Татьяна стояла одна-одинешенька на остановке посередине затерянной в лесах деревеньки. Автобус ушел, малочисленные попутчики — какие-то тетки с котомками, рыбаки со снастями, девочка-подросток, ласково встреченная бабушкой, — быстро разошлись по своим делам. А она все стояла, начиная понимать уже всю абсурдность своей затеи. Но упрямство не позволяло ей отступиться от задуманного. Решительным шагом Татьяна направилась к ближайшему дому, где на колья забора маленькая опрятная старушка насаживала вымытые банки сушиться.

— Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, как мне пройти в Сергеево?

— Пройти-то просто, — легко ответила та, с интересом разглядывая незнакомку, — вона по той дороге, а на развилке — налево. Но зачем же тебе, девонька?

— Мне это… — замешкалась Татьяна, — ну… у меня там знакомые должны быть. Они на пикник туда ушли… в поход. А я отстала.

— Не помню я, чтобы кто-то туда проходил… А идти-то далече…

— Ничего, ничего, я доберусь.

И Татьяна быстрее припустила в указанном направлении, чтобы избежать дальнейших расспросов.

Через пару домов дорога из асфальтовой превратилась в грунтовку, дальше пошли огороды — она вышла за околицу. Но Татьяна вздохнула с облегчением только когда зашла в лес. Солнце весело проглядывало сквозь тучи. На часах было четыре, и к ужину, точнее, к раннему вечеру она надеялась добраться.

Выборы прошли. И прошли удачно. Татьяна, измученная ежевечерними ожиданиями наедине с дверью и двумя телефонами, забыла о мысли использовать их как ступеньку в карьерном росте и просто делала свое дело, говорила то, что считала нужным, не пытаясь понравиться или показаться умнее. Из всех кандидатов ей понравился один — невысокий немолодой уже мужчина, который, когда говорил, краснел и, вдохновляясь, становился почти красивым. Ей понравилась его четкая и лаконичная программа, его внимание к людям. И, сама не замечая, она стала помогать ему: подсказывать, как лучше себя вести, в какую газету подавать агитационные материалы и с какими людьми обязательно нужно встречаться. Пару раз ей даже понадобилось позвонить ему поздно вечером на домашний номер. И она, вроде бы постоянно нервная, постоянно думающая об Андрее, говорила с ним таким спокойным, уверенным тоном, что он решился прямо спросить у нее:

— Как вы думаете, у меня есть шансы?

— Вы победите, — почему-то сразу сказала она.

И он победил.

Дорога шла через лес, и со всех сторон пахло теми самыми, какими-то сказочными, как из детства, запахами, всегда удивляющими, ошеломляющими любого городского человека, давно не выбиравшегося на природу. Пахло хвоей. Прелой листвой. Казалось, что и грибами, хотя для грибов еще было рановато. Постоянно пели какие-то птицы. Доносились шумы и потрескивания. Лес жил какой-то своей особенной умной и доброй жизнью. Татьяна периодически замедляла шаг, любуясь столетней елью, муравейником или неброскими лесными цветами. Даже комары, которых она так боялась, не особенно ей докучали — сломав рябиновую веточку она, играя, помахивала ею из стороны в сторону.

Но что ей была победа на выборах какого-то Валерия Ивановича? Кто ей вообще этот Валерий Иванович? Андрей не звонил, и жизнь без него казалась ей пресной и скучной. Иногда Татьяне казалось, что все в ней пусто, все — лишь мишура, декорации, а живет человек, лишь влюбившись, лишь имея рядом какую-никакую живую душу. И вся она — такая современная, деловая, очень даже симпатичная женщина — была лишь кусочком, половинкой чего-то целого, незавершенной картиной. Зачем карьера, зачем зарплата, зачем независимость в конце концов, если вечерами ты сама для себя жаришь котлеты?

Конечно, у него есть другая. Он завел себе другую! Ревность выжигала Татьяну изнутри, заставляя метаться по квартире, как в клетке.

Вечерами она ждала его. Вечерами она стояла перед зеркалом и смотрела на себя. Нет, не она нужна ему. Не она, не старая тетка с большими титьками — юная тонкая девочка с крепкими, как дикие яблочки, грудками. Она знала это. Но старалась не думать. Думать об этом было очень больно.

