— М-м, — задумчиво протянул внук. Не верит, обрадовалась Ольга Сергеевна. Приятно, раз уж правду сказать все равно нельзя.

Аня захлопотала вокруг, пытаясь начать собирать вещи. Боба долго составлял фразу и наконец выдал:

— Наверное, у тебя хорошо получалось.

Собрались сходить на обзорную палубу. Как нормальные, обычные пассажиры.

Анна придерживала Ольгу Сергеевну под локоть, а Боба скакал впереди, то исчезая в плотном потоке людей, то возвращаясь назад и поторапливая взрослых.

— Ольга Сергеевна, — спросила Анна. — Вы кто?

На трехэтажном экране во всей красе светился оранжевым их новый дом. До прибытия на Фобос оставались считанные часы. Жалко, Андрюша такой красоты не видит! Ольга Сергеевна устало оперлась на трость и ответила, выискивая взглядом Бобу в толпе:

— Я? Я — бабушка Мороз. Когда-то вырастила тебе мужа. Не самого плохого, кстати. А теперь — храню счастливое детство вон того молодого человека. От всяких там…

Нельзя самолетом. А через границу — лучше не поездом. Сегур электричками выбрался из Москвы, серенький, неприметный служащий в старом пальтишке, вязаной шапке, с ободранной сумкой искусственной кожи.

Деньги уже ждали его там, в далеком далеке, координаты которого он не выдал бы и собственной тени. Все десять лет службы в консульстве Сегур знал, что она закончится так. Что придется мышью выскальзывать из комнаты, где хозяева включили свет. Он сам придумал схему, сам рискнул предложить ее марсианину, — на что же сетовать, когда выстроенный песчаный замок начал рушиться?

Сегур был готов провести несколько суток, трясясь на жестких лавках, засыпая урывками на особенно длинных перегонах, чувствуя исходящий от себя самого запах липкого, стыдного страха. Питер, Выборг, автобусом через границу до Хельсинки и оттуда «Финн-Эйром» в… Туда, где новый паспорт, новое лицо, новая жизнь. Сытая, спокойная, независимая от скотских инопланетников — жизнь.

Над псковским вокзалом полыхал знакомый рекламный слоган. «Рай — не на Земле». Заглотив купленный в ночном ларьке мятый волглый пирожок, Сегур запрыгнул на подножку плацкартного вагона, сунул открывшей было рот проводнице несуразно крупную купюру и прошел в полупустой вагон. Спать не хотелось, хотя и стоило бы, чтобы к утру не чувствовать себя сонной мухой. Рядом ворочались, храпели, тихо разговаривали. Присутствие людей в последние дни давало Сегуру зыбкое ощущение надежности. Он воображал себя песчинкой в пустыне, клочком бумаги в мусорной корзине… Прижавшись виском к холодному даже через шерстяную шапку стеклу, Сегур все-таки задремал.

А когда открыл глаза, то Стейтон, безукоризненно расхлябанный, смотрящийся в плацкарте не хуже, чем на посольском приеме, щурящийся на светлеющее небо, мирно сидел напротив. Сегур, не удержавшись, выглянул в коридор. Поезд, покачиваясь, плыл по окраинам Питера. У туалета, спиной к проходу, стоял один из младших сотрудников консульства. С другой стороны, видимо, тоже кто-то ждал.

— Как спалось? — Стейтон подождал ответа с полминуты, чему-то кивнул, будто убедился в ожидаемом результате, и достал из кармана почти пустую упаковку жевательной карамели. — Сто лет в поездах не ездил! Сейчас попьем чайку, еще же вода есть?

По коридору мимо них с хохотом пробежал мальчишка лет пяти, за ним с криками: «Боба! Стой же, Боба!» — торопливо семенила бабушка.

— А пока съешьте конфетку! — сказал Стейтон, ногтем продвигая на противоположную сторону столика надорванный пакетик с двумя одинаковыми леденцами.

Сегур, еще не сломленный, еще пытающийся найти точку опоры, дрожащим пальцем дотронулся до веселой разноцветной упаковки.

— И чем же они разнятся?

— Простите?

О, сладкий миг! Жаль, что в таких обстоятельствах.

— Я говорю, чем они отличаются одна от другой?

