Тогда вывел Зевс из недр земли гекатонхейров. Целые скалы отрывали они от гор и метали в титанов, когда те приближались к Олимпу, где обосновались крониды. Побежденные титаны были сброшены в Тартар, где их стали охранять союзники Зевса в войне с титанами — гекатонхейры.

Некоторые титаны:

Кой — титан, брат и муж титаниды Фебы, родившей Лето и Астерию, дед Аполлона, Артемиды и Гекаты. Участвовал в титаномахии и был вместе с братьями сброшен Зевсом в Тартар.

Гиперион — титан, отец Гелиоса, Селены и Эос. Этот «сияющий» бог, «идущий по небу» часто отождествлялся со своим сыном Гелиосом.

Океан — титан, бог бескрайних и глубоких вод, супруг богини Тефиды.

Метида — греческая богиня мудрости. Дочь Океана и его жены Тефиды, первая супруга Зевса.

Дети Кроноса и Реи:

Гестия — богиня домашнего очага, старшая дочь Кроноса и Реи. Покровительница огня — начала, которое объединяет мир богов, общество людей и отдельную семью.

Деметра — богиня плодородия и земледелия, мать Персефоны.

Гера покровительствует браку и посылает супругам потомство, благословляет мать на рождение ребенка. Она охраняет святость и нерушимость брачных союзов. Все живое склоняется перед Герой, однако Зевс, хотя и слушал советы жены и часто даже боялся ее гнева, в то же время нередко изменял ей с земными женщинами. Всякий раз, когда Гера узнавала об этом, ее охватывала ненависть к соперницам и желание мести. Она преследовала прекрасную Ио, которую Зевс превратил в корову, чтобы уберечь от гнева жены; ненавидела Геракла, внебрачного сына Зевса от смертной Алкмены; погубила Семелу, мать Диониса, рожденного от Зевса.

Аид (Гадес) — властитель подземного царства, в которое никогда не проникают лучи солнца. Аид и его свита страшнее и могущественнее богов, живущих на Олимпе.

Посейдон — бог морей, покровитель коневодства и конных состязаний. Вынужденный признавать главенство Зевса, он считает себя равным ему.

Зевс — верховный бог греков, отец и царь всех богов. После победы над титанами он поделил власть между собой и братьями, ему самому досталось небо, Посейдону — море, Аиду — подземное царство; затем он поселился на горе Олимп вместе со своими родственниками, третьей по счету, но первой по значению женой Герой и детьми.

Моя семья — Батон да Серый. Все у нас общее, одно на всех. Куда ж мне без них — ни друзей, никого. Все люди — враги, как сказал бы писатель какой-нибудь. У Батона ряха сытая, холеная — и то сказать, жрет с утра до вечера, о диетах слыхом не слыхивал. Если не прикидывается, конечно. А Серый — наоборот, натура тонкая, холерик. Щеки впавшие, глаз злой, как зыркнет — холодно становится. Да только мне на это наплевать.

Потому что я старший.

В округе мы — троица весьма известная. Местечко наше, оно, конечно, не мегаполис — городишко захудалый, упадочный. И не говорите, что мы тут виноваты — слабые вечно в сильных свои беды ищут. Да, кормимся, да, дань собираем — да много ль ее, дани той? Смех! На площади рыночек — недоразумение одно, ни лабаза, ни ларька, только лоточки гнилые, бабульки да дедульки барахлишком трясут.

Вот не могу, зверею, когда вижу эту тряску. Зачем? Неужели продается лучше? Экая никчемность, право слово. Таких мы особо не жалуем. Двойная такса.

И местность вокруг — не разгуляться, леса да овраги. Ни деревень зажиточных, ни тучных стад. Проходит неподалеку федеральная трасса Москва — Крым, да где ж она — та Москва, а что такое Крым — только слово одно. Ну да раз поставили нас за городком присматривать, так мы справимся, дело нехитрое. Когда голос повысишь, когда просто взглянешь строго — народ, он понятливый.

А с непонятливыми Батон разберется. Он, хоть толстый, и лютым бывает. Коли что не по нему, может и петуха подпустить. Это мы, кстати, давно поняли: бей по тылам. Людишки наши больше не за морду, а за амбар боятся. Так что, честь по чести, долю отдай, уважение предъяви и живи себе с миром. А нам на жизнь хватит — и тебе жизни хватит.