Как закончилась предвыборная гонка, Татьяне дали отпуск, но это не обрадовало ее, а, скорее, озадачило. Как проводить время без Андрея? Ей уже было наплевать на гордость, она звонила ему с утра до вечера, но абонент либо был недоступен, либо он просто не брал трубку. По ее прикидкам экзамены должны уже были кончиться, а он — освободиться. Она дошла до того, что была готова идти искать его в общежитие, наплевав, как будет выглядеть и что скажет. Но он однажды поздно вечером сам позвонил ей, пьяным веселым голосом долго объяснял ей, что да, он сдал экзамены, а теперь уезжает с компанией копать.

— Как уезжаешь? А я? А со мной увидеться? Я так по тебе соскучилась, милый мой… Ты обязательно должен со мной встретиться! Я… Я куплю тебе пива… Приходи завтра. Нет сегодня. Прямо сейчас! — испуганно кричала она в трубку.

Но трубка монотонно бубнила свое:

— Я не могу. Завтра рано утром мы выезжаем в Сергеево. А мне еще нужно собрать снарягу. Сделать то-то… сходить туда-то… … — и дальше понеслись гудки, как будто на том конце и не было никому дела, как она, что с ней.

Татьяна как будто обезумела. Она не находила себе места, шатаясь по квартире, как сомнамбула, без дела, без мыслей. Иногда пыталась хоть чем-то занять себя, но все валилось у нее из рук. Мысли скакали, ни одну из них не получалось додумать до конца. Эта свистопляска в голове раздражала и изводила ее. И постоянно хотелось плакать от жалости к себе: брошенной и никому не нужной.

Лариске она из принципа не звонила. Пару раз выбиралась к родителям, но в гостях отвечала невпопад и огрызалась на самые безобидные реплики. Потом Татьяна и вовсе перестала выходить из дома: ей стало казаться, что Андрей никуда не уехал, что он может зайти в любую минуту и поэтому надо сидеть около двери и ждать. Она боялась всего: что он забудет номер кода и у него не будет денег позвонить — узнать, что он застрянет в лифте, что не сработает звонок и она не услышит, что он пришел, и многого-многого другого…

Лес был все так же хорош. Но Татьяна, не привычная к долгой ходьбе, быстро натерла ногу: ни кроссовок, ни удобных ботинок у нее не водилось — пришлось надеть разношенные туфли на низком каблуке, но и это не помогло. А дороге не было ни конца ни края, и комары уже не забавляли ее — лепились ко всем открытым частям тела: лицу и шее, рукам, лодыжкам…

По Татьяниным прикидкам от Капиц, куда она приехала на автобусе, до Сергеева было километров пять, максимум — семь, и через час с хвостиком от начала марафона она должна была выйти к деревне на берегу озера, но шла она уже полтора часа, а ни того, ни другого не было и в помине. И она стала волноваться, озираться по сторонам. Но все еще шла в том же темпе, упрямо, не сомневаясь в том, что дойдет.

— Сходи в церковь, — как-то, давно еще, как само собой разумеющееся сказала Лариска на ее терзания.

— В церковь? — удивилась Татьяна.

— Да. А что здесь такого? Мне когда хреново, я всегда захожу на службу. Ты крещеная?

— Н-да… Меня лет в двенадцать крестили, когда это, помнишь, вдруг в моду вошло…

— Ну и отлично. Вот и сходи, расскажи батюшке про свои проблемы, причастись.

— Не пойду я ни в какую церковь! — тогда почему-то стала истерично визжать Татьяна. Так, что Лариска ее едва успокоила.

Татьяне и самой давно пришла в голову эта мысль: зайти в церковь — остановить свой бег в никуда, задуматься, отрешиться от всей этой пустой суеты, в которую незаметно превратилась ее жизнь. Но что-то ее не пускало. Каждый раз вместе с этими размышлениями на нее накатывала непонятная злость. Жила же она безо всякой церкви. Уж, в крайнем случае, есть на свете психотерапевты или бабки-гадалки. К тому же в ее голове молитвы-лампадки-иконки намертво ассоциировались с нищими и убогими, с маразматическими старушками. А она, Татьяна, была все ж-таки женщиной современной, умной и свободной от предрассудков.