- Продолжим? – напомнила Наэла, для которой многое из слов верховного жреца стало настоящим откровением.

 Бамин-Ат с благодарностью взглянул на девушку и решился углубиться в тему.

 - Существует множество легенд о борьбе Арахна и Тохуса. По древним поверьям, демоны – это таинственные и зловещие сущности или духи, нечто средне между богами и людьми. Созданные Великим Духом в предрассветный час, «между двумя солнцами, когда ночь наиболее темна», они изначально оказались лишены физического тела. И вошли в новый день, как губители и извечные носители зла, призванные искушать род людской. Потому как наш мир – это бесконечная битва света и тьмы, добра и зла. И это противоборство есть завершенный круг. Родился Арахн – родился и Тохус…

 - Другими словами, - уточнила Наэла, - вызвать Огненного духа – значит спровоцировать извержение вулкана?

 - Новое извержение? – тут же подхватила Ла-Тима, чувствуя, как холодом сдавило грудь. - Это и есть ваш с Астеманом план?!

 - Нет-нет, - испугался жрец, видя перед собой двух насмерть перепуганных женщин. – Извержение случается только с приходом духа бездны. А Тохус является в огненном столбе, способном перемещаться подобно смерчу. И тот, кто коснется того огня может получить бессмертие, - добавил он неуверенно, будто оправдывая себя, а за одно и древние предания.

 В просторной и светлой зале, куда привел верховный служитель своих гостей, стало вдруг темнее, как бывает перед грозой, когда воздух насыщается душным и зловещим дыханием близкого ненастья.

 - Ты что-то скрываешь от нас, Бамин-Ат? – пристально всматриваясь в него, поинтересовалась госпожа Ва-Лераг. – Не надо ничего утаивать. Говори.

 - Сигилла должна оставаться целой, - нахмурившись, сказал служитель Эморх. – Так написано в Хрониках о Тохусе. Мне неизвестно, что случится, если расплавить ее в обычном огне или расколоть, к примеру.

 - Они знают об этом? – напряженно спросила девушка, чувствующая странную тяжесть на сердце. 

 - Конечно! – заверил их жрец. – Я открыл Сидмасу с Креламетом все, что знал сам…

 - Святейший!

 Все трое обернулись на крик с одинаковым выражением на лицах, как будто каждый из них в глубине души ожидал именно такого поворота событий.

 - Камень? – севшим голосом спросил Бамин-Ат служителя, обязанного наблюдать за кариатитом.

 - Да, господин, он засветился.

 В душах женщин, одинаково преданных сыну правителя, грянула буря. Только встретили они ее по-разному.

 Ла-Тима застыла, побелев, а Наэла встала и обратила на верховного жреца загоревшиеся от отчаянной решимости глаза.

 - Я должна пройти через Врата, святейший, - проговорила она твердо, снова всем сердцем  моля об этом богов. – Отройте портал, Бамин-Ат или мне придется осквернить этот храм своей кровью… 

 Этот день настал.

 Настал с появления в гроте Матенаис, вид которой перепугал и встревожил невилл. Растрепанная и заплаканная женщина обвела девушек мутно-тяжелым взглядом и спросила едко:

 - Ну, что, готовы?

 - К чему? – отважилась отозваться ее любимица Лемаис.

 Мать Кхорха присела возле костра и, вдруг уткнувшись в ладони загоревшимся лицом, тихо и горько разрыдалась.

 Никто не отважился подойти к ней, даже та, которая любила ее всем сердцем и тоже заплакала, глядя на Матенаис.

 Та долго не успокаивалась, вздрагивая худыми плечами и протяжно всхлипывая. А потом отняла мокрые ладони от лица и стала смотреть на огонь, вытирая  с подбородка стекающие слезы.

 - Что так расстроило тебя? – не выдержала Лемаис.

 - Все кончено, понимаешь? – тихо ответила женщина. – Все кончено…

 - Что?

 Матенаис снова посмотрела на невилл потухшими глазами. Как изменились они с той первой встречи, которую ей не забыть теперь никогда.