Разместились мы на выселках, лес, экология, туда-сюда. Тихо, все нам песни поют, вечерами — лягушки с болота, днем — цикады с косогора, ночью — соловьи да совы. А утром я сплю обычно, так что про жаворонков только от Серого знаю, это его вахта. Так уж повелось, больно времена неспокойные, кто-то спит — кто-то бдит. Двое в отключке, а третьему — сторожить. Я обычно звезды считаю, Батон, по-моему, лопает без устали, Серый в уме цифры перебирает, карты рисует — все в следопыта не наигрался. Но оно ему и нужнее. Правда, с играми своими проглядел тут на днях: кто-то чуть не мимо порога по утру прошел, росу с травы посбивал, а Серый даже не разбудил нас. Ну, я его так отчитал, урока надолго хватит.

Просыпаемся мы обычно к обеду. И до полудня надо успеть выползти — все сонные, ноги не идут, а надо. Торговля закончится — так с рыночка-то все сразу шмыг! Ищи потом. Пробовали абонемент вводить: типа, торгуешь или каждый день, или вообще не торгуешь, да больно хлопотно вылавливать потом этих хитрованов. Я-де заболел, я-де к теще на блины в район ездил — сто отмазок, а нам слушать! Вернее, мне слушать — я же старший, мне и судить. Мое слово здесь закон.

И приятно это чувствовать. Ведь если разобраться — Батон меня сильнее, Серый — хитрее, вдвоем они бы меня в момент урезонили. Мне без Серого никуда — он все тропки знает, все ходы-выходы, ночью на полшага не ошибется. Да и без Батона — были бы мы сыты? Были бы в достатке? Так что приятно мне чувствовать, как они на раз под команды мои прогибаются, и хоть бы слово поперек.

Понимают, что не век нам тут маяться. Велел Нынешний за местечком смотреть — смотрим. А там, глядишь, посерьезнее что перепадет, поответственнее. Ждать надо.

Мельник Петрович — свой человек. Прижился уже, приспособился. Стоит в дверях, шапку мнет, в глаза заглядывает. Явно не пустой пришел, думка у него аж волосы шевелит. Лицо спитое, мятое. А в углах губ будто червячки сидят, выгибают рот подковкой. «Ваша власть, ироды», думает Петрович. «Да я-то и при вашей власти в накладе не останусь. Вы меня попользуете, а я вас — вот и славно будет!» Типа того.

Предлагал мне Батон мельницу подпалить поначалу, когда мы приехали только, да я сразу смекнул — человечишко подлый, нужный. Ну и вот — половину дохода мы с его наводок делаем. И ему выгода — не мукой же нам с него брать.

— Давай, — говорю, — театров мне тут не устраивай. Что принес?

Кхекнул мельник, осклабился. Ой, не пустой! А то бы побоялся кренделя мне тут выписывать. Собрался-таки он с духом и приступил:

— Ты только, Сатрап, не гневись, если что. Я ж — того, мельник, человек мизерный, толку с меня мало — так ведь и спросу мало. Чую я, что не в свое как бы дельце ввязываюсь. Да только думаю, что не пустишь же ты меня в распыл за то, что помочь тебе всей душой желаю.

Хорошо врет про всю душу, только червячки презрительные мне о своем говорят. Плохой у мельника рот — как и душа плохая.

— Помнишь, может, — племяшка у меня жила, Клавка. Дуреха-то изрядная, все в столицу рвалась. Я ей сколько толковал: кому ты нужна-то там, так нет — уехала…

Гляжу я, Серый от окна на мельника так смотрит задумчиво, желваки играют, дышит тяжело. Понимаю я тебя, Серый, только качаю головой отрицательно — не трогай человечка, паскудный он, да полезный. А мне терпения не занимать, я любую сказку до конца дослушаю.

— Так вот, Сатрап, к чему веду-то я… Устроилась она в Москве — да и неплохо. За год эх как продвинулась — уж не спросил ее, через какие такие заслуги. А служит она в сехретариате на ЗИЛе. На посту ответственном, с бумагами работает. С начальством — вот как мы с тобой. Знаешь ли ЗИЛ-то? Завод имени… ну, понимаешь, о чем я, да?

Здесь уже и Батон от шашлычка оторвался, засопел. Не надо бы Петровичу нам на больное наступать! Рухнула наша структура в Москве, поперли наших за сто первый километр, давно такого позора не было. И, главное, уже последняя собака повсюду об этом знает. Ну да ладно, потерпим. Нескоро сказочка сказывается.