшаяся тень в лесной чаще, затаившая зло, начала медленно приближаться к нему. Она была позади него, но он слышал ее, ощущал каждое ее движение и чувствовал ее грубый запах давно не мытого тела. Похоже, это был человек, а не одержимой бесами убийца, как те, что напали на Маркуса у опушки леса, которую кто-то бережно расчистил от рыхлого снега. Сердце снова с болью споткнулось в его могучей груди.
– Предвечный и не рожденный, пусть Сарсэя будет жива. Он так и не успел сказать ей, как сильно он ей дорожил. Нужно было оставить ее в крепости. Откуда вообще у нее появилась власть менять его решения? И ходить, куда ей самой вздумается?
Тень за его спиной медленно и бесшумно плыла вперед и ему не нужны были глаза, чтоб отчетливо ее видеть и предугадать то, что она замыслила сделать.