 Взволнованные тем новым, что окружило их, девушки встретили ее настороженно и посматривали с опаской, после того, как она представилась, не забыв упомянуть, кто является ее сыном. Женщина видела, какое впечатление производит на всех Кхорх и не могла определить – приятно ей это или наоборот. Но она никогда не стыдилась этого, хотя многое понимала про него, многое…

 Но то, что он позволил матери принять участие в жизни невилл, стало для нее настоящим подарком. Наградой за те месяцы, что провела она в кошмарах безумия и дурмане снадобий. Только, здесь, в полной изоляции от мира, в таинственной тиши гротов, женщина почувствовала, наконец, себя спокойной. И глядя на цветущие юностью и здоровьем лица, невольно вспоминала собственную молодость, когда был еще жив ее Хсарт.

 Особенной нежностью прониклась Матенаис к живой и открытой Лемаис, которая отличалась от других девушек какой-то особой «ненашестью», как говорили сами ее подружки. И та сразу потянулась к ней, как тянется за светом оказавшийся в полутени цветок. С легкостью вспоминая свою прежнюю жизнь, Лемаис никогда не жалела о прежнем и навсегда утраченном. Да, самым непостижимым для матери первосвященника явилось отчетливое понимание того, что девушка не страшилась своего будущего, ясно видя его. Так часто она беспечно роняла: «когда меня не станет», словно воспринимая это как должное и нисколько не печалясь об этом. Только в глубине ее необычных глаз таилось и росло нечто странное и необъяснимое, не дающее Матенаис покоя. Женщина догадывалась, что происходило в душе Лемаис. Да и трудно было не заметить, как преображалась девушка, когда в гротах появлялся Лахвар. Он по-прежнему навещал больного друга, который медленно, но верно шел на поправку. Этим двоим никогда не бывало скучно вместе, и невиллы так часто видели, как друзья шепчутся о чем-то, явно опасаясь, что их подслушают, бросая быстрые, тревожные взоры на девушек. И у костра давно уже было подмечено, на ком дольше всего задерживался взгляд Лахвара. И как вспыхивала Лемаис, когда случайно или намеренно встречались их глаза. Когда уставший Фархус засыпал, его друг отправлялся на озеро и бродил там, в одиночестве, совсем не опасаясь встречи с хеписахафом, хриплый голос которого доносился глухими ночами с дальнего берега Хелла.

 Иногда Лемаис сама подходила к больному, который относился к ней заметно теплее, чем к другим невиллам и те, немного ревнуя, слышали, как он тихо посмеивается, о чем-то разговаривая с девушкой, поившей его настоями. Но такое их общение никогда не длилось долго, потому что в пещере неизменно появлялся Лахвар, словно чувствующий что-то. И сразу стихал смех Лемаис и Фархус становился подчеркнуто серьезным, пряча хитрую улыбку, отсветы которой мелькали в его глазах. Наверное, он тоже догадывался о чем-то.

 Но, ни Фархус, ни ее подруги, ни сама Матенаис никогда не поднимали эту тему, памятуя о страшном вечере, когда пропала Дельви. Тот вечер для многих стал переломным.

 Как и для матери первосвященника, тайно страдавшей оттого, что приходила к невиллам вопреки запрету сына, даже не скрываясь от Гереха, который по каким-то причинам стал молчаливым соучастником этого нарушения правил.

  Но девушки давно уже приняли ее в свой тесный кружок - может, потому что были лишены близких, может, потому, что распознали что-то недостающие им в ее душе. Приняли безоговорочно и навсегда. Как мать…

 Но каково же ей было знать, что эти милые затворницы никогда не выберутся из подземелий!

 Особенно тяжело стало после смерти Крорис.

 Тогда все обитательницы пещер до конца осознали неотвратимость рока, приведшего их в Улхур. Но никогда не говорили об этом друг с другом. И как могли, помогали бедняжке Тейнет, нелегко переносившей утрату обожаемой сестры.

 Не смотря ни на что, попав в западню, из которой был единственный выход, девушки не утратили присутствия духа и нашли в себе силы безропотно служить Кэух.

 Объяснить такое Матенаис могла только тем, что выбор Кхорха был не случайным. Он видел души тех, что могли покориться…