В глазах марсианина мелькнуло… нет, не сочувствие — скорее, соболезнование.

— Ничем. — Стейтон вежливо улыбнулся и посмотрел Сегуру прямо в глаза. — Но ведь важно, чтобы всегда был выбор, правда?

«ЙЦУКЕНГ», не глядя, вбил в базу данных опухший от безумной вахты русский капитан. Подумать только, тридцать две планеты. Только что боками не трутся на своих шальных орбитах. Неустойчивая система — миллиона лет не протянет, большому бильярду — быть! Офигенная система — восемь из тридцати двух годны к колонизации. Премия, братцы, будет — вот те нате!

Все планеты облетели, маячки развесили, а заканчивали уже второпях — за просрочку окна потом не расплатишься. А тридцать два имени придумать — ум раскорячится. Детей перебрали, родителей, по городам прошлись, художников да артистов помянули. Но последняя так Йцукенгом и осталась. Если бы Фыва или Олдж, заметили бы при проверке на уникальность — есть уже. А такой не оказалось…

Ну, Чукенг так Чукенг, китайскому колон-капитану было не до возни с транслитерацией. Работа предстояла суровая и достойная. Четыреста тысяч подданных Республики спят у него за спиной и видят, как над новыми территориями взойдут желтые звезды на красном полотнище.

За такими мечтами и застал его товарищ первый помощник. Предъявил мандат, подписанный самим Председателем, и профилактически поместил капитана под домашний арест. Каютный, то есть. Колониальное судно изменило курс, и через пару дней выплюнуло первые десантные капсулы в атмосферу соседней Марфы Петровны, проданной на том же планетном аукционе обнаглевшим тайваньским сепаратистам. Пусть теперь попробуют кому-то что-то доказать!

— Это по-китайски «Чукенг», — терпеливо, словно неразумным детям, объяснял старателям Папа Джо, — нам таких названий не надо! Хватит и Бейджинга, натерпелись!

— Цукин? Цукан? — осторожно спросил бригадир.

Папу Джо боялись и уважали. Где он — там работа до кровавых мозолей. И там не деньги, но деньжищи фантастические, нереальные, и щедро всем — от помощника до последнего охранника. Благодаря своему нюху на поживу, капитан выхватывал в диспетчерской «Спэйс Ресурса» лучшие задания. Приехали, обмерили, раскопали, побурили — и домой! Дальше — дело работяг.

— Некрасиво, — констатировал Папа Джо. — Лучше — Тукан.

— Уже есть, — возразил программист Лис, единственный, кто осмеливался вступать с капитаном в спор. В корпорацию они поступили в один день, лет… дцать назад, и всегда летали вместе.

Папа Джо лучезарно улыбнулся:

— А ты через «эйч» напиши!

«Тхукан», — с трудом выговорил Палпалч Кусиков, проведя пальцем по латинским буквам в графе «куда» служебного реестра. Кусиков — Тхукан. Тэк-с!

— Господин Масимба! — крикнул он надтреснутым фальцетом. — Вы ж мне отпуск обещали. И потом, опять к англосаксам?

Начальник высунул в коридор свою большую страшную черную голову. Как всегда, ничего не сказал Масимба, но Палпалч занервничал, начал прядь на лысине приглаживать, затоптался перед стендом.

— Просто, если к англосаксам — так хоть переводчик дайте новый…

Тихо здесь, за городом. Птицы, кузнечики, мухи… Вернусь — уже похолодает, наверное, прикидывал Палпалч. Пока он с чашкой подкрашенного ложечкой кофе кипятка сидел в шезлонге перед домом, Мариша суетилась, укладывая ему вещи в дорогу. Милаша сосредоточенно возилась в песочнице, воздвигая очередной замок для своих принцесс.

Только здесь, с семьей, госслужащий Кусиков переставал чувствовать себя — даже не винтиком или шестеренкой, а — ячейкой памяти на бесконечной электронной плате. Работу он воспринимал как неизбежное зло. Даже возможность путешествовать в последние годы не давала остроты ощущений. Бумажный волк, однажды назвала его Мариша — единственный раз, когда в прозвище — а придумывала она их сотнями — прозвучало что-то гордое и величественное